Китайская литература 1 / Бацзинь - Семья

231

кой. Жуй-цзюе совсем забыла о своем горе. Она обняла Мэй за плечи и ласковым, звонким голосом проговорила:

— Мэй, тебе не в чем извиняться передо мной — ты не виновата. Это я должна просить у тебя прощения. Я не знала о твоих страданиях. Я не должна ревновать тебя. Я слишком большая эгоистка. Отныне ты должна чаще навещать нас, обещай мне. Раньше я думала лишь о себе, а о тебе ничуть не заботилась. Я не могла как следует разобраться в наших отношениях, но теперь все поняла. Благодарю тебя за чистосердечное признание. Теперь, после твоего рассказа, мне стыдно ревновать к тебе. Я ни­ когда не стану этого делать. Мэй, я так тебя люблю. Это правда... Ты говоришь — никто тебя не понимает, на я хочу понять. Ты согласна простить меня? К несчастью, моя старшая сестра умерла. Если ты не против, давай будем сестрами... Ты говорила, что тебя некому утешить, позволь сделать это мне.., Я не ревную к тебе. Ты должна прихо­ дить к нам сюда... Обещай мне, тогда я буду знать, что у тебя нет ненависти ко мне, что ты простила меня...

Взгляд Мэй стал удивительно ласковым, она нежно, с любовью смотрела на Жуй-цзюе. Потом высвободилась из ее объятий, крепко сжала ее руки и прижалась к Жуй-цзюе, к самому родному ей теперь человеку. Хотелось говорить, но от волнения она не могла произнести ни сло­ва. Минуту спустя она сказала срывающимся голосом:

— Жуй-цзюе, не знаю, как мне благодарить тебя. Она наклонилась вперед и молча гладила полные руки

Жуй-цзюе.

Так обе женщины открыли друг другу свою душу. Они долго беседовали. Потом Мэй закашлялась. Жуй-цзюе, видя, что она задыхается, спросила: — Ты всегда так кашляешь?

• Бывает, что кашляю, но потом кашель проходит. Он мучит меня чаще всего ночью. Последнее время мне легче, только грудь болит. — В голосе Мэй опять за­ звучала горечь.

• Ты принимаешь лекарства? Такую болезнь нужно скорее перехватить, подрезать ей корни лечением, — оза­ боченно сказала Жуй-цзюе.

• Я принимала лекарства; действительно, стало не­ много полегче, но большого эффекта лечение не дало. Сейчас я каждый день глотаю пилюли. Мама говорит, что

232

болезнь не так страшна, что еще можно поправиться, если принимать лекарства и отдыхать, — пояснила Мэй.

Жуй-цзюе была растрогана. Большая любовь и вместе с тем жалость проснулись в ней, она жадно смотрела на Мэй и крепко сжимала ее руки. Обе женщины не могли определить, какие чувства владели в этот миг их сердцами. Никто не знал, что это сцена из трагедии о борьбе за жизнь. Они сами не догадывались об этом. Через некоторое время Жуй-цзюе поднялась: — Нам пора идти. — Она подошла к столу, открыла туалетную коробку, поправила перед зеркалом прическу, попудрилась. Потом проделала то же самое с Мэй. Затем обе вышли, крепко держась за руки.

25

Страшное время скоро миновало. Постепенно залечи­вались раны, нанесенные снарядами; война окончательно ушла в прошлое, и вновь наступил мир. Люди жили по-старому, по крайней мере внешне, а война представля­лась кошмарным сном. Но в действительности пере­мены уже начались. Командарм Чжан, выдвинутый командирами различных частей Объединенной армии в качестве военного руководителя, становился отныне и по­литическим вождем. Он взял власть в свои руки и объ­явил о своем намерении проводить новую политику. В ус­ловиях, когда осуществлялись эти перемены, в обществе начала просыпаться жизненная энергия, вновь развернули свою деятельность студенты. Почти одновременно стало выходить несколько новых периодических изданий. Со­ученики Цзюе-миня и Цзюе-хоя тоже издавали еженедель­ник «Рассвет», помещая в нем сообщения о движении за новую культуру, знакомя читателей с новыми идеями и нападая на все отжившее и несправедливое. Цзюе-хой, принимая в журнале самое горячее участие, постоянно печатал в нем свои статьи, черпая большую часть мате­риалов из новых пекинских и шанхайских журналов, по-скольку сам он еще недостаточно глубоко занимался изу­чением новых теорий и при этом не накопил необходимых жизненных наблюдений. Небольшой опыт, кое-какие зна­ния, почерпнутые из книг, и юношеский энтузиазм — вот

233

все чем он располагал. Он мог бы, правда, рассказать о своей семье, но боялся это сделать. Что же касается Цзюе-миня, то тот проводил день в школе, а вечером шел за­ниматься с Цинь; у него не оставалось времени для дру­гих дел, поэтому он не столь горячо поддерживал еже­недельник и только однажды поместил в нем коротенькую ваметку.

