Китайская литература 1 / Бацзинь - Семья

«Юнь-хуа, неужели ты не понимаешь, что подобная жертва несерьезна? Если говорить начистоту, то мы должны приносить себя в жертву не ради одного чело­века, а ради наших сестер в будущем. Если мы пожерт­вуем собой, они смогут добиться счастья, и тогда жертва стоит того, тогда она приобретает смысл».

По небрежным иероглифам Цянь-жу, набросанным

244

скорописью, можно было догадаться, как она возмущена. Она уже исписала два листка из своей тетради.

«Цянь-жу, в этом мы расходимся с тобой. У тебя разум способен подчинить себе чувства, а у меня на- оборот. Я, конечно, согласна с тобой и не в силах возра- зить, но на деле все-таки не могу поступить так, как ты говоришь. Как только вспомню о матери, сердце мое раз- мягчается. И уж, если говорить начистоту, по-моему, куда реальнее пожертвовать во имя любимой и любящей меня матери, чем ради сестер в будущем, с которыми я никогда не увижусь».

«Юнь-хуа, неужели ты веришь в то, что говоришь? Позволь мне спросить, ну а если твоя мать захочет вы- дать тебя за торговца, которого ты и в глаза не видела, или же за пожилого чиновника, или за белоподкладоч- ника, неужели ты не станешь возражать? Пожертвуешь ли ты собой во имя матери? Скорее ответь мне! Не укло- няйся от моего вопроса!» — Она писала теми же разма- шистыми скорописными иероглифами.

«Цянь-жу, не спрашивай меня об этом, умоляю, не задавай мне подобных вопросов». — На бумагу упало несколько слезинок.

«Юнь-хуа, а задам тебе другой вопрос: я знаю, ты дружна с твоим двоюродным братом. Представь, что он из бедной семьи, а за тебя сватается какой-то богач. Если ты будешь настаивать на том, что хочешь выйти только за двоюродного брата, твоя мать может откро-венно заявить тебе: «Я с таким трудом вырастила тебя в надежде, что со временем ты выйдешь замуж в богатую семью, будешь счастлива и я умру спокойно. Если же ты не послушаешься, будешь настаивать на своем и выйдешь в бедную семью, чтобы страдать, тогда ты мне не дочь!» Как ты поступишь? Бросишь ли ты любимого человека, чтобы стать предметом удовлетворения животной стра- сти? Да, я понимаю, что каждая мать, выбирая зятя, всегда спрашивает у дочери: «Ты хочешь быть счастливой или идти на страдания?» Мать, конечно, мечтает, чтобы дочь наслаждалась счастьем. А что это брак без любви и дочь ее будет испытывать душевные муки, ее не интере- сует. Имеет ли мать право требовать такой жертвы? Ты сама рассказывала мне историю твоего старшего двою- родного брата и Мэй. А если мать предрешила твою

245

судьбу и сделает ее такой, как у Мэй, ты тоже покоришься ее воле? Согласна ли ты, чтобы всю жизнь кто-то помы­кал тобой???» — В конце Цянь-жу поставила несколько вопросительных знаков.

«Цянь-жу, не задавай мне таких вопросов, умоляю тебя. Мое сердце в смятении, дай мне как следует подумать».

«Юнь-хуа, ты до сих пор не прозрела! Нельзя мед­лить. По-моему, ты слишком долго жила в патриархаль­ной семье, и старые привычки глубоко укоренились в тебе. Если ты не подумаешь, как от них пораньше отделаться, тебя постигнет та же участь, что и Мэй...»

На этот раз Цинь не ответила. Цянь-жу наклонилась вперед, стараясь заглянуть ей в лицо, и увидела, что у Цинь на глазах блестят слезы. Сердце Цянь-жу смягчи­лось, и возмущение постепенно исчезло. Она крепко по­жала дрожащую руку Цинь. Если бы это происходило не на занятиях, она бы обняла подругу. Цянь-жу перевела взгляд на кафедру: преподаватель словесности стоял спиной к студенткам и что-то писал на доске; тогда она зашептала, приложив губы к самому уху Цинь:

— Юнь-хуа, может быть, я сказала что-нибудь лиш­нее. Но я люблю тебя, мечтаю, чтобы ты стала новой, мужественной женщиной, и не хочу, чтобы тебя постигла судьба твоей сестры Мэй. Умоляю тебя, найди в себе смелость и борись. Людям, идущим в ногу с эпохой, в конце концов воздастся должное. Печальнее всего — от-стать и раскаиваться потом до конца своих дней. Ты должна это понять. — Цянь-жу почти коснулась губами щеки Цинь.

