Китайская литература 1 / Бацзинь - Семья

Цзянь-юнь потер глаза и продолжал:

— Я обязательно должен высказаться. Открыть тебе все, чтобы ты понял меня. Только ты можешь выслушать мои жалобы.., У Цзюе-синя — свое горе, у Цзюе-хоя — свое, поэтому я не смею отягощать их еще и своими не­ счастьями. Ты только что удивлялся, почему любовь приносит так много страданий? Я давно задаю себе этот вопрос... Дело в том, что я безнадежно люблю одну девушку. Я отдаю себе отчет в том, что у меня нет наде­ жды на взаимное чувство. Знаю, что она никогда не полюбит меня, и я не смогу жениться на ней. Такой, как я, ничтожный, неприспособленный человек, совсем не пара благородной и чистой девушке. Я часто повторяю себе: «Не надо грезить, зачем ты любишь ее? Разве такой, как ты, достоин ее любви? Оставь несбыточную мечту и по­ хорони себя в безвестности и тьме! Но все-таки я не в силах забыть ее, знакомое лицо постоянно возникает в моем воображении. Я не могу не думать о ней. Услышав ее имя, я не могу сдержать тревожного биения сердца; видеть ее — для меня счастье. Я часто про себя называю ее по имени, временами это имя способно утешить, вдох­ новить меня, но подчас заставляет еще больше страдать; стоит произнести его, как меня еще сильнее влечет к этой девушке, хочется тотчас бежать к ней и открыть свою душу. Но у меня не хватает мужества. Разве решится на подобное признание такой ничтожный и никчемный человек, как я... Всякий раз, когда я вижу ее, я ищу повод подойти и заговорить с ней.

Я старательно подыскиваю нужные слова, чтобы раз­веселить ее... Но как только открываю рот, теряюсь,

270

силы моего рассудка иссякают, я чувствую, что ни к чему не способен, что недостоин быть с нею рядом, и я рас­каиваюсь, досадую, волнуюсь, сержусь на себя. В резуль­тате говорю какую-нибудь бессмыслицу, непонятную мне самому. Я знаю, что она презирает меня и, хотя каждый раз участливо расспрашивает о моих делах, у меня не хватает смелости поговорить с ней откровенно. Я так далек от нее: она на небе, а я — в грязи. Почему такие, как я, люди, выросшие среди унижений и оскорб­лений, не лишены способности любить? Почему я полю­бил именно ее? Она так благородна, так чиста, что я даже не решаюсь сказать ей слово «люблю». А как горька такая неразделенная любовь! Конечно, виноват я сам, я не вправе упрекнуть ее. Она ни о чем не дога­дывается. .. Неразделенная любовь изводит меня... Я часто бываю у них в доме, смотрю на ее окно. Белые занавески рождают в моем воображении множество иллюзий, кажется, будто я вижу каждое ее движение, каждый жест, словно стою рядом с ней в ее комнате. Но это временное утешение, потому что вскоре я вспоминаю о своем происхождении и снова падаю в грязь... Когда она дома, мне приятно слышать даже ее кашель или голос. Мне с большим трудом удается сосредоточиться на книге и дать объяснения своим маленьким ученикам... Когда же она в училище, мне становится скучно, и необ­ходимо огромное напряжение, чтобы взять себя в руки... Это из-за нее я дошел до такого состояния, но она, как и никто другой, ни о чем не знает. Ведь если это станет известно ей, она только пожалеет меня, но никогда на полюбит... Я знаю: ни одна женщина не полюбит меня. Я жалкий человек, о котором не стоит и говорить. В мире так много света, любви, но все это предназначено не для меня, я человек, обойденный счастьем... — Цзянь-юнь умолк. Цзюе-минь не отвечал. В комнате слышалось лишь их учащенное дыхание.