Еженедельник встретил радушный прием у молодежи. Не прошло и недели, как первый номер тиражом в тысячу экземпляров разошелся. Так же быстро был распродан и второй номер. А когда вышел третий, газета имела уже несколько сот подписчиков. Ядро редакции составляли соученики Цзюе-хоя — Чжан Хой-чжу, Хуан Цунь-жэнь, который был курсом старше, затем младший брат Чжан Хой-жу — Чжан Хуань-жу, из Высшего педагогического. Все они были друзьями Цзюе-хоя, он любил и ува­жал их.

После создания еженедельника жизнь Цзюе-хоя стала интересной и деятельной. Он впервые ощутил, что у него есть работа, в которую он мог вложить всю свою энергию, и увидел, как его мысли, будучи отпечатанными на бу­маге, расходятся в тысячах экземпляров. Люди, живу­щие в разных местах, разделяют эти мысли, а некото­рые даже откликаются на них выражением сочувствия и поддержки. Эта радость в его глазах — глазах энтузиа­ста — в конце концов приобрела возвышенный, мечта­тельный характер, и он стал необычайно дорожить ею. Цзюе-хой стремился все остающееся после занятий время посвятить еженедельнику, но вынужден был скрывать свои связи с ним, опасаясь вмешательства деда.

Однако предосторожности не помогли, и однажды Кэ-мин в комнате у Цзюе-хоя прочитал еженедельник и его статью, приготовленную к следующему номеру. Кэ-мин ничего не сказал, усмехнулся и ушел, вовсе не собираясь сообщать деду. Но с этого времени Цзюе-хой стал еще осторожнее. Большинство родственников он счи­тал своими врагами и обычно остерегался их. О своей деятельности, о работе и стремлениях он не говорил ни­кому, даже Цзюе-синю, зная, что старший брат труслив и вряд ли будет сочувствовать его поступкам.

Все сильнее и сильнее становился его интерес к но­вому образу жизни, а в поведении все ярче проявлялся юношеский энтузиазм. В короткое время редакция еже-

234

недельника превратилась в общество изучения и пропа­ганды новой культуры. Каждое воскресенье на пруду в парке Шаочан в чайном павильоне проходили собрания, наг которых несколько десятков молодых людей, располо­жившись за столами, горячо обсуждали различные со­циальные проблемы; один или два раза в неделю по ве­черам члены редакции собирались дома у кого-нибудь из соучеников и обсуждали планы каждого из них на буду­щее, говорили о том, как помочь людям, потому что уже тогда эти сеятели нового были проникнуты духом гума­низма и социализма. На собраниях и обсуждениях они, эти двадцатилетние юноши, принимали на себя ответ­ственность за реформу общества и освобождение народ­ных масс. И набранная страница за страницей верстка, ритмичная работа печатной машины и, наконец, лист за листом сходившая со станка красиво отпечатанная газета, письма, присылаемые одно за другим незнакомыми людьми, — все это для Цзюе-хоя было новым и интерес­ным. Раньше такое не приснилось бы ему и во сне, а те­перь пришло наяву, простое и сильное, и завладело его молодым, жаждущим деятельности сердцем.