Цинь не ответила, но, обернувшись, взглядом, полным глубокой признательности, посмотрела на Цянь-жу и молча кивнула.

Сдвоенное двухчасовое занятие по словесности окончи­лось. Цянь-жу встала и потянула за собой Цинь. Подойдя к дверям аудитории, они увидели, что преподаватель тоже направляется к выходу, и остановились, пропуская его вперед. Вдруг он обратил внимание на голову Цянь-жу, метнул страшный взгляд на ее волосы, на лице его отразилось явное неудовольствие, и он поспешил выйти из аудитории, словно навстречу ему попался дьявол. Цянь-жу, гордо подняв голову, вышла следом за ним. Она даже не смутилась, а только усмехнулась. По­том она привела Цинь под иву на спортплощадке, чтобы

246

поговорить по душам. Они болтали вплоть до четвертого часа, поскольку преподаватель, который должен был вести третий час, находился в отпуске.

После полудня, когда Цянь-жу и Цинь собрались до­мой, Вэнь и «Старая мисс» задержали их, попросив Цянь-жу остричь им волосы.

Десять с лишним девушек заперлись в спальне Вэнь, усадили хозяйку комнаты перед окном и быстро отрезали ее лоснящуюся косу. Цянь-жу взяла ножницы и с явным наслаждением подравнивала волосы до тех пор, пока Вэнь, смотревшая в зеркало, не сказала, что она до­вольна. «Старая мисс» была не столь придирчива и тре­бовательна, как Вэнь, и Цянь-жу разделалась с ней очень скоро.

Вдруг в дверь постучали: это был сигнал, означавший, что идет надзирательница. Девушки бросились к двери, распахнули ее и мигом разбежались.

Цянь-жу и Цинь вместе прошли несколько улиц. До­рогой Цинь чувствовала, что взгляды всех прохожих при­кованы к ним. Ей казалось, что она сама тоже отрезала косу и выставлена сегодня под эти презрительные и оскорбительные взгляды. Непристойные шутки то и дело слетали с языка у мужчин, следовавших за подругами по пятам. Цинь краснела, она не смела поднять головы, бо­ялась даже разговаривать с Цянь-жу и только, прибав­ляя шаг, шла вперед.

На одном из перекрестков Цинь и Цянь-жу пред­стояло разойтись, но Цинь принялась настойчиво угова­ривать подругу зайти к ней домой, говоря, что в одиноч­ку идти этими улицами очень страшно, а вдвоем чувст­вуешь себя как-то смелее.

В действительности же, приглашая Цянь-жу к себе, Цинь преследовала еще одну цель: она хотела узнать, как отнесется мать к стрижке волос, и надеялась, что Цянь-жу своим красноречием убедит мать. Но это не при­вело к ожидаемым результатам. Хотя в присутствии Цянь-жу госпожа Чжан и не сказала ничего, но по ее словам и поведению Цинь легко могла догадаться, что мать против того, чтобы женщины стригли волосы.

Вечером, после ухода Цянь-жу, госпожа Чжан тя­жело вздохнула:

— Такая хорошая девушка, а тоже увлекается новше­ствами, стала теперь с виду монашка не монашка, де-

247

вушка не девушка, просто потеряла женский облик. А еще хочет понравиться. Жаль, что ее мать рано умерла и не­кому заняться ее воспитанием. Если она и впредь захочет поступать по своей воле, не знаю, что с ней тогда ста­нется. Очень жаль! — Госпожа Чжан еще раз вздохнула, чувствуя, что мир день ото дня становится все более удивительным. Во что он превратится в будущем! Она мысленно возвращалась к золотому веку прошлого, огор­чаясь, что это время больше не вернется. Вдруг она заметила просительное выражение на лице Цинь и удив­ленно спросила:

• Цинь, детка, что случилось?

• Ма, я тоже хочу, как Цянь-жу, подстричь воло- сы! — Цинь в смущении потупилась.

— О чем ты говоришь? Собираешься ей подражать? Хочешь, чтобы все смеялись над тем, что у меня нет порядка в семье? — испуганно спросила госпожа Чжан, словно ей нанесли сильный и совершенно неожиданный удар. Она просто ушам своим не верила.

