Китайская литература 1 / Бацзинь - Семья

17

Когда Цзюе-хой вернулся к себе в комнату, стук ко­стей в зале уже смолк, но там еще было много людей, занятых разговорами. В комнате Цзюе-синя продол­жали играть, но кости стучали уже не так громко. Небо начало менять свой цвет. Светало. Хотя прошла всего одна ночь, целый год остался позади. Старое исчезало во тьме, новое шло вместе со светом.

Вслед за Цзюе-хоем в комнате появился и Цзянь-

166

юнь. Он был мрачнее тучи, ничего не сказал и уселся около окна.

— Проиграл? — спросил Цзюе-хой. По одному виду Цзянь-юня он догадался об этом.

— Да, — невнятно пробормотал Цзянь-юнь, словно не желая, чтобы его расспрашивали, и отвернулся.

• Сколько? — Цзюе-хой хотел непременно все вы­ спросить и как будто нарочно ставил Цзянь-юня в за­ труднительное положение.

• Шесть долларов, — ответил совершенно подавлен­ ный Цзянь-юнь.

• Все свое жалование за полмесяца, — вдруг поднял голову и, глядя на Цзянь-юня, заметил Цзюе-минь, пи­ савший за столом.

Никто не понял, жалеет он Цзянь-юня или же изде­вается над ним.

• Вот именно! — тоскливо отозвался Цзянь-юнь. — Эти деньги я собирался истратить на английские книги.

• Зачем же ты в таком случае опять сел играть на деньги? Мне очень хотелось остановить тебя, но я боялся, что ты опять будешь недоволен, — посочувствовал ему Цзюе-хой.

Цзянь-юнь с благодарностью посмотрел на него, а по­том принялся ругать самого себя:

• Я сам понимаю, что играть на деньги бессмысленно; каждый раз, проиграв, я горько раскаиваюсь. Сколько раз обещал не играть на деньги, но меня тянут к столу, и я, не задумываясь, соглашаюсь. Ничего не могу сделать с собой.

• Наверное, в характере у человека заложена склон­ ность к азартным играм, — улыбнулся Цзюе-минь, обер­ нувшись к Цзянь-юню. И опять никто не понял, насме­ хается он или сочувствует. Цзюе-хой знал, что побуждает брата так говорить, и неодобрительно посмотрел на Цзюе- миня. Но в этот момент во дворе раздался треск запускае­ мого фейерверка. В ответ запустили фейерверки в нескольких соседних домах. Под окном послышались чьи-то шаги, потом Кэ-дин из зала громко позвал слугу.

• Пора приветствовать духов! — Цзюе-минь захлоп­ нул дневник, затем торжественно положил его в ящик письменного стола и запер. В этот момент электрическая лампочка, которая в нарушение традиции горела сегодня

167

целую ночь напролет, начала тускнеть. Серый свет про­никал через окно, но в нем совсем не было силы.

Цзюе-минь вышел из комнаты первым. Он поднял голову и посмотрел на темносинее небо. Его обдало струей холодного воздуха, он поежился и поспешил в зал. Проходя под окном левой комнаты главного дома, он увидел на квадратном столе множество маленьких чайных чашек, расписанных красными цветами. Юань-чэн, Су-фу и другие слуги разливали чай; налив шесть чашек, они уносили их на подносе в зал, где Кэ-мин и Кэ-ань расставляли чашки на столе для жертвоприношений.

Чашки были расставлены, но собравшиеся в зале ждали, когда из кухни принесут новогодние няньгао. Во время этого томительного ожидания они, устало улы­баясь, разговаривали о картах или игре в кости. Некото­рые стояли около ярко пылавшей жаровни и грели у огня руки. Старый господин Гао громко кашлял у себя в ком­нате. Он уже встал с кровати.

Цзюе-хой и Цзянь-юнь остановились в дверях, на­блюдая за тем, что происходило в зале, и болтая о вся­кой всячине.