Так постепенно он углублялся в новую сферу деятель­ности и все дальше отходил от семьи. Он чувствовал, что ни один человек дома не способен понять его. Перед ним вечно маячили неприветливое суровое лицо деда и ехид­ная напудренная физиономия наложницы Чэнь. Мачеха была обходительна с ним, но равнодушна. Старший брат попрежнему проводил в жизнь философию поклонов; пол­ное лицо невестки стало увядать: она опять забеременела. Дяди и тетки за глаза укоряли Цзюе-хоя в заносчивости, говорили, что последнее время он ведет себя совсем не так, как подобает племяннику. Как-то они даже пожало­вались госпоже Чжоу и попросили, чтобы она занялась им; после этого при встрече с ним ехидно ухмылялись. В огромном доме Гао единственным близким ему челове­ком оставался Цзюе-минь, но у Цзюе-миня были свои мечты, своя работа, и даже в мыслях у братьев возникли ощутимые расхождения. Кроме того, существовал еще один человек. Когда Цзюе-хой вспоминал об этом чело­веке, его сердце становилось удивительно нежным, он сознавал, что по крайней мере эта девушка любит его чистой, бескорыстной любовью, желает ему счастья. Вся­кий раз, когда он видел ее глаза, светящиеся чистой

235

любовью, умевшие рассказать больше, чем губы, Цзюе-хой чувствовал, как страсть загорается в его душе; в этих глазах, думал Цзюе-хой, заключено все, даже цель его жизни. Временами, когда его обуревали чувства и стра­сти, он действительно готов был все забросить ради одних этих глаз, считая что они вполне того заслуживают. Но как только он окунался в новую обстановку, общался с новыми друзьями, его кругозор расширялся, он чувство-вал, что перед ним лежит огромный мир, где можно про­лить горячую молодую кровь, где есть работа, которая стоит того, чтобы посвятить ей себя целиком. Он еще яснее понимал, что смысл человеческой жизни не так прост, что глаза этой девушки слишком малы и ничтожны в сравнении с огромным миром. Он не мог все бросить ради одних этих глаз. Недавно в журнале «Борьба» *, издающемся в Пекине, он прочел страстную статью. Автор ее говорил, что современная китайская молодежь живет не ради роскоши или наслаждений, а затем, чтобы страдать. Ее долг в этом мрачном обществе — принять на себя ответственность за решение всех социальных проблем. Поэтому у нее, конечно, не остается энергии заниматься другими делами. В самом конце автор в тоне поучения советовал молодежи: «Нужно выступить против любви, нельзя легкомысленно возбуждать в себе свои страсти». Хотя теоретические основы статьи были очень шаткими, она в то время взволновала немало молодых людей, особенно тех, кто был воодушевлен и предан, кто хотел служить обществу, стремился стать настоящим, полезным делу человеком. На Цзюе-хоя статья оказала огромное влияние. Он прочитал ее с замиранием сердца и в необыкновенном возбуждении поклялся стать именно таким человеком, о котором мечтает автор статьи. В тот момент в его мозгу отчетливо всплыл облик -прекрасного общества. И он совсем забыл о чистой любви девушки.

Но забывал он Мин-фэн лишь на время, пока был за­нят работой, а, возвращаясь домой, в семью, безмолвную и скучную, как пустыня, он не мог не думать о ней, не мог не страдать из-за нее. Две мысли боролись в его мозгу, или, может быть, лучше сказать «общество» боролось с Мин-фэн. Мин-фэн оказалась более одинокой, у нее были враги: традиционная старая мораль и весь род Гао, по­этому в борьбе, происходившей в мозгу Цзюе-хоя, Мин-фэн потерпела полное поражение.

236

Между тем сама Мин-фэн ни о чем не подозревала. Она все так же горячо и тайно любила Цзюе-хоя, желала ему счастья, надеялась, молилась о том, чтобы он в один прекрасный день принес ей избавление, вытащил ее из этой грязи. Жилось ей уже не так тяжело, как прежде, хозяева обращались с ней гораздо лучше, а чистая лю­бовь вдохновляла девушку, создавала в ее воображении красивые мечты, помогая забыть окружавшую действи­тельность. Но Мин-фэн всегда была скромной, даже в мечтах не требовала многого, она и не помышляла жить с Цзюе-хоем как равная, она только хотела стать его вер­ной, послушной рабыней, служить ему одному. В ее пред­ставлении не могло быть большего счастья. Но факты зачастую вступают в противоречие с человеческими жела­ниями, безжалостно разрушают мечты людей. Понадоби­лось совсем не много времени, чтобы Мин-фэн смогла убедиться, какая участь ждет ее в будущем.

Однажды вечером, после того, как был сдан в печать четвертый номер еженедельника «Рассвет», Цзюе-хой вме­сте с Цзюе-минем отправился к Цинь.

