Китайская литература 1 / Бацзинь - Семья

Перед уходом все низко поклонились, став ли­цом к гробу; вдруг брат Мэй закричал:

— Сестра, мы уходим, оставляем тебя одну, как тебе будет скучно!

Эти наивные слова причинили всем боль и снова вы­звали слезы. Цинь заботливо сжала руку мальчика и, уговаривая, тянула на улицу. Госпожа Цянь, уже немного успокоившаяся, осталась стоять перед жертвенным сто­лом, глядя заплаканными глазами на свечи, на куриль­ницу, на дощечку с именем покойной дочери:

— Мэй, твой брат прав: тебе будет скучно... Здесь слишком пустынно... слишком дико... Одна-одине- шенька, никого из родных... Возвращайся сегодня вече­ ром домой. Ты найдешь дорогу... Теперь я каждый вечер буду зажигать в твоей комнате лампу, чтобы тебе было светло... Твои вещи я тоже не стану трогать... Моя до­ рогая Мэй! .. —Госпоже- Цянь пришлось потратить огромные усилия, чтобы произнести эти несколько фраз, она хотела еще что-то сказать, но грудь разрывалась от боли, в горле пересохло. Она вынуждена была уйти вме­ сте со всеми.

Цзюе-синь вышел одним из первых, но зато самым последним сел в паланкин. Он несколько раз оборачи­вался и смотрел в сторону храма. Последним ушел Цзюе-хой, который не пользовался паланкином. Оставшись один, он вернулся в храм и обошел гроб. Он думал. Он, как и все остальные, попрощался с Мэй, но не плакал и не чувствовал горя. Его переполнял гнев. В его голосе спле­тались любовь и ненависть:

— Немного рыданий, немного слов, немного слез — и вот похоронили эту милую молодую женщину. Сестри­ ца Мэй, как досадно, что я не в силах поднять тебя из гроба, чтобы ты увидела и поняла, что ты убита людьми!

335

33

На другой день после полудня Цзюе-хой отправился к Цзюе-миню и рассказал ему о смерти Мэй. Цзюе-минь всплакнул. Их беседа не заняла и часа. Когда Цзюе-хой собрался домой, Цзюе-минь проводил его до ворот. Не успел Цзюе-хой отойти нескольких шагов, как брат окликнул его:

— Что у тебя еще? — спросил Цзюе-хой, вернувшись. Цзюе-минь, приветливо улыбаясь, долго смотрел на

него, не произнося ни слова.

Цзюе-хой, казалось, понял его и ласково сказал: — Тебе здесь тоскливо? .. Я знаю, что это так. Мне тоже скучно. Дома никто не понимает меня. Как только Хуан-ма появляется в нашей комнате, она расспра­шивает о тебе, — говорит, а сама чуть не плачет. Жуй-цзюе и остальные тоже донимают меня расспросами. Мачеха, невестка, сестры постоянно добиваются от меня хоть каких-нибудь вестей о тебе. Это только усиливает мою тоску, потому что их сердца слишком далеки от моего и твоего сердца. В семье я одинок. Но и я и ты— мы оба должны держаться. Я уверен в твоей победе.

• А я немного боюсь... — Цзюе-минь ограничился одной этой фразой. На глазах у него блестели слезы.

• Чего тебе бояться? Ты обязательно победишь! — подбодрил его Цзюе-хой.

• Боюсь тоски! Мне так скучно!

• А разве еще два сердца не бьются вместе с твоим? — стараясь сохранить улыбку, спросил Цзюе-хой.

• Как раз потому, что эти два сердца близки мне, мне все чаще хочется видеться с вами. Ей приходить сюда неудобно. Не можешь ли ты задержаться хоть не­ надолго?

Цзюе-хой почувствовал, как его глаза тоже стали влажными, но он не хотел, чтобы это заметил брат, по­этому отвел взгляд в сторону, делая вид, будто что-то рассматривает, а потом похлопал брата по плечу:

— Крепись, скоро ты одержишь победу. Еще через не­ сколько дней. Ты сумеешь продержаться; в следующий раз я принесу тебе книги. — Не дожидаясь ответа Цзюе-хой повернулся и пошел прочь.

Цзюе-минь окликнул его, но тот даже не повернул го­ловы, боясь увидеть слезы брата.