Цзянь-юнь достал платок, вытер слезы и опять своим робким и грустным взглядом скользнул по растроганному лицу Цзюе-миня, потом горько усмехнулся и добавил:

— Ты станешь смеяться надо мною? Я действительно слишком переоцениваю себя. Временами я забываю, что я за человек. Иногда в отчаянии я даже сержусь на роди­телей за то, что они произвели меня на свет. Будь я в других условиях, например на твоем месте, я бы не от-

271

чаивался, может быть тоска не достигла бы таких преде­лов. .. Цзюе-минь, я завидую тебе. Я часто представляю себя на твоем месте. За то, чтобы так же свободно, как ты, разговаривать с нею, я согласился бы отдать десять лет жизни.. .Я часто болею, иногда из-за нее. Я каждый день молюсь, чтобы она пришла в больницу навестить меня, тайком зову ее по имени в надежде, что она услы­шит. .. Как только заслышу чьи-нибудь шаги, мне ка­жется, что идет она. Я хорошо знаю ее шаги. Они целыми днями звучат в моем сердце... Но она ни разу так и не навестила меня... А когда вы приходили ко мне, глядя на вас, я видел ее, потому что вы часто бываете с нею вместе. Как стучало мое сердце, когда в разговоре со мной вы упоминали ее имя... Мне казалось, что я уже совсем близок к выздоровлению. Но вы уходили, и я не знал, зайдете ли вы еще. Я вспоминал о скуке и равно­душной тишине, которые наступят после вашего ухода, и мне казалось, будто я близок к смерти. Вам невдомек, каким взглядом я провожал вас, какие чувства таил в душе, как благодарил вас. Мне бы передать с вами ей несколько слов или порасспросить о ней, но я боялся, что моя тайна будет разгадана и вы станете смеяться и уко­рять меня... Поэтому я не решался сказать ни пол­слова... Во время вашего второго посещения я увидел в руках у Цзюе-хоя «Рассвет» и в нем заглавие ее статьи и псевдоним. Я хотел попросить у Цзюе-хоя этот выпуск, но опять-таки не решился даже раскрыть рта, и не знаю почему; что если вы догадаетесь о моей тайне и станете укорять меня? Конечно, такая мнительность смешна, потом я понял необоснованность своих излишних опасе­ний, но тогда было действительно так. Сколько раз, оставшись один, я мысленно повторял название ее ста­тьи. — Цзянь-юнь потрогал рукою грудь и опустил глаза. Цзюе-минь кашлянул.

— Пора кончать,—продолжал Цзянь-юнь. — Мне не следовало отнимать у тебя время рассказами о своих не­счастьях, но, кроме тебя, некому выслушать мои жа­лобы... Я догадываюсь, что ты любишь ее и, конечно, не ревнуешь ко мне. Да и можно ли ревновать к такому, как я, человеку? Вот я завидую тебе. Но мечтаю, чтобы ты женился на ней и вы были счастливы... Ты должен по­нять меня. Пообещай приходить ко мне на могилу после моей смерти! Если женишься на ней, приходите вдвоем,

272

и моя благодарность будет беспредельна. Ты обе­щаешь? — Он умоляюще смотрел на Цзюе-миня.

Цзюе-минь не выдержал этого взгляда. Пока Цзянь-юнь говорил, он то и дело менялся в лице, но за все время не проронил ни слова. К концу исповеди он растрогался и действительно потерял самообладание, охваченный сочувствием и жалостью.

• Да, я обещаю тебе сделать все, что бы ты ни по­ просил, обещаю. — Ничего другого он сказать не мог.

• Как мне благодарить тебя! — Слезы признательно­ сти текли по худому лицу Цзянь-юня, на котором печаль сменилась минутной радостью. Даже такая маленькая ра­ дость в этой ничтожной жизни была для Цзянь-юня огромнейшим утешением.

А ведь в мире так много света, счастья, любви. Но у этого застенчивого человека отнято все, кроме разорив­шейся семьи дяди, осталось у него только это тихое «да».

28

Проводив Цзянь-юня, Цзюе-минь, взволнованный и огорченный, направился в сад, твердо зная, что Цзюе-хой уже там, и действительно нашел брата у озера.

Цзюе-хой прохаживался вдоль берега, низко опустив голову. Иногда он вдруг останавливался и рассеянно смотрел на воду или тяжело вздыхал и, повернувшись, шел дальше, не замечая подходившего к нему Цзюе-миня.

— Цзюе-хой! —окликнул его Цзюе-минь. Выйдя из рощи зимней сливы, он направился прямо к брату.

Цзюе-хой поднял голову, посмотрел на него, остано­вился, но ничего не сказал.

Цзюе-минь подошел и участливо спросил:

— Что у тебя стряслось? На тебя страшно смотреть!