• Но ведь в поступке Цянь-жу нет ничего плохого. — Цинь покраснела, чувствуя, что надежды ее наполовину уже рухнули, но все еще сохраняла решимость. — У нас в училище уже многие подстриглись. Это удобнее и кра­ сивее. Есть много и других преимуществ... — Она хотела было дать подробные разъяснения, но мать прервала ее, в нетерпении махнув рукой.

• Я не стану слушать твоих возвышенных теории. Мне не переговорить тебя, у тебя свои доводы. При­ чуд у тебя достаточно. Сегодня одно, завтра другое. Может, через несколько дней ты заявишь мне, что хочешь улететь на небо? .. И еще об одном деле я до сих пор не говорила тебе. Несколько дней тому назад приходила тетка Цянь сватать тебя за парня из семьи Чжэн; семья у них богатая, сам он хорош собой, правда мало учился, зато денег хватит на всю жизнь, и то всех не растратишь. С ним ты будешь счастлива. Тетка Цянь уговари­ вала меня согласиться на этот брак, но я решила, что ты, наверное, не захочешь, поэтому предпочла вежливо отказаться. Сослалась на то, что ты еще молода, что ты у меня единственная дочь, что речь о свадьбе можно за- водить только через несколько лет... Но судя по тому, как складываются дела, я думаю, лучше пораньше выдать тебя замуж, чтобы ты не затевала каждый день какого-

248

нибудь новшества и не испортила со временем своей ре­путации. .. Тогда ты никому не будешь нужна! — Гос­пожа Чжан говорила не спеша, с безразличным видом, на лице ее блуждала усталая улыбка; никто не мог бы догадаться, приняла ли она действительно такое ре­шение.

Но этих слов было вполне достаточно, чтобы нанести удар Цинь. В этот момент не только полностью рухнули мечты, которые она так лелеяла, но и новые страшные мысли начали угнетать ее. «Семья богатая», «парень тоже хорош собой», «мало учился», «лучше пораньше выдать тебя замуж» — эти фразы, сменяя одна другую, звучали у нее в ушах.

Вдруг ей представилась длинная-длинная дорога, усеянная трупами молодых девушек. Она тянулась и тя­нулась, и не было ей конца. Цинь догадалась, что эта до­рога вымощена в течение нескольких тысячелетий. Земля пропитана здесь кровавыми слезами этих девушек; их, закованными в кандалы, гнали по этой дороге с тем, чтобы они, став там на колени, своими кровавыми сле­зами оросили землю, своею плотью насытили диких зве­рей. Сначала они стонали, рыдали, молились, надеялись, что кто-нибудь спасет их. Но немного времени потребо­валось для того, чтобы надежды их рухнули, а кровавые слезы иссякли; тогда они упали и испустили здесь послед­ний вздох. Неизвестно, сколько девушек загубили на этой дороге свою молодость, сколько девушек изошли здесь кровавыми слезами за несколько тысячелетий, начиная с глубокого прошлого и кончая нынешним днем. Если при­глядеться внимательно, кровь и плоть перемешались на этой дороге, на ней нет ни одного чистого трупа, девушки выплакали все слезы, у них горлом шла кровь, они из последних сил цеплялись за жизнь, потом свалились и за­крыли глаза, в которых еще пылало пламя. Ах! Кто знает, сколько погребено здесь горестных историй, способных ранить человеческое сердце!

У Цинь родилось страстное желание говорить о спра­ведливости. Ей не давали покоя несколько важных во­просов: «Жертва, кому же в конце концов принесет счастье такая жертва? Неужели из-за того, что эту до­рогу в течение тысячелетий орошали женские слезы, и сейчас и в будущем женщины должны будут губить свою молодость, лить кровавые слезы? Неужели женщина

249

может быть лишь забавой для других, орудием удовле-творения низменных животных страстей?» И, наконец, са­мая существенная проблема: «Готова ли ты бросить лю­бимого человека, чтобы стать предметом удовлетворения чьей-то животной страсти?» Ей почудилось, что она уже стоит на коленях на этой дороге, слышит непрерывный стон, перед ней кровь и человеческое мясо. Хватит Ли у нее смелости решить все поставленные вопросы? Истина так туманна и далека. Надежды померкли. Не в силах сдерживать себя, закрыв лицо руками, она разрыдалась.