336

На улице он сказал себе вслух:

— Мы обязательно победим! — Но тут же с болью по­ думал: «А это верно, что мы сумеем добиться победы? Когда же в конце концов она наступит?» — А подходя к дому Цинь, решительно сказал: — На многое сейчас рассчитывать нельзя, мы во что бы то ни стало должны продолжать борьбу.

Сначала он повидался с тетушкой, затем зашел к Цинь.

• Я от брата; он велел передать тебе, что у него все в порядке.

• Спасибо и тебе и ему за внимание. Я как раз пишу ему письмо.

• Все ясно, с письмом опять мне придется идти, — улыбнулся Цзюе-хой. Он непроизвольно скользнул гла­ зами по тексту письма и, заметив в нескольких местах иероглифы: «двоюродная сестра Мэй», спросил:

• Ты пишешь о Мэй? Я все рассказал ему. Скажи мне, а как ты относишься к ее смерти?

• В письме я обещаю, что ни за что не стану второй Мэй. Моя мать тоже не допустит этого. Она сама ска­ зала. Ее очень расстроили смерть Мэй и горе тетушки Цянь. Она говорит, что готова помочь мне.— У Цинь было решительное и веселое лицо, с которого уже исчезло стра­ дальческое выражение.

• Прекрасно, пусть же он как можно скорее узнает об этом!

Цзюе-хой принялся торопить Цинь, чтобы она скорее кончала письмо. Потом они немного поболтали.

Вернувшись домой от Цзюе-миня, Цзюе-хой собирался зайти к деду, но увидел на каменной лестнице под окном дедовой комнаты несколько человек, которые прислуши­вались, вытягивая шеи. Подобная сцена была в их семье самым будничным явлением, и Цзюе-хой решил: «Нечего обращать на них внимание». Он прошел в зал и уже со­бирался отодвинуть занавеску на дверях дедовой ком­наты, как вдруг услышал там женский плач и причитания; это был голос пятой тетушки. Следом послышались гнев­ная брань и кашель деда.

«Я давно говорил, что в один прекрасный день нам бу-дет показано очередное представление», — сказал про себя Цзюе-хой. Он не стал открывать дверную занавеску.

— Сейчас же найти мне его, ты увидишь, я по-своему

337

разделаюсь с ним!.. Хватит выводить меня из терпе-ния! —Голос деда дрожал от гнева, он закашлялся. Пока он кашлял, пятая тетушка тихо всхлипывала.

Другой мужской голос несколько раз подряд повто­рил: «Да, да». Через несколько минут из комнаты вышел Кэ-мин, весь красный. Тем временем Цзюе-хой уже оста­вил зал.

Среди людей, подслушивавших под окном у деда, была и Шу-хуа. Увидев Цзюе-хоя, она подошла к нему и спросила:

• Ты знаешь о проделках пятого дяди?

• Давно, — кивнул Цзюе-хой и вдруг шепотом спросил Шу-хуа. — Откуда им стало известно? — и пока­ зал в сторону дедовой комнаты.

Шу-хуа начала, будто чем-то похваляясь:

— Пятый дядя нанял на стороне наложницу, снял ма­ ленький особнячок. Уже давно, — только дома никто не знал. Он забрал золотые и серебряные украшения из при­ даного пятой тетушки, якобы дать кому-то на время, и долго не возвращал. Пятая тетушка расспрашивает его, а он, знай себе, морочит ей голову, а когда пятая тетушка стала настаивать, он заявил, что потерял украшения. Уже несколько месяцев его целыми днями нет дома, по вече­ рам он возвращается поздно. Пятая тетушка, целый день занятая игрой в кости, ничего не подозревала. Но вчера утром случайно обнаружила у него в кармане фото­ графию женщины, а когда спросила, кто это, он отказался отвечать. После полудня тетушка отправилась на рынок за покупками и совершенно случайно встретила эту самую женщину в паланкине пятого дяди. У входа в торговые ряды женщина сошла с паланкина, следом за ней шел Гао- чжун. Сегодня пятая тетушка, выбрав момент, когда Гао- чжун остался дома, заставила его рассказать о пятом дяде. Гао-чжун, конечно, все выболтал. Часть украшений, взятых пятым дядей, продана, а другие он подарил своей новой наложнице. Пятая тетушка бросилась жаловаться деду... Новая наложница пятого дяди оказалась пота­ скухой; ее зовут кажется либайи *... И еще, говорят, последнее время пятый дядя пристрастился к опиуму, по­ скольку его новая наложница тоже курит опиум...