Цзюе-хой не проронил ни слова и пошел прочь. Цзюе-минь, догнав его, схватил за рукав и дрожащим го­лосом проговорил:

• Я все знаю. Что теперь можно сделать, если так получилось? Прошу тебя, постарайся все забыть! -

• Забыть? Никогда! — с негодованием ответил Цзюе- хой; его глаза гневно сверкнули. — В мире много такого, о чем нельзя забыть. Я долго стоял тут и смотрел на воду. Здесь она погребена. Я хочу найти хоть какой-нибудь

273

след. Но ровная гладь озера ничего не говорит мне. Как это гнусно! Как вода может оставаться спокойной, погло­тив человека? — Он отстранил руку Цзюе-миня и кула-ком погрозил воде. — Но она не исчезла бесследно. Каждая травинка, каждое дерево были свидетелями. Они могут рассказать мне о ее последних минутах. Мне трудно представить, какие чувства она испытывала перед смертью. Я непременно буду воскрешать ее облик в своем воображении. Я всегда буду помнить ее, потому что это я палач, принесший ей смерть. Нет, не я один — вся наша семья, все наше общество!..

Цзюе-минь растроганно сжал его руку и проникно­венно сказал:

— Брат мой, я хорошо понимаю тебя и сочувствую, поверь мне. Последние дни я как-то отдалился от тебя. Это моя вина. Я был занят мыслями только о своем счастье, о своем будущем, о своей любви. Я слишком боль­ шой эгоист. Помню, что еще в детстве, когда мы учились в домашней школе, мы всегда вместе ходили на занятия. Если я кончал раньше, всегда дожидался тебя, так же поступал и ты. Все хвалили нас за то, что мы так дружны. Потом и в средней школе и в специальной иностранной мы хранили нашу дружбу. Дома мы занимались вдвоем и готовились, помогая друг другу. И радости и печали делили поровну... Но вот уже больше полугода, как, занятый своими делами, я отдалился от тебя. Ты согла­ сен простить мне это? Почему ты раньше не рассказал обо всем? Ведь вдвоем мы, может быть, сумели бы найти выход из положения! Всегда удобнее действовать сообща, чем в одиночку, — разве не так мы когда-то говорили с тобой?

В уголках глаз у Цзюе-хоя повисли две большие слезы, он горько усмехнулся:

— Цзюе-минь, все это я помню. Но теперь уже слиш­ ком поздно. Когда остаешься один, часто недостает му­ жества. Я никак не предполагал, что она изберет такой путь. Я действительно любил ее, но как я мог соединиться с ней? Я просто эгоист; наверное, на меня нашло какое-то затмение, и я погубил ее... Теперь она отдала жизнь этому озеру, а другая девушка, заливаясь слезами, все- таки поехала в дом Фэна, чтобы похоронить там свою мо­ лодость, сделаться орудием удовлетворения животных инстинктов старой тухлятины. Эта мысль неотступно

274

мучает мне душу. Неужели ты думаешь, что я смогу теперь жить спокойно?

По лицу Цзюе-миня было видно, что он раскаивается, слезы хлынули у него из глаз, стекая из-под очков в золо­той оправе; он страдальчески пробормотал:

• Да, слишком поздно, — и крепко сжал руку Цзюе- хоя.

• Ты помнишь вечер пятнадцатого января? — спро­ сил Цзюе-хой голосом, полным раздумий и горя. Цзюе- минь молча кивнул. — Как было весело в тот вечер. Ка­ жется, будто все это случилось только вчера. Но где мне искать ее сегодня? .. Где мне найти ее голос, ее лицо? Она верила, что я сумею спасти ее, а я бросил ее. У меня действительно нет мужества... Когда-то я укорял старшего брата и тебя за отсутствие смелости, а теперь понял, что сам точно такой же, как и вы. Мы — дети одних родителей, выросли в одной семье, ни у кого из нас нет смелости... Я ненавижу людей и ненавижу самого себя... — От волнения он не мог продолжать. Его ды­ ханье участилось, будто ему было жарко, — так жарко, что он готов был вот-вот вспыхнуть. Хотелось сказать о многом, что накопилось в душе, но что-то застряло в горле. Он чувствовал, как трепещет сердце. Он высво­ бодил руку из руки Цзюе-миня и принялся колотить себя кулаком в грудь, а когда Цзюе-минь снова крепко сжал его руку, он стал отчаянно сопротивляться. Он уже сам не понимал, что делает. Для него ничего не существо­ вало. Им овладело возбуждение, и он яростно бо­ ролся с давившей на него силой. Перед собой он видел вовсе не любимого брата. Он ощущал прилив энергии; казалось, что Цзюе-миню не справиться с ним, но все-таки он одержал победу и подтолкнул Цзюе-хоя к сливовому дереву у дорожки. Цзюе-хой, обессиленный, прислонился к стволу и часто дышал широко открытым ртом.