— Цинь, милая, что с тобой? Что тебя так огор­ чает? — Госпожа Чжан испуганно поднялась, подошла к Цинь и приласкала ее.

Цинь заплакала еще горше, отвела руку матери, словно отстраняя кого-то, и, убитая горем, пробормотала:

— Я не пойду этой дорогой! Я стану человеком, та­ ким же человеком, как мужчины... Я не пойду этой до­ рогой, я изберу новый путь!

26

Однажды вечером, когда уже погасло электричество, Мин-фэн позвали к старой барыне. Освещенное тусклым светом масляной лампы виднелось полное, равнодушное лицо госпожи Чжоу. И хотя по его выражению Мин-фэн не могла догадаться, о чем собирается говорить с ней барыня, она предчувствовала что-то недоброе. С тре­пещущим сердцем стояла Мин-фэн перед госпожой, взгляд ее блуждал. Пока шла беседа, лицо госпожи Чжоу, казалось, слегка опухло и, став большим и круглым, непре­рывно раскачивалось перед глазами Мин-фэн, отчего та еще сильнее робела.

— Мин-фэн, ты служила у нас несколько лет, с тебя уже достаточно. — Госпожа Чжоу начала медленно, но все-таки быстрее, чем говорят обычные смертные, а после нескольких фраз затараторила, верная своим привыч­кам: — По-моему, тебе тоже хочется поскорее уйти от нас. Сегодня опять приходила госпожа Фэн по тому же самому делу, она уже договорилась со старым бари­ном, который согласен отдать тебя старому госпо­дину Фэну в качестве второй жены. Четвертое следую­щего месяца — вполне благоприятный день, и ты

250

переедешь к нему. Сегодня двадцать шестое, до четвер­того еще семь дней. С завтрашнего дня можешь не за-ниматься делами и отдыхать. Смотри, хорошенько слу­шайся господина Фэна и его супругу; говорят, он старик с причудами. Во всем угождай ему, не давай воли своему гневу. У него уже взрослые сыновья, у сыновей молодые жены, ты должна их почитать. За несколько лет, которые ты работала в нашем доме служанкой, ты не видела ни­чего хорошего, я знаю, что к тебе не было доброго отношения. Я говорю это от чистого сердца. Теперь я устроила твою личную жизнь и спокойна. Семья Фэн очень богата, только веди себя там кротко и сдержанно, тогда всю жизнь будешь сыта и одета и ни о чем не придется горевать. Тебе будет значительно лучше, чем Си-эр, которая служит у пятой барыни... Я буду часто вспоминать тебя, когда ты уйдешь. Ты служила мне не­сколько лет, а я ничем еще не отблагодарила тебя. За­втра я позову портного и закажу тебе два нарядных платья, а также припасу головные украшения... — Она говорила бы и дальше, но ей помешал плач Мин-фэн. Каждое слово, будто острый нож, вонзалось в сердце Мин-фэн, вынужденной принимать на себя эти удары, потому Что ей нечем было защищаться. Мечты рассеялись, как дым. Люди отняли у нее даже любовь, служившую ей в жизни опорой. Ей предстоит растратить свою молодость на то, чтобы служить своевольному старику, не получая ни капли ласки, сделаться простым механизмом для удо­влетворения его низменных желаний. Судьба таких на­ложниц ясна: лить слезы, выслушивать брань, терпеть по­бои, безропотно сносить обиды, вот из чего попрежнему будет складываться ее жизнь. Разница лишь в том, что нравственная чистота, которой она так дорожит, будет растоптана каким-то стариком самодуром. Какой позор быть наложницей! Даже в числе ругательств, употреб­ляемых среди служанок, есть такое: «Чтоб тебе стать его младшей старухой!» Еще совсем, маленькой Мин-фэн знала, что сделаться наложницей — самое большое несчастье. И вот ее ждет вознаграждение за восемь лет верной службы и упорного труда: она станет наложницей, будет растоптана, над ней опять будут издеваться. Тьма, впереди попрежнему тьма, а луч света, зажженный чистой любовью, вновь погашен людьми. Перед ней мелькнуло доброе лицо юноши, но следом подступило множество

251

ухмыляющихся, перекошенных злобой физиономий. Она испуганно отшатнулась, закрыла лицо руками, казалось, она боролась с какими-то страшными призраками. Вдруг ей послышалось: «Все предопределено судьбой. Ты не в силах изменить ее!» Беспредельное отчаяние овладело Мин-фэн. Не сдержавшись, она горько разрыдалась.