Шу-хуа выпалила это единым духом; казалось, она ни­когда не остановится, но Цзюе-хой не проявил особого ин-

338

тереса к ее словам. В них не было ничего нового для него. Он знал гораздо больше, знал о четвертом дядюшке, собственными глазами видел, как тот заходил в особня­чок «Гао из Цзиньлина». Цзюе-хоя это не удивляло; на­оборот, представлялось ему вполне естественным, по­тому что он видел, как их огромная семья день за днем идет по пути к гибели. Такова ее неизбежная участь, и нет сил, способных ее спасти. Усилия деда бесполезны, не поможет и никто другой; сам дед идет по тому же пути. Цзюе-хою казалось, что он один может независимо существовать на этих руинах. Он готов был похвастать перед самим собой, что сила его морали выше этой огромной, готовой рухнуть семьи. Энтузиазм воодушевлял его, сердце никогда раньше не билось так сильно, как сегодня. Он верил, что так называемая борьба между отцами и детьми скоро завершится. И в этой борьбе за свободу, любовь и право на знания не будет больше горестного конца. Эпоха Мэй исчезнет бес­следно и уступит место другой, новой эпохе, — это эпоха Цинь, или, точнее, эпоха Сюй Цянь-жу, его с Цзюе-минем эпоха. Старой семье — лицемерной, трусливой, способной на преступления—не справиться теперь с си­лами молодого поколения. Победа обеспечена, никто не в состоянии отнять у них эту победу. Цзюе-хой убежден в этом. Он встряхнулся, словно сбросив тяжелую ношу горя, которую долгие годы носил на плечах. Гордо и гневно огляделся вокруг. «Теперь я пророк, и предска­зываю вашу гибель», — думал он.

Конечно, эти чувства не могли волновать Шу-хуа. Не дождавшись от Цзюе-хоя ответа и видя, что ему совсем не интересен ее рассказ, она поспешила в зал и, попрежнему став у дверей, исподтишка заглядывала в дедову комнату.

Цзюе-хой вернулся к себе. Вскоре он увидел в окно Кэ-мина, прошедшего вместе с Кэ-дином. Потом в ком­нате деда снова послышалась ругань: дед распекал сына. «А мне что за дело?» — думал Цзюе-хой. Под окном сновали люди, словно произошло какое-то чрезвычайное происшествие. «Я всегда говорил, что в нашей семье страсть как любят смотреть представления», — говорил про себя Цзюе-хой. Во дворе кого-то звали. Запыхавшись, бегали мужчины и женщины.

— Идем смотреть: дедушка будет бить пятого дядю,—

339

раздался под окном мальчишеский голос; это пробежал Цзюе-цюнь.

• Правда? А куда же ты убегаешь? — спросил его Цзюе-ин.

• Надо позвать Цзюе-ши, пусть посмотрит... такого взрослого, как пятый дядя, будут бить, — засмеялся Цзюе-цюнь и убежал.

«Такого взрослого будут бить» — эта фраза пробу­дила в Цзюе-хое любопытство. Он вышел из своей ком­наты и отправился в зал. У дверей в комнату деда стояли люди; подавшись вперед, они подглядывали в щели в дверной занавеске. Цзюе-хою не хотелось тискаться, и он, выйдя из зала, прошел под окно. Здесь на каменных сту­пенях тоже толпились люди, прислушиваясь к голосам, доносившимся из комнаты. Некоторые, став коленями на стул и прильнув лицом к оконной бумаге, подглядывали в дырочку за тем, что происходит внутри.

Но ударов палок не было слышно, и никого не били.

— Ты уже взрослый, и дочка у тебя не маленькая, а ничему хорошему не научился! Какой пример ты пока­ зываешь детям? Стыдись за него, Шу-чжэн, посмотри, какой он бесстыжий, а ведь это твой отец! — ругался дед. Слушая его, Цзюе-хой не мог удержаться от усмешки.

Старый господин Гао закашлялся и после непродол­жительной паузы вдруг начал громко кричать:

— Ах, бесстыжая ты тварь! Доучился! Докатился до подлого, низкого дела: украл и продал украшения собственной жены. Даю три дня на то, чтобы ты воз­ вратил их мне! — Под конец он приказал: — Я еще не от­ хлестал тебя по щекам! А ну, принимайся-ка сам за дело!