• Зачем ты так мучаешь себя! — Цзюе-минь, рас­ красневшись, стоял посреди дорожки и с жалостью смо­ трел на брата.

• В этой семье я не могу больше жить!.. — произ­ нес Цзюе-хой после продолжительной паузы, не для того, чтобы ответить Цзюе-миню, а скорее самому себе. Низко наклонив голову, он в волнении потирал руки.

Цзюе-минь изменился в лице, хотел что-то сказать, но смолчал; он смотрел то на Цзюе-хоя, то на рощу зимней

275

сливы, где в ветвях трещала сорока. Постепенно взгляд его прояснился, лицо подобрело, и он улыбнулся. Это была улыбка сквозь слезы, которые катились у него из глаз.

• Цзюе-хой... Почему ты не доверяешь мне, как прежде? Ты всегда советовался со мной. Мы делили все наши радости и печали. Что сейчас изменилось? Разве мы не такие же, как раньше? ..

• Такие же? Мы оба стали другими! — с раздраже­ нием ответил Цзюе-хой. — У тебя осталась твоя любовь, а я все потерял. Что нам теперь делить поровну? — Он говорил так не для того, чтобы задеть Цзюе-миня, просто он отводил душу в этих словах. Ему казалось, будто смерть Мин-фэн встала между ним и братом.

Цзюе-минь встрепенулся, поднял голову и, помолчав, почти с мольбой в голосе сказал:

• Цзюе-хой, я неправ, ты все еще не можешь про­ стить меня. Как я теперь раскаиваюсь! Впредь мы будем всегда поддерживать друг друга, как делали это раньше, пойдем вместе по дороге жизни. Я обещаю, что отныне никогда не оставлю тебя.

• Но какой в этом прок? Я больше не хочу идти по дороге жизни¹, — разочарованно сказал Цзюе-хой. Он ка­ зался обезоруженным, его гнев прошел.

• Ты говоришь всерьез? Неужели из-за женщины ты готов все бросить? Что-то не вяжется это с твоими обыч­ ными словами и поступками! — упрекнул брата Цзюе- минь.

• Нет, это не так, — быстро перебил его Цзюе-хой, но сразу же замолчал и отвел глаза от глаз Цзюе-миня, словно доискивающихся до истины, потом медленно до- бавил: — Нет, не только из-за женщины. — И опять сер- дито: — Я просто устал от такой жизни.

• Тебе ли так говорить? Мы оба молоды и еще недо- статочно хорошо разбираемся в том, что такое жизнь! — Цзюе-минь продолжал заботливо уговаривать брата.

• Разве недостаточно того, что мы видим? Подожди¹, то ли будет в недалеком будущем. Разыграются еще бо­ лее страшные трагедии. Я не боюсь говорить об этом! — Цзюе-хой раскраснелся от гнева.

• Ты слишком горяч. Что теперь можно сделать, ко­ гда все кончено? Почему ты не хочешь подумать о буду-

276

щем? Странно, как это ты забыл слова, которые обычно любил повторять.

— Какие слова?

Цзюе-минь, не отвечая ему прямо, продекламировал:

— Я молод, не урод, не глуп, я завоюю себе счастье.

Цзюе-хой смолчал. Выражение его лица быстро меня­лось. Из этого можно было заключить, какая острая борьба происходит в его душе. Он нахмурился, потом, едва приоткрыв рот, тщательно выделяя слова, сказал

самому себе:

— Я молод, — и опять сердито: — Я молод! — потом медленно, с сомнением: — Я молод? — и будто осознав это:—Я молод, — и, наконец, твердо: — Я молод, да — молод! — Он схватил правую руку Цзюе-миня и посмо­трел ему прямо в лицо. По этому дружескому пожатью, по этому твердому взгляду Цзюе-минь понял, о чем хочет сказать младший брат: в нем снова проснулось муже­ство. Цзюе-минь ответил на его пожатие. Взаимопони­мание между братьями было восстановлено.

После обеда Цзюе-минь с Цзюе-хоем вышли на улицу прогуляться. Дорогой они болтали о всякой всячине, оба были возбуждены, веселы. За последние полгода они ни разу не говорили так много.