Слова госпожи Чжоу, словно бусины, катились одно за другим. Она произносила фразу за фразой, и ее трудно было остановить. Но сейчас, заметив необычное поведе­ние Мин-фэн и услышав горький девичий плач, она за­молчала, охваченная тревожным чувством, и внимательно посмотрела на служанку. Она не могла понять, чем так огорчена Мин-фэн. Но ее растрогали слезы девушки, и она ласково спросила:

• Что случилось, Мин-фэн? О чем ты плачешь?

• Госпожа, я не хочу уходить от вас! — вырвалось у Мин-фэн сквозь слезы. — Я готова всю жизнь оставаться служанкой, ухаживать за вами, за барышнями, за моло­ дыми господами... Госпожа, я молю вас только об одном: не отсылайте меня, я еще не так давно работаю у вас в доме... Я живу здесь всего восемь лет... Госпожа, я еще так молода, не выдавайте меня, пожалуйста, за­ муж! ..

Слова Мин-фэн разбередили материнские чувства гос­пожи Чжоу, обычно редко пробуждавшиеся. Она была растрогана, почувствовав вдруг к служанке материнскую любовь, и с печальной улыбкой проговорила:

• Ведь и я боялась, что ты не согласишься. По правде говоря, господин Фэн слишком стар. Ты годишься ему во внучки, да и характер у него скверный, со стран­ ностями. Но мне приходится подчиниться — на то воля старого барина Гао. Если ты сумеешь угодить господину Фэну, твоя жизнь не будет такой тяжелой, как если бы тебя выдали за парня из бедной семьи, где ни еды, ни одежонки не сыщешь...

• Госпожа, я готова сносить и голод и холод, но не хочу быть наложницей!.. — Произнеся эту фразу, Мин- фэн почувствовала, что совсем лишилась сил, упала и, обхватив колени госпожи Чжоу, умоляла ее: — Не от­ сылайте меня, я готова навсегда остаться вашей служан­ кой! Я готова служить вам всю жизнь... Госпожа, пожа­ лейте меня! Можете меня бранить, бить, но только не отсылайте, не отсылайте в дом Фэна, я не хочу там

252

жить! .. Я боюсь, боюсь такой жизни!.. Госпожа, будьте великодушны и милосердны, пожалейте, пожалейте меня! .. Госпожа, я буду слушаться вас, можете приказы­вать мне что угодно... — Тут горе еще сильнее сдавило ее, а затем волной хлынуло из сердца; множество горьких слов застряло в горле, словно что-то мешало ей говорить; она не могла больше произнести ни слова, только тихо плакала, все горше и горше, чувствуя, что облегчение наступит лишь тогда, когда она выплачет все, что у нее на душе.

Рыдания Мин-фэн тронули сердце госпожи Чжоу. Глядя на девушку, которая плакала, уткнувшись ей в ко­лени, она почувствовала себя неловко. В ней заговорили материнские чувства. Она не отталкивала Мин-фэн, нежно гладила ее по голове, как дочь, ласково пригова­ривая:

— Я ведь знаю, что ты слишком молода. Откровенно говоря, и мне не хотелось бы отсылать тебя к Фэну... Но старый барин уже дал свое согласие. У него тоже свои странности. Как он скажет, так и должно быть. Разве я, невестка, осмелюсь перечить ему?.. Теперь уже не удастся отменить его решение. Что бы ни случилось, че­ твертого ты обязательно должна уехать... Не надо плакать, слезы тут не помогут... Постарайся взять себя в руки и собирайся к Фэну. Может быть, там тебя ждет хорошая жизнь. Не бойся, добрым людям всегда воздается добром... А теперь вставай и иди скорее спать...

Мин-фэн еще крепче обхватила колени госпожи Чжоу, словно в этот момент только они способны были спасти ее. В отчаянии, собравшись с последними силами, она воскликнула, совершенно убитая горем:

— Госпожа, вы не хотите спасти меня? Неужели вы ничем не можете помочь мне? .. Спасите меня!.. Я ско­ рее умру, чем соглашусь пойти в дом Фэна! — Она под­ няла голову, обратила свое заплаканное лицо к госпоже Чжоу, протянула к ней с мольбой руки. — Госпожа, спа­ сите меня! — В ее голосе слышалось безутешное горе.