Послышались звонкие пощечины. Цзюе-хой, сгорая от любопытства, побежал в зал, подошел к дверям дедовой комнаты, зашептал:

— Дайте мне посмотреть, — оттеснил Шу-хуа, кото­ рая, согнувшись, заглядывала в щелку, прильнул к щели сам, стараясь разглядеть, что происходит внутри.

Кэ-дин, выпрямившись, стоял на коленях и обеими ру­ками наотмашь бил себя по щекам. Осунувшееся лицо его, обычно бледное, без единой кровинки, побагровело от ударов, а он бил и бил себя, и, хотя рядом стояли жена и дочь, ему ничуть не было стыдно.

При виде этой сцены у Цзюе-хоя возникло странное ощущение.

340

— Довольно! — приказал дед.

Кэ-дин тотчас опустил руки.

— Еще! — снова приказал старый господин Гао, и Кэ-дин опять принялся хлестать себя по щекам.

Это унизительное наказание не могло удовлетворить деда: он продолжал ругаться и, наконец, велел Кэ-дину самому рассказывать о том, как он завел скверных дру-зей, как встал на неверный путь и связался с проститут­кой, как снял маленький особнячок на стороне, как украл у жены и продал украшения.

Кэ-дин рассказывал все, без утайки, ругал себя и даже выболтал многое из того, о чем старый господин Гао и не подозревал,—как, используя репутацию отца, наза­нимал много денег: тому задолжал столько-то, этому столько-то; он выкладывал цифры одну за другой, пере­числяя даже карточные долги. Под конец он выдал Кэ-аня, заявив, что тот помогал ему и что на Кэ-ане тоже ле­жит ответственность за эти дела. В общем он признался во всем, чего никак не ожидали ни старый господин Гао, ни даже Цзюе-хой.

Перед Цзюе-хоем предстало два совершенно различ­ных человека: Кэ-дин и брат Цзюе-минь. Цзюе-миня, этого девятнадцатилетнего юношу, окруженного врагами, воодушевляли только вера, только энтузиазм; он нашел в себе достаточно сил, чтобы, невзирая ни на что, муже­ственно бороться с враждебным окружением, и никто в семье не мог справиться с ним. А Кэ-дин, которому испол­нилось тридцать, отец тринадцатилетней дочери, стоит на коленях, бьет себя по щекам, поносит и унижает самого себя и впутывает других. Он не оказывает сопротив­ления— ни словами, ни действиями. Он послушно выполняет любые приказания отца без малейших колеба­ний, хотя вовсе не верит старику. Как различно поведе­ние этих двух людей, представителей двух поколений, ко­торым в равной мере угрожает кара старого господина Гао! Один, убежав из дома, скрывается в маленькой ком­натушке, настаивает на своем, не считаясь с приказом деда, а этот стоит на коленях, поступает ханжески и трус­ливо, превращая себя в объект для насмешек. Думая так, Цзюе-хой желал счастья людям своего поколения и даже возгордился. «Таких жалких людишек можно найти лишь среди вашего поколения, в нашем их не будет!» Он по­вернулся и отошел прочь.

341

У деда опять начался приступ кашля, потом он прика­зал Шу-чжэн позвать Кэ-аня, намереваясь хорошенько отругать и его. Но Шу-чжэн вернулась и сказала, что Кэ-аня дома нет. Это еще больше распалило деда. Он ударил рукой об стол, выругался, снова принялся честить Кэ-дина, но так и не мог смирить своего гнева. Он вто­рой раз обратился к Шу-чжэн:

— Где твоя четвертая тетка? Пойди позови ее ко мне!

Госпожа Ван стояла у окна и подслушивала. Когда Шу-чжэн окликнула ее, она оробела, но была вынуждена войти к старому Гао.

Дед, увидев госпожу Ван, спросил ее, «уда ушел Кэ-ань. Та ответила, что не знает. На вопрос деда, когда он вернется, госпожа Вам тоже не смогла ответить.

— Почему ты ничего не знаешь? Экая ты дура! — вспылил старый господин Гао, стукнув по столу.