Небо потемнело, на нем собрались тучи, наслаиваясь одна на другую. Веяло вечерней прохладой. В тихих уличках навстречу им изредка попадались одинокие про­хожие, перед воротами особняков болтали носильщики паланкинов и слуги.

— Пойдем-ка на шумные улицы, — предложил Цзюе- минь.

В этот момент они вошли в тихий кривой переулок с вымощенной булыжником мостовой. Братья были в бо­тинках и шли по камням с трудом. По обе стороны пе­реулка тянулись невысокие глинобитные стены; софоры наклоняли из-за стен свои ветви, изредка попадались гранатовые деревья. Жаль только, что их пышные цветы уже осыпались. В густых зеленых ветвях висели мелкие бледнокрасные гранаты, зачахшие в городском климате. Здесь было непривычно тихо; маленькие ворота, покры­тые черным лаком, были, как правило, заперты. Только изредка из них выходили люди.

— Ладно, пойдем. Здесь так тихо и неинтересно. И погода что-то неважная; пожалуй, будет дождь, — со-

277

гласился с братом Цзюе-хой. Он следил за тем, как в небе собираются густые черные тучи.

— Тише, не шуми! — Цзюе-минь быстро потянул Цзюе-хоя за рукав и шепнул ему на ухо: —-Смотри!

Из ворот дома прямо перед ними метнулась тень. Че­ловек направился было к ним, но вдруг поднял голову и, заметив идущих навстречу братьев, быстро повернул, бро-сился назад и захлопнул ворота. Но они оба успехи заме-тить, как он встревожен.

• Пятый дядя? Что он здесь делает? — удивленно прошептал наблюдательный Цзюе-хой. — Что за чертов- щина: увидел нас и бежать!

• Не шуми, мы тихонечко пройдем мимо и посмо­ трим, что это за место, — предупредил его Цзюе-минь.

Братья замедлили шаги, подошли к воротам и осто-рожно толкнули их, но они не подались. Они оба замерли, тщетно стараясь услышать какой-нибудь звук изнутри, но во дворе было тихо. Потом, как будто послышались шаги, братья насторожились, но ничего не услышали. Они осмо­трели большие ворота, недавно покрытые свежим лаком, и заметили на них красную наклейку: «Дом Гао из Цзиньлина» *.

Цзюе-минь показал язык и, еле сдерживая смех, по­тянул Цзюе-хоя за рукав.

• Странно, дом Гао из Цзиньлина — значит, он при- надлежит нашей семье! — изумленно воскликнул Цзюе- хой, выходя из переулка.

• Из Цзиньлина, конечно, мы не единственные Гао. Но ты обратил внимание, кем написаны иероглифы? — Цзюе-хой сначала очень удивился вопросу брата, но вне­ запно его осенила догадка, и он засмеялся. — Пятый дядя писал. Да, я узнал его почерк.

— Ты прав, — кивнул. Цзюе-минь, но вдруг задал себе вопрос: — Но почему же он наклеил эту надпись на чу­ жие ворота?

• Потому что здесь его дом, — захохотал Цзюе-хой. Он начал догадываться, в чем дело.

• Его дом?.. А разве он живет не в нашем особ­ няке? — недоумевая, спросил Цзюе-минь.

• Конечно, в нашем, просто сейчас у него две семьи... Недавно я слышал, как Гао-чжун что-то гово­ рил насчет этого, но тогда я не обратил внимания. А те-

278

перь припоминаю... Ну что ж, скоро опять будем смо­треть представление.

• Теперь и мне все ясно, но дома, наверное, еще ни­ чего не знают, — улыбнулся Цзюе-минь. В душе он ра­ довался, что так неожиданно раскрыл эту тайну.

• Рано или поздно узнают, нам все равно придется смотреть представление, — презрительно процедил Цзюе- хой; в этот момент им овладело какое-то странное ощу­ щение, убеждавшее его, что морально он выше своей большой, пустой и готовой рухнуть семьи, и это вовсе не казалось ему проявлением тщеславия.

• Скверно, дождь пошел, — всполошился Цзюе-минь, почувствовав, как на лоб ему упала капля, и прибавил шагу.

• Бежим скорей, дождь будет сильный. — С этими словами Цзюе-хой побежал.

Вскоре хлынул настоящий ливень, и когда братья до­брались до дому, их длинные халаты из заграничной ма­терии вымокли насквозь.