Госпожа Чжоу покачала головой и печально ответила:

— Ничего не поделаешь. Я сама бы не отпустила тебя, но нельзя. Даже я не смею перечить старому барину... Вставай скорее, иди и отдохни как следует. — С этими словами она подняла Мин-фэн.

253

Мин-фэн не сопротивлялась. У нее не было больше на­дежды. Она растерянно стояла перед госпожой Чжоу, будто во сне. Минуту спустя она осмотрелась вокруг: ее окружала мгла, тяжелая, мрачная, без единого луча света. Мин-фэн перестала плакать, но еще долго всхлипывала и, наконец, утихла. Она изо всех сил старалась побороть горе:

• Госпожа, я буду послушна вам. — Она хотела что-то добавить, но промолчала, видя, что госпожа Чжоу устала и поднялась со своего места.

• Хорошо, что ты будешь послушной. Теперь я спо­ койна.

Мин-фэн поняла, что оставаться и продолжать разго­вор бесполезно. Никогда в жизни ей не было так горько и тоскливо, как сейчас. Безучастная ко всему, она сказала:

— Госпожа, я иду спать, — и вышла из комнаты ста- рой госпожи, едва передвигая ноги.

Мин-фэн приложила руку к груди, как будто боясь, что у нее разорвется сердце. Госпожа Чжоу, глядя ей вслед, тяжело вздохнула. В этот момент она глубоко со­чувствовала Мин-фэн, сожалея о ее несчастной доле, но вскоре позабыла о ней.

Во дворе было темно. Мин-фэн не встретила там ни души. Тусклый свет лампы пробивался из комнаты Цзюе-хоя. Сначала Мин-фэн собиралась вернуться в люд­скую и лечь спать, но этот свет манил ее, и она осто­рожно подошла к окну. Трехстворчатое застекленное окно было задернуто белой тюлевой занавеской. Свет лампы, пробиваясь сквозь тюль, красивым узором падал на землю. Эти занавески, окно, комната стали для нее се­годня особенно дорогими. Она стояла на каменных сту-пеньках и, не мигая, смотрела на белые тюлевые зана­вески, затаив дыхание, замерев, она боялась потрево­жить хозяев комнаты. Вскоре занавески приобрели фантастическую таинственную окраску и сделались еще красивее. В каком-то тумане перед ней появи­лись красивые люди, мужчины и женщины, наряд­но одетые, с внушительной осанкой. Они презрительно посмотрели на нее и поспешили отвернуться. Вдруг от толпы отделился человек, о котором она думает денно и нощно, и подарил ее ласковым взглядом. Он стоял и, ка­залось, хотел заговорить с ней, а сзади неистово напирала толпа; его оттеснили. Мин-фэн жадно искала его

254

глазами, но белая тюлевая занавеска закрывала все, что находилось в комнате. Больше Мин-фэн ничего не уви­дела. Она вплотную подошла к окну и хотела заглянуть внутрь, но высокий подоконник мешал ей. Попытки до­стать до него оказались тщетными. Разочарованная, Мин-фэн отступила на несколько шагов. Случайно она задела рукой ставень, раздался тихий стук; в комнате по­слышался кашель: это был он. Девушка поняла, что он тоже не спит. Она мечтала, «чтобы он подошел к окну, отогнул занавеску и посмотрел на нее. Она с трепетом ждала этого момента. Но в комнате опять воцарилась тишина, слышно было лишь шуршание кисти, скользящей по бумаге. Мин-фэн постучала еще раз в надежде, что он услышит. Из комнаты опять донесся какой-то шум, на­верное он отодвинул стул, потом с еще большим усердием зашуршала кисть. Мин-фэн поняла, что тихо стучать бес­полезно, а если постучать погромче — можно, пожалуй, разбудить других. Ведь он живет в комнате вместе с бра­том. И все же, лелея последнюю надежду, Мин-фэн снова подошла к окну, тихонько постучала три раза подряд и по­звала: «Третий молодой барин!» — считая, что теперь он непременно посмотрит в окно. Но опять ничего — ни ма­лейших движений, лишь проворнее зашуршала кисть. По­том Мин-фэн услышала, как он перестал писать и удив­ленно произнес: «Как, уже больше двух часов? А завтра в восемь занятия!..» — и снова шуршание кисти.