Госпоже Ван нечего было сказать. Она низко опустила голову — и от стыда и от негодования. Ей показалось, что стоявшая рядом наложница деда Чэнь скорчила ей гримасу. Госпожа Ван хотела было сцепиться с Чэнь, но не осмелилась устраивать скандал в присутствии старого господина Гао. Она заплакала, молча глотая слезы.

Дед опять закашлялся, на этот раз приступ был силь­ным, он несколько раз сплюнул. Чэнь итай заботливо сту­чала ему по спине, приговаривая:

— Не стоит из-за них сердиться и портить свое здо­ ровье!

Старый господин Гао долго кашлял, прежде чем успо­коился. Гнев прошел. На смену ему пришло чувство жа­лости, которого он никогда раньше не испытывал. Он смертельно устал. Ему хотелось лишь одного — отдох­нуть, закрыть глаза и не видеть больше всех этих людей. Он прилег на диван и подал знак рукой.

— Идите прочь, чтоб ни души не осталось, я не же­ лаю видеть вас! — Он тяжело вздохнул.

Все только и дожидались этого. Кэ-дин поднялся с пола и тоже шмыгнул из комнаты, где остались лишь старый господин Гао и Чэнь итай.

Но старику не хотелось видеть даже ее. Он предпочи­тал немного отдохнуть в одиночестве и отослал налож­ницу. Оставшись один, он лежал на диване и тяжело ды­шал. Глаза были широко открыты. Перед ним плыли

342

темные силуэты. Они мелькали один за другим, и он не успевал заметить ни одного близкого лица. Ему мерещи­лось, как его сыновья пьют вино и веселятся, насмехаются над ним или ругают его. Внуки идут новой дорогой, а сам он, дряхлый и обессилевший, плетется сзади, и некому по­заботиться о нем. Ему никогда не доводилось испытывать такого отчаяния и одиночества. Он начал сомневаться: уж не приснилось ли ему все, о чем он мечтал? Он создал эту огромную семью и все ее благосостояние, самовластной рукой правил и распоряжался, гордился семьей, считая, что она с каждым днем все более и более процветает, а он ведет ее по нужному пути. И что же? Плод всех его усилий — сегодняшнее одиночество. И хотя он выби­вается из сил, чтобы поддержать былое благополучие семьи, у него ничего не выходит. Факты упрямы — семья катится под уклон. Частично он предугадывает и конеч­ный исход; ему не хотелось видеть его, но угроза и страх надвигались неумолимо, и он не в состоянии остановить их. Долгие годы он видел красивые сны о «семье из че­тырех поколений», но теперь, когда сны стали явью, его ждало ощущение какой-то пустоты.

Разочарование, крушение иллюзий, тьма. Он беспо­мощно лежит тут, никому нет до него дела, некому раз­делить с ним его страдания и одиночество. Только сейчас он понял свое подлинное место в семье. Он не только растерял свой престиж, но ему не на кого даже опереться. Он впервые почувствовал, что такое отчаяние, крушение надежд, тьма. Он впервые понял, что совершил ошибку, еще не зная, в чем она заключается, а если бы и дога­дался, все равно было уже поздно.

До него доносились какие-то звуки: Кэ-дин скандалил с женой, кого-то ругала Чэнь итай. Он слышал множество нестройных голосов. Он закрыл уши руками, но шум неумолимо преследовал его. В голове помутилось, он хо­тел встать, уйти куда-нибудь в спокойное место и спрятаться там, но, когда после нескольких неудачных попыток он с трудом поднялся, облокотившись о валик дивана, силы оставили его. Он шагнул к кровати. Вдруг в глазах поплыли круги, в комнате все опрокинулось и завертелось, он качнулся. В глазах потемнело, он потерял сознание. Это продолжалось до тех пор, пока его не привели в чувство.

343

34

Старый господин Гао заболел.

Он стонал на кровати. Пригласили знаменитых вра­чей; диковинные лекарства наполняли склянки; в чрево старого господина Гао чашка за чашкой вливали темный горький отвар. Прошел день, два, и, хотя врачи уверяли, что ничего серьезного нет, и старый Гао принимал лекар­ства, болезнь обострялась. На третий день больной вдруг решительно отказался от лекарств и только после настойчивых уговоров Кэ-мина и Цзюе-синя согласился выпить отвар, но лишь самую малость. Кэ-ань и Кэ-дин, пользуясь тем, что болезнь отца отвлекла от них вни­мание, целыми днями пропадали в «доме Гао из Цзинь-лина», веселились, пили вино, играли в карты и зубоска­лили с женщинами. Только утром и вечером они на несколько минут заходили к отцу. Остальные обитатели особняка, как всегда, занимались своими делами. Болезнь старого Гао никого не потрясла и не вызвала в семье боль­шого смятения. Люди все так же смеялись, плакали, скан­далили, боролись друг с другом. А если кого и огорчила болезнь деда, то ее считали несерьезной, не замечая, что состояние больного день ото дня ухудшается, или, если выразиться точнее, жизнь день ото дня угасает в нем.