Тетушка Чжан сидела на лестнице под окном и бол­тала с дочерью. Увидев гостей, она велела служанке Ли-сао принести стулья и усадила братьев.

— Видела третий выпуск вашего еженедельника! Уж, конечно, статью, нападающую на старую семью, написал ты. Почему ты пользуешься таким странным псевдо­ нимом — Жэн-мин? — пряча улыбку, обратилась Цинь к Цзюе-хою.

Цзюе-хой удивился.

• Откуда ты знаешь, что это я писал? Автор статьи вовсе не я!

• Не верю! По стилю вижу, что ты. Если сам не признаешься, спрошу у Цзюе-миня, — с этими словами она повернулась к Цзюе-миню. Тот утвердительно кивнул.

• Ну, а ты напишешь что-нибудь для нашего еже­ недельника? — пользуясь удобным случаем обратился к ней Цзюе-хой.

• Ты же знаешь, что я не умею писать статей. За­ чем же выставлять меня на осмеяние. Позволь мне остаться только читателем, — уклончиво ответила Цинь.

• Четвертый номер сдан в печать, в нем есть статья, призывающая женщин стричь волосы, но писал ее муж­ чина. Эта проблема уже обсуждалась в шанхайских

237

газетах, В таких крупных центрах, как Пекин и Шанхай, кое-кто осуществил на деле эти предложения. А у нас в провинции до сих пор никто об этом не заикается. Лучше всего, если вы, женщины, сами выскажете в печати какое-либо мнение. Наш еженедельник охотно поместит такой материал.

Цинь улыбнулась. Ее большие красивые глаза, свер­кая, смотрели на Цзюе-хоя. Она негромко, но с вооду­шевлением сказала:

• Эта проблема последние дни очень оживленно и горячо обсуждается у нас в училище. Конечно, большин­ ство из нас приветствует стрижку волос. Некоторые де­ вушки очень хотят отрезать косы, но боятся, что возник­ нут всякие неприятности, и поэтому до сих пор не стри­ гутся. Ни у кого из нас нет ни решимости, ни смелости. Сюй Цянь-жу тоже решила постричься, но и она до сих пор не осуществила своего намерения. Воистину нелегко быть первой. Мы в газетах должны изо всех сил агити­ ровать за это...

• А ты? — все так же улыбаясь спросил Цзюе-хой. Он как будто нарочно ставил Цинь в затруднительное по­ ложение.

Цинь посмотрела на мать: госпожа Чжан дремала в плетеном кресле и, казалось, не прислушивалась к их разговору. Это была ее обычная поза, поэтому Цзюе-хой и Цзюе-минь ничуть не удивились и не обращали внима­ния на свою тетку.

• Я? Подожди немного, увидишь. — Улыбка скрыла выражение лица Цинь, она хитрила и не давала опреде­ ленного ответа, но вместе с тем видно было, что она не­ много трусит. Цзюе-хой не мог предположить ничего дру­ гого.

• Ну, а статья? — не желая оставлять ее в покое, спросил Цзюе-хой.

Цинь улыбнулась, сразу не ответила, но, немного по­думав, тихо проговорила:

— Хорошо, я обещаю написать статью... Я по­ пытаюсь разъяснить преимущества короткой стрижки, а таких преимуществ, конечно, очень много. Это и гигие­ нично, и экономит время, и сокращает расходы, и удобно для работы, и даже подорвет пренебрежительное отноше­ ние к женщине, существующее в обществе. .. Эти несколь­ ко тезисов можно выдвинуть для обсуждения. Не знаю,

238

только, не совпадет ли мое мнение целиком с той статьей, которая помещена уже в вашем еженедельнике? Тогда мне незачем писать.

Цзюе-хой оживился и поспешно заверил:

— Это совсем не одно и то же, пиши скорее, мы не­ пременно поместим в следующем номере.

Они помолчали, потом Цинь вдруг обратилась к Цзюе-миню:

• Когда же, наконец, состоится в вашем колледже вечер самодеятельности? Семестр кончается.