Она растерянно стояла под окном, поняв, что стучать бесполезно: он все равно не услышит. Она не серди­лась, наоборот еще сильнее любила его. Только что произнесенные им слова звучали у нее в ушах и были для нее приятнее музыки. Она молча наслаждалась, воспро­изводя их в памяти. Казалось, что он рядом с ней, как всегда энергичный, пылкий. И вдруг другая мысль при­шла ей в голову. Такому, как он, думала Мин-фэн, нужна женщина, которая бы любила его, заботилась о нем, уха­живала бы за ним, и Мин-фэн твердо знала, что в целом мире нет никого, кто бы любил его так, как она. Она го­това для него на все. Но вместе с тем, она сознавала, что их разделяет стена, а теперь ее отсылают в дом Фэна, скоро — через семь дней. Она будет принад­лежать Фэну. Ей больше не удастся видется с Цзюе-хоем. Он никогда не узнает, какие ей приходится сносить оскорбления, не узнает о ее рыданиях и стонах и не смо-

255

жет прийти, чтобы спасти ее. Разлука, разлука навеки — хуже смерти. Ей казалось, что жизнь кончена, впереди — еще большие мучения, существование, которым не­зачем дорожить. Говоря барыне: «Скорее умру, чем со­глашусь пойти в дом Фэна», Мин-фэн не запугивала, а серьезно думала о смерти. Старшая барышня учила ее, что в смерти — единственный выход для женщин, которым уготована несчастная судьба. Мин-фэн верила в это.

Глубокий вздох в комнате отвлек ее от сбивчи­вых, путаных мыслей. Она тоскливо огляделась вокруг. Кругом тишина, не слышно людских голосов, кромешная беспросветная тьма. Она вдруг вспомнила, как несколько месяцев назад они встретились в такой же точно обста­новке, но тогда она была в комнате, а он стоял у окна. Встревожившие ее слухи стали сегодня явью. Она стара­тельно припоминала все подробности того вечера; вспо­мнила его отношение к ней, слова, которые она ему ска­зала: «Что бы ни случилось, я клянусь, что ни за кого другого не выйду замуж!» — Сердце больно стянуло пет­лей, в глазах заблестели слезы. Свет, -падавший из ком­наты, нежно гладил ей голову. Мин-фэн вдруг с особой остротой почувствовала, будто она — лодка, затеряв­шаяся в море мрака, а этот свет — маяк, указывающий ей путь. Она с жадностью вглядывалась в свет лампы, и постепенно жгучее желание родилось в ее сердце. Ей хо­телось, пренебрегая всем, вбежать к Цзюе-хою, упасть перед ним на колени, рассказать о своем горе и попросить избавить ее от несчастной участи. Она готова вечно быть его рабыней, любить его и служить ему.

Мин-фэн решила вбежать к нему в комнату. Но... перед ней простерлась кромешная тьма. Свет в комнате погас. Она старалась шире открыть глаза, но так ничего и не увидела. Не в силах сдвинуться с места, она сирот­ливо стояла в темноте. Тьма, безучастная к ее судьбе, окружала ее со всех сторон. Мин-фэн медленно побрела прочь, ничего уже не замечая вокруг. Она довольно дол­го отыскивала в темноте дорогу, наконец добралась до людской и вошла, настежь распахнув полуоткрытую дверь.

На фитиле керосиновой лампы образовался на­гар, отчего слабый свет ее еще больше потускнел. В комнате метались черные тени. По обе стороны стояло несколько деревянных кроватей, на которых, словно

256

трупы, покоились человеческие тела. Мощный храп доно­сился с кровати толстой Чжан-сао, заполняя все вокруг и пугая людей. Мин-фэн, войдя в комнату, тоже испугалась и, собравшись с духом, осмотрелась. Затем, не торопясь, подошла к столу, прибавила фитиль и сняла нагар. В ком­нате сразу стало светлее. Мин-фэн уже собиралась раз­деться, как вдруг горе с новой силой обрушилось на нее; она не могла сдержаться, повалилась на кровать и зали­лась слезами. Она уткнулась головой в одеяло, и вскоре вся постель намокла от слез. Горе росло и росло, плач разбудил Чжан-сао, спавшую напротив. Толстуха невнят­но пробормотала:

— Мин-фэн, о чем ты плачешь! — Не получив ответа, она повернулась на другой бок и снова захрапела, оста­вив Мин-фэн оплакивать свою судьбу.

Девушка плакала до тех пор, пока сон не одолел ее.