Лекарства уже не могли оказать сколько-нибудь зна­чительного воздействия на болезнь старого господина Гао. Тогда люди прибегли к помощи суеверий. У таких людей всегда так: когда они начинают терять веру в людей, они обязательно ищут помощи у добрых духов. А эта помощь не так проста, как пострижение в монахи, предсказания судьбы и прочие обряды. Она проявляется в сложных фор­мах, созданных скудоумием и доступных лишь скудоум­ным. Но теперь по инициативе Чэнь итай это было осу­ществлено под руководством нескольких человек, «начи­танных в священных книгах». Самое удивительное то, что в эти дни каждое слово, каждое движение неграмотной женщины приобрело силу всеподчиняющего закона. И вот на смену миру людей явился мир духов.

Началось с того, что несколько даоских монахов * под грохот барабанов и гонгов принялись читать в передней заклинания. В полночь, когда люди уснули, Чэнь итай осталась во дворе одна молиться бодисатве. Хотя Цзюе-хой не знал, что означает представление, которое она ра-

344

зыгрывала, но прекрасно видел в окно все ее движения. Она зажгла девять курительных палочек и рядом поста­вила пару толстых свечей, читая вслух молитвы и непре-рывно отбивая поклоны в сторону импровизированного алтаря. При этом она то и дело опускалась на колени. Это повторилось одну ночь, две, три...

— Вот наваждение! — выругался Цзюе-хой. — Тебе только этим бы и заниматься!

На смену явились и другие затеи. Кэ-мин, Кэ-ань и Кэ-дин возносили жертву небу. Это происходило тоже глубокой ночью. Во дворе поставили жертвенный стол на место алтаря Чэнь итай; на столе укрепили толстые кури­тельные палочки, большие свечи, разложили фрукты для жертвоприношений. Совершение обряда было обставлено необычайно торжественно. Участвовавшие в нем трое братьев приняли до смешного серьезный вид. Став на ко­лени, они церемонно отбивали поклоны, но не затягивали обряд, как это делала Чэнь итай. Цзюе-хой смотрел на своих кланяющихся дядей с тем же осуждением, как и на Чэнь итай: «Вот дьявольщина!»—думал он. Ведь он хорошо знал, что за несколько часов до этой цере­монии Кэ-ань и Кэ-дин играли в карты в особнячке «Гао из Цзиньлина», пили вино, веселились с жен­щинами, а теперь стоят здесь на коленях и твердят слова молитвы, выражая готовность умереть вместо отца. Все это должно было бы растрогать его, а он смеялся.

Пока Цзюе-хой думал: «Только такие методы вам и под силу», — началось новое представление. На этот раз уже не взывали к духам, а «ловили бесов» *, для чего был приглашен шаман.

К вечеру по приказанию Кэ-мина все двери в особняке были плотно закрыты, и дом тотчас замер, превратившись в мир тишины. Откуда-то появился остролицый шаман. С распущенными волосами, в каком-то странном одеянии, он издавал пронзительные звуки, в руках у него горела канифоль, дорогой он метал искры, в общем ничем не отличался от актеров, изображающих на сцене злых ду­хов. Шаман бегал взад и вперед по двору с истошными воплями, принимая устрашающие позы. Затем, ворвав­шись в комнату больного, он прыгал и кричал, перевернул все вверх дном, побрызгал огнем даже под кроватью. Больному сделалось хуже, от шума и страха он на­чал громко стонать, но шаман с прежним рвением продол-

345

жал свое дело, все более и более исступленно, и так напу­гал больного, что тот закричал. Комнату заволокло гу­стым черным дымом, пахло жженой смолой, в двух ме­стах прогорел пол. Обряд продолжался целый час. Наконец, шаман, громко голося, выбежал из комнаты. На некоторое время воцарилось спокойствие, и в доме зазву­чали человеческие голоса.