• Да, наверное, вообще не состоится. Никто даже не вспоминает об этом, — ответил Цзюе-минь.— В прошлом году мы потратили немало времени, с таким трудом отрепетировали «Остров сокровищ», а теперь не представ­ ляется даже случая выступить. Обидно. Война нам все сорвала. Помню, как мы с Цзюе-хоем переживали. Как боялись, что, когда выйдем на сцену, нам не пойдет евро­ пейское платье или же просто мы не сумеем носить его. В нашей школе, кроме англичанина господина Чжу, кото­ рый всегда одет по-европейски, только у директора есть европейский костюм, но, как правило, он надевает его раз в году, когда устраивается вечер самодеятельности, а в обычное время мы никогда не видели, чтобы кто-нибудь одевался по-европейски.

• Что спектакль! Ведь и разрешение на прием в школу девушек тоже сорвано войной. Уж не за горами конец семестра. А о приеме студенток ни слуху ни духу, директор теперь и не вспоминает о своем обещании. Это, наверное, был бон. Директор всегда был любителем праздной болтовни. — Цзюе-хой все сильнее горячился. Когда он кончил, Цзюе-минь неодобрительно посмотрел на него, как бы сетуя на то, что брат сообщил эту новость Цинь.

Конечно, слова Цзюе-хоя возымели действие, лицо Цинь омрачилось. Вдруг она тихо спросила Цзюе-миня:

— Это правда? — Цинь с нетерпением ждала ответа в надежде, что Цзюе-минь не подтвердит слов брата и все это окажется шуткой.

Цзюе-минь не решался поднять глаз и взглянуть ей в лицо, он отвернулся и печально ответил:

— Никому неизвестно, как обстоят сейчас дела. Но, судя, по всему, надежды мало. Любое начинание нелегко

239

осуществить, и для этого нужно очень большое муже­ство. — Он знал, что его слова разочаруют Цинь и по­этому постарался ее утешить. — Цинь, ведь и наш кол­ледж нельзя считать образцовым, так что и жалеть не­чего, если ты туда не поступишь. При благоприятных обстоятельствах я советую тебе ехать учиться в Шанхай или в Пекин, ведь кончаешь ты только через год. Хотя наш колледж тоже принимает с неоконченным средним образованием или имеющих равные по уровню знания, но когда ты кончишь, будешь увереннее чувствовать себя на вступительных экзаменах, тогда, наверное, и прием девушек откроют. — Все это он говорил только затем, чтобы утешить Цинь, не задумываясь, насколько это реально.

Цинь поняла и не стала больше ни о чем расспраши­вать. Действительно, как тяжело, когда мечта, близкая к осуществлению, так и не сбывается, а ведь Цинь окру­жает множество явных и скрытых препятствий, мешаю­щих ей идти дорогой счастья. Чтобы преодолеть эти пре­пятствия, ей нужно еще больше мужества и энергии.

Через три дня после этого разговора Цинь действи­тельно написала статью. Белоснежную бумагу рукописи покрыли красивые иероглифы, выписанные необычайно старательно. Цзюе-хой взял черновик, словно драгоцен­ность. В пятом номере еженедельника статья Цинь с ан­нотацией Цзюе-хоя была опубликована. Следом, в шестом номере, появилась статья Сюй Цянь-жу. Более двадцати студенток откликнулись на статью, выражая поддержку. На короткое время проблема стрижки волос взбудора­жила общество. Пионером, который, не считаясь ни с какими условностями смело поднялся, чтобы личным при­мером проложить дорогу, стала Сюй Цянь-жу.

Однажды, придя в школу, Цинь увидела Сюй Цянь-жу, стоявшую под ивой в углу спортплощадки. Окружавшие ее соученицы оживленно болтали и смеялись. Цинь про­тиснулась вперед и заметила, что все взгляды сосредото­чены на Цянь-жу. Она с удивлением обнаружила, что го­лова Цянь-жу сегодня особенно красива. В этот момент Цянь-жу повернулась, чтобы ответить на вопрос одной из подруг, а ее затылок мелькнул перед Цинь; она увидела над коротким воротничком белоснежное тело, а выше — ровно подстриженные волосы, свободно заложенные за уши; блестящей косы больше не существовало. Цянь-жу

240

выглядела моложе и привлекательней, теперь ее внеш­ность еще больше соответствовала непринужденной манере девушки громко и свободно разговаривать.