• Мин-фэн, дай умыться! — по привычке крикнул Цзюе-хой, проходя под окном. До него не сразу дошел смысл сказанного.

• Мин-фэн? Ты все еще зовешь Мин-фэн? Ведь она уже... — Цзюе-минь осекся.

Цзюе-хой обернулся к нему, переменился в лице и уже совсем другим тоном уныло позвал:

— Хуан-ма! — Служанка отозвалась. — Принеси умыться. — Ничего не замечая вокруг, он прошел в ком­ нату и начал нехотя стаскивать мокрую одежду; вся та храбрость, с какой он бежал под дождем, пропала.

Хуан-ма принесла воду. Увидев братьев в таком виде, она не преминула разразиться множеством упреков, но, конечно, все эти упреки были доброжелательными. Чуть не плача, она говорила:

— Была бы жива ваша матушка, она не оставила бы вас без присмотра. Помня о ней, вы должны беречь здо­ ровье, не быть такими безжалостными к себе... Я здесь только ради вас, а не то давно бы ушла... Мин-фэн нет, мне придется теперь одной смотреть за вами. Если вы не побережете себя, то уж и не знаю, кто станет так стара­ тельно ухаживать за вами, когда я умру. — Потом она до­ бавила, намекая на гибель Мин-фэн: — В господском доме вода замутилась, и я больше не хочу здесь жить.

279

Слова старой служанки были горьки, они напомнили братьям об их собственных переживаниях. Они не реша­лись вступать с ней в разговор, боясь, что расплачутся, как только откроют рот.

Хуан-ма наговорилась вволю и, видя, что братья уже переодеты, вздохнула и заковыляла на своих маленьких ножках к дверям.

Цзюе-хой вышел из комнаты. Дождь перестал. Воз­дух был свежим и прохладным. Цзюе-хой постоял на ступеньках, увидел во всех комнатах свет и не спеша побрел прогуляться. В передней он остановился. Из би­блиотеки долетали голоса, там кто-то читал. Хотя Цзюе-хой не прислушивался, но у него в ушах назойливо звучало что-то вроде: «Будучи сыном, не занимай хо­зяйского места, не сиди на середине цыновки, не ходи посреди дороги, не стой в дверях...» * — Это был голос Цзюе-ина. — «Пять родов наказания делятся на три ты­сячи, но нет большей вины, чем сыновняя непочтитель­ность. Если государь не занимает высокого положения, никто, кроме мудрого, не знает закона, никто, кроме по­слушного сына, не имеет родни...»— читал Цзюе-цюнь. — «В радости громко не смейся, в гневе громко не кричи, сидишь — не показывай колен, идешь — не тряси юбкой...»—это был голос Шу-чжэнь. Цзюе-хой не вы­держал и пошел прочь, но голоса читающих преследовали его. Он опять остановился. Сердце разрывалось от боли. Он растерянно огляделся и впервые не поверил своим глазам — перед ним были только пустые тени, а в ушах звучали пустые звуки. Он никак не мог понять, куда он попал...

«Вот оно — их образование!» — Чей-то голос бесцере­монно ворвался в уши Цзюе-хоя, с силой встряхнув его мозг. Он испуганно повернул голову: рядом стоял Цзюе-минь. Он схватил Цзюе-миня за рукав, с восторгом при-ветствуя его, словно встретив в огромной необитаемой пустыне знакомого человека. Цзюе-минь не мог понять, что с ним. Братья молча прошли к себе, их было двое, два одиноких сердца в этом огромном мире.

— Третий молодой барин! — услышал Цзюе-хой, как кто-то зовет его; голос показался хорошо знакомым. Он поднял голову и посмотрел туда, откуда кричали. Из-за

280

ствола большой сосны показалось улыбающееся лицо Мин-фэн, ясные жемчужины ее глаз оживились, она по-манила его рукой. Цзюе-хой быстро отбросил книгу, ко-торая была у него в руках, встал и поспешил к Мин-фэн.

Когда он подходил к сосне, Мин-фэн вдруг спрятала голову и руки и скрылась за деревом. Перед Цзюе-хоем мелькнула лиловая тень, потом он услышал, как под но- гами Мин-фэн зашуршали опавшие листья и затрещали сухие сучья; ясно, что она убегала от него. Пока Цзюе-хой присматривался, Мин-фэн исчезла из виду. Он расте­ рялся, но вот опять услышал справа ее звонкий голос, по­ вернулся и увидел там только ее лицо, оно показалось ему почему-то удивительно располневшим. Он бросился вдогонку, лицо исчезло, а через некоторое время появи­ лось уже в другом месте. Потом он увидел Мин-фэн во весь рост; она бежала по дороге прямо к реке. Цзюе-хой бросился за ней. Странно: на Мин-фэн сегодня было рос­ кошное платье; он никогда раньше не видел, чтобы она так наряжалась.