Но представление возобновилось. На этот раз якобы оказалось недостаточным изловить беса только в комнате больного. В доме — всюду, в каждой комнате, — прячется множество злых духов. На другой день вечером решили устроить большую облаву, чтобы переловить всю нечисть. Шаман уверял, что если это будет сделано, старый госпо­дин Гао поправится.

Некоторые не верили и вовсе не одобряли повто­рения ловли злых духов, но протестовать никто не осме­лился. Один Цзюе-хой набрался храбрости, но его не по­слушали. И вот, в назначенный час вторично разыгралась нелепая комедия. На каждую из комнат был совершен смешной и в то же время страшный налет. Все было пере­вернуто вверх дном. Люди попрятались, дети плакали, женщины вздыхали — и все из-за этого никчемного фарса.

Цзюе-хой сидел у себя в комнате. По шуму, доносив­шемуся из-за дощатой перегородки, он мог представить себе весь беспорядок, учиненный в комнате Жуй-цзюе. До его слуха долетали душераздирающие крики. Гнев пере­полнял его, с губ срывались проклятья. Он был так по­давлен всем происходящим, что не мог пошевелиться. Он понимал, что нужно подняться и сбросить с себя эту тя­жесть. Он не покорится, не допустит, чтобы этот глупый фарс разыгрался у него на глазах. Он принял решение и запер дверь. Он ждал.

Вскоре шаман добрался до комнаты Цзюе-хоя. Но двери были плотно закрыты, — одни во всем особняке. Шаман стучал, слуги помогали ему, но тщетно. Они при­нялись колотить в дверь и кричать:

• Третий молодой барин!—Цзюе-хой громко ото­ звался из-за дверей:

• Не открою! У меня в комнате бесов нет!

Он вынужден был лечь на кровать и заткнуть уши, чтобы не слышать крики, доносившиеся снаружи.

346

Кто-то яростно загрохотал в дверь. Цзюе-хой возму­тился. Он подошел к двери и громко выругался:

• Что вы делаете; вы что, очумели?

• Племянник, сейчас же открой.— Он услышал голос третьего дяди Кэ-мина.

• Третий молодой барин, открывай двери, — вторила Кэ-мину Чэнь итай. .

Он подумал: «Прекрасно, к вам прибыли подкрепле­ния» — и сердито ответил:

— Не открою! — Он отошел от двери и в тягостном раздумье шагал по комнате, чувствуя, что голова' готова разломиться на куски.

Снаружи не унимались, голоса звучали все громче и настойчивее, стучавшие теряли терпение.

— Третий молодой барин, так-то ты заботишься о здо­ровье своего деда? Ты не хочешь, чтобы ему стало лучше? .. Ты все еще не открываешь! Как ты непочтите­лен к нему! — В общем шуме выделялся хорошо знакомый Цзюе-хою визгливый женский голос. Он опротивел ему и в обычные дни, а теперь хлестал его, подстрекаемый какой-то неодолимой силой. Уязвленный им, Цзюе-хой еще больше разозлился.

—• Племянник, ты же должен понять. Все хотят, чтобы дедушка поправился. Ты же умный человек, скорее открой нам дверь... — Кэ-мина перебил Пзюе-синь:

— Цзюе-хой, скорее открой дверь, мне надо погово­ рить с тобою.

«И ты с ними! Тебе мало того, что сам сделался тру-сом!» Цзюе-хой не мог совладать с собой. Он чувствовал, что сердце вот-вот разорвется.

• Хорошо же, я вам открою,— сказал он самому себе, подошел к двери и распахнул ее. Тотчас перед ним пока­ зались озлобленные, раскрасневшиеся лица. Несколько человек во главе с шаманом рвались в комнату.

• Погодите! — остановил их Цзюе-хой. Казалось, что он охраняет пограничную заставу. Он тоже побагровел от возмущения, голос у него дрожал. Гнев завладел им, энтузиазм воодушевлял его. Он забыл, что перед ним старшие родственники. С ненавистью и презрением он спросил: — Что вы собираетесь делать? — Он окинул всех гневным взглядом.

Люди, поставленные в тупик этим простым вопросом,

347

растерялись. У Кэ-мина и Цзюе-синя не хватало совести произнести два слова: «Ловить бесов», ибо по существу ни один из них не верил в это. .