Хотя Цинь и ратовала за стрижку волос, но не могла отделаться от какой-то робости, опасаясь, что стрижка не пойдет ей; теперь же, глядя на Цянь-жу, она успокоилась, но вдруг почувствовала себя в сравнении с Цянь-жу жал­кой, неприглядной. Завистливым и восторженным взгля­дом смотрела она на прическу подруги, разговаривала с ней заискивающе, чувствуя, что дружить с Цянь-жу — честь для нее. Она даже вообразила, что у нее самой во­лосы давно подстрижены, и невольно потрогала лосня­щуюся косу рукой.

— Как же ты подстриглась? — улыбаясь, спросила Цинь.

Цянь-жу посмотрела на подругу; лицо ее было оза­рено светлой и гордой улыбкой, она сделала жест рукой и звонким голосом ответила:

— Взяла ножницы, раз — и коса отвалилась. — Она показала жестами, как стригла волосы.

— Я не верю, что это так просто, — вмешалась одна из соучениц. — Кто же подстригал тебя?

— Вы все-таки хотите знать, кто еще участвовал?— засмеялась Цянь-жу. — Кто же еще — конечно, моя ста-рая няня! У нас дома больше некому. Не отец же станет меня стричь.

• Старая няня? И она согласилась? — изумилась Цинь.

• А почему бы ей не согласиться? Ведь я се попро­ сила, она и сделала. Она всегда слушается меня. Отец сочувственно отнесся к моему решению и, конечно, не возражал. А если бы и стал противиться, все равно ни­ чего не добился бы. Как захочу, так и будет. Кому какое дело до меня? — Цянь-жу произнесла эти слова необы­ чайно решительно, с довольной улыбкой на лице.

• Хорошо сказано, завтра и я подстригу волосы, — густо покраснев, заявила маленькая стройная девушка.

• Я знаю, у тебя хватит смелости, — одобрительно кивнула ей Цянь-жу. Эту девушку звали Вэнь. Цянь-жу смелым взглядом обвела лица подруг. Странно, по никто больше не отозвался на слова Вэнь. — У кого же еще хва­ тит смелости подстричься? — насмешливо спросила Цянь-жу.

241

— У меня, — донесся из задних рядов чей-то пронзи­ тельный голос, затем в круг протиснулась студентка с худым лицом; в училище она считалась самой старшей, и соученицы дали ей прозвище «Старая мисс». Она всегда была очень деятельна и принадлежала к числу людей, у которых слово не расходится с делом.

Взгляд Цянь-жу упал на Цинь:

— Юнь-хуа, а ты?

Цинь вдруг почувствовала, что не в состоянии выдер­жать ее взгляда, покраснела, наклонила голову и долго молчала. В этот момент она действительно не могла еще точно решить, хватит ли у нее смелости подстричься.

— Я понимаю тебя, Юнь-хуа, ты в затруднительном положении. — Цянь-жу говорила громко, и Цинь никак не могла разобраться, издевается она над ней или дей­ ствительно сочувствует. — В семье шэньши, такой как ваша, считают правильными только чтение стихов, за­ стольные игры, карты и кости, скандалы и тому подобные вещи, а посещать школу, учиться — это уже явления из ряда вон выходящие, если же ввести какое-нибудь нов­ шество, например остричь волосы, как это делают муж­ чины, тогда все, пожалуй, запротестуют. У вас в семье слишком много консерваторов.

Все дружно засмеялись и перевели взгляд на Цинь. Цинь стыдилась и раскаивалась. Не в силах сдержать слез, она расплакалась и молча пошла прочь.

Девушки немного приутихли, потом Цянь-жу продол­жала:

— Что ж, в такое время, как теперь, чтобы под­ стричься, действительно нужно мужество. Пока я шла в училище, всю дорогу за мной по пятам тащились ка­ кие-то студенты и бродяги, отпускали по моему адресу насмешки, да и каждый прохожий бросал на меня либо презрительный, либо - любопытный взгляд. Оживленно жестикулируя, смеясь, они сыпали множеством непри­ стойных ругательств, вроде «монашка» или «куриный за­ док». Я продолжала идти своей дорогой, делая вид, что ничего не замечаю, но не могла сдержать тревожного биения сердца. Когда я уходила из дома, няня уговари­ вала взять паланкин, чтобы дорогой избежать насмешек и оскорблений таких вот людей. А я не побоялась. Я на­ рочно хотела испытать свое мужество. Чего мне бояться? Я тоже человек. Какое кому до меня дело? Как захочу,

242

так и сделаю... Им ни за что не совладать со мной. И вот я пришла, наконец, в училище цела и невредима. — Она стиснула зубы и с негодованием продолжала: — Но до чего же противны эти ловеласы. Если уж они пристали к тебе, ни за что не отстанут, и люди, у которых воля послабее, не смогут снести их приставаний. В общем, все мужчины — дрянь, ни одного нет порядочного.