Мин-фэн бежала быстро, на затылке из стороны в сто­рону болталась коса. Девушка оборачивалась на бегу и улыбалась Цзюе-хою, но ни за что не хотела остано­виться, наоборот, она старалась, как можно скорее добе­жать до реки. Он громко кричал ей, чтобы она останови­лась, чтобы бежала осторожно к не свалилась бы в воду. Вдруг Мин-фэн споткнулась и упала у самого берега.

Цзюе-хой испуганно вскрикнул и опрометью бросился вперед. Подбежав, он увидел, что Мин-фэн лежит на спине, подложив под голову руки и улыбается, а ее глаза беззаботно устремлены в синее безоблачное небо.

— Ты не ушиблась? — спросил Цзюе-хой, наклоняясь к Мин-фэн и заглядывая ей в лицо.

Она засмеялась, поднялась с земли, повела его за руку к реке и усадила на камень; они смотрели друг на друга, а внизу желтая вспененная вода свирепо билась о скалу.

— Цзюе-хой, — нежно по имени позвала его Мин-фэн, взяв его за руку.

Он сделал вид, будто не слышит. Она еще раз оклик­нула его, но он опять не ответил.

• Почему ты не отвечаешь мне? — возмутилась она.

• Раньше ты никогда не называла меня так, — с озорным видом покачал он головой.

²⁸¹

• Но теперь все иначе, — радостно ответила она. — Я уже не ваша служанка. Я такая же барышня, как Цинь.

• Правда? Почему же я ничего не слышал об этом? — удивился и обрадовался Цзюе-хой.

• Но ты можешь убедиться в этом сам. Теперь не существует никаких препятствий. Мы с тобой равны. Ты видел моего отца?

• Твоего отца? Я никогда не слышал, что у тебя есть отец! Как же ты нашла его?

• Теперь мой отец богат, он давно разыскивал меня, потом узнал, что я служу в вашем доме, — как раз на­ кануне того дня, когда твой дед собирался отдать меня Фэну в наложницы. Отец зашел посоветоваться с твоей матерью, как увести меня, и вот, по совету твоей матери, я бросила свою старую одежду на берегу озера, пусть ду­ мают, что я утопилась... А мы с отцом пришли сюда. Это наш сад. Видишь двухэтажный европейский дом? Там я живу с отцом. Теперь между нами нет никаких преград. Я только задам тебе один вопрос: ты еще любишь меня?

Цзюе-хой взглянул в том направлени, куда она пока­зывала, и увидел высокий и очень большой дом европей­ского типа, а услышав ее вопрос, очень обрадовался в душе. Но внешне с тем же озорным видом спросил:

• Л что, если я люблю тебя? А что, если не люблю?

• Если любишь, я обещаю сделать все, что бы ты ни потребовал от меня, — медленно договорила она, и на лицо ее набежало облачко румянца.

• Это правда? .. — еще больше обрадовался Цзюе- хой.

• Тише! — Не дожидаясь, пока он скажет о главном, сна поспешно прервала его, показывая жестами, чтобы он замолчал. — Отец зовет! Я пойду, ему лучше не видеть тебя. — Оставив Цзюе-хоя на скале, Мин-фэн спрыгнула вниз и скрылась за деревьями. Цзюе-хой растерянно про­ водил ее взглядом, ему послышалось, будто кто-то дей­ ствительно зовет: «Мин-фэн!» — чужим, незнакомым го­ лосом. Цзюе-хой остался ждать в надежде, что Мин-фэн скоро вернется, хотя она не велела ему этого делать. Он верил, что она придет; кроме того, он просто не знал, как выбраться из этого сада. Он все еще не мог понять, как очутился в чужом саду с книжкой в руках. Ждать ему пришлось долго.

282

Вдруг перед ним мелькнула лиловая тень. Цзюе-хой знал, что это Мин-фэн. На этот раз она была не так оживлена, шла медленно, низко опустив голову, словно раздумывая о чем-то очень важном.