• Что ж, ты, значит, никогда не выйдешь замуж? — съехидничала одна из соучениц, известная среди подруг шутница.

• Я? Не выйду, — гордо ответила Цянь-жу и, усме­ хаясь, обратилась к подругам: — Я не то, что вы, это вы дни и ночи мечтаете о подходящем «husband!»¹. У этой есть двоюродный брат, у другой — тоже, у третьей — названый, брат. Жун, а твой двоюродный брат пишет тебе? — не удержавшись, съязвила Цянь-жу.

Жун, та самая девушка, которая больше всех любила шутить, покраснела. Она первой не стерпела насмешки, зашумела, стараясь перебить подруг, следом и все осталь­ные принялись сводить счеты с Цянь-жу. Та, улыбаясь, поспешила выбраться из толпы. Она направилась было в здание училища, как вдруг заметила Цинь, в одиночестве стоявшую под ивой. Цянь-жу вспомнила невольно вы­рвавшиеся у нее слова, которых она вовсе не хотела го­ворить. Чувствуя себя виноватой, она решила подойти к Цинь и объясниться. Но едва она сделала два шага, как прозвенел звонок.

В аудитории Цянь-жу сидела как раз позади Цинь. Преподаватель словесности, которому перевалило за пятьдесят и который носил очки от дальнозоркости, что-то объяснял, стоя на кафедре с хрестоматией «Гувэнь-гуаньчжи» в руках. Ученицы были заняты своими делами. Одни читали романы, другие учебник английского языка, третьи что-то вязали, четвертые шептались. Цянь-жу, видя, что Цинь молча, рассеянно смотрит в раскрытую перед ней книжку «Гувэньгуаньчжи», вырвала из тетради листок, набросала карандашом несколько строчек и неза­метно передала Цинь. «Ты ненавидишь меня? Я сказала все это, не подумав. Я не хотела обидеть тебя. Если бы я знала, что мои слова так огорчат тебя, я бы ни за что не произнесла их. Прости!»

¹Муж (англ.).

243

Цинь прочла записку, затем взяла карандаш и напи­сала несколько слов в ответ:

«Ты ошибаешься, я не сержусь. Наоборот, я восхи­щаюсь тобой, завидую тебе. Во всяком случае, у тебя есть мужество, а у меня его нет. Ты знаешь о моих мечтах, о моих стремлениях, знаешь, какие люди окружают меня. Как, по-твоему, я должна поступить? Могу ли я со всей решимостью осуществить свои желания?»

«Юнь-хуа, я верю, что ты не лишена мужества. По­мнишь, как ты говорила, что мы должны, невзирая ни на что, решительно бороться, прокладывая новую дорогу для наших сестер?»

«Цянь-жу, теперь я знаю себя. У меня действительно нет мужества. Я сама создала мечту, хотела, ни на что не обращая внимания, идти к намеченной цели, но я трушу. И начинаю снова раздумывать. Я не решаюсь твердо идти вперед».

«Юнь-хуа, неужели ты не понимаешь, что так ты обре­чешь себя на еще более несчастную участь?»

«Цянь-жу, это уже совершилось. Я люблю не только свое будущее, но и свою мать. Я люблю свет, но ради матери готова остаться в мире тьмы. К примеру, она противница всех начинаний, вроде совместного обучения, стрижки волос. Я обычно сознаю, что не следует счи­таться с возражениями матери, с насмешками и домога-тельствами родственников, пора самой принимать решения и действовать самостоятельно, но как только приступаю к осуществлению своих желаний, я думаю над тем, какой сильный удар нанесу матери своим поведением, сердце у меня смягчается, воля становится зыбкой. С каким тру­дом, оставшись вдовой, она вырастила меня! Она так любит меня, сочувствует мне, а я причиню ей еще боль­шие страдания — насмешки общества, расспросы род­ственников, не оправдаю ее надежд. Этот удар слишком тяжел, ей не перенести его. Ради матери я готова пожер­твовать своим будущим».