Небо постепенно светлело, настало время жертвопри­ношения духам. Цзюе-хой, оставив Цзянь-юня одного, вошел в зал. В это время старый господин Гао в связи с тем, что Цзюе-цюнь произнес в зале слова, не предве­щающие счастья, написал на красной полоске бумаги: «Слова ребенка не считаются ни с большим счастьем, ни с большой удачей» и приклеил ее к дверному косяку. Цзюе-хой заметил это и, не удержавшись, посмеялся в душе над дедом.

На дворе начали рваться хлопушки, подряд запустили три фейерверка; когда обряд в зале был закончен, фейер­верк еще не догорел до конца, а небо стало уже совсем светлым.

Рано утром Цзюе-синь и трое его дядюшек опять сели в паланкины и отправились с визитами, а женщины, сту­пая по обгоревшим ракетам, хихикая дорогой, вышли из главных ворот на улицу и направились «в сторону Бога радости» *, разыгрывая повторяющееся из года в год представление «выхода в путь». Поскольку за весь год женщины имели возможность открыто выйти из дому только один раз, они с любопытством и жадностью рассматривали сонную пустынную улицу, где все им ка-

168

залось новым и интересным. Им не хотелось с ней рас­ставаться, но вместе с тем они боялись встретить посто­ронних мужчин и вынуждены были поспешить домой. Перестали трещать хлопушки, умолк смех, на улице на короткое время вновь воцарилась тишина.

Главные события дня остались позади. Особняк всту­пил на путь тишины и покоя. Большинство домочадцев, не отдыхавших целую ночь, не могли держаться на ногах от усталости и поэтому рано улеглись. Другие, например Кэ-мин и Цзюе-синь, еще не спали, занятые домашними делами. А некоторые, и в их числе Цзюе-минь и Цзюе-хой, проспали вплоть до вечернего поклонения ду­хам и даже забыли поужинать.

Так серо и однообразно проходила встреча Нового года. Казалось, все было новым и вместе с тем старым. Распо­рядок почти на каждый день был определен заранее, он повторялся из года в год, без сколько-нибудь заметных перемен. В эти дни, как обычно, домом завладели азарт­ные игры, с утра до вечера не смолкал стук игральных костей. В игре неизменно принимал участие Цзянь-юнь, понимавший, что играть на деньги бесполезно, и раскаи­вавшийся после каждого проигрыша. Тем не менее он без малейшего промедления принимался за дело, заниматься которым не хотел. В этом он находил и маленькое огор­чение и маленькую радость.

Цинь приехала вместе с матерью. Госпожа Чжан про­жила у Гао только три дня, но позволила Цинь остаться до 16-го. С появлением Цинь молодежи стало веселее. Они целыми днями забавлялись в саду или же рассказы­вали друг другу интересные истории. Никто не мешал им. Иногда они играли в красном двухэтажном флигеле около озера. Им очень нравилось играть в «львиные фишки», потому что игра была сложной и увлекательной. Выиграв­ший забирал всю сумму и посылал слугу за бином и за­кусками. Слуга доставлял все это в сад. У подножья горы за красным флигелем, они устроили маленький очаг и сами стряпали угощение. Жуй-цзюе, Шу-ин и Цинь слыли мастерицами готовить закуски и поочередно зани­мались этим, а все остальные помогали им, выполняя чер­новую работу. Готовые закуски несли в дом или же, вы­брав где-нибудь на воздухе красивое местечко, ставили стол и весело принимались за еду, здесь же затевая за­стольные игры,

169

Иногда к ним присоединялась еще одна гостья; Цинь приглашала свою соученицу Сюй Цянь-жу, которая жила наискосок от особняка Гао. Это была полная девушка лет восемнадцати—девятнадцати, держалась она свобод­но и говорила непринужденно¹, во всем ее поведении видны были манеры студентки. Она, как и Цинь, страстно меч­тала о том, чтобы школа, где учились Цзюе-минь и Цзюе-хой, открыла прием девушек, и поэтому очень хотела по­знакомиться с братьями. Ее отец состоял членом обще­ства Тунмэнхой *, в молодости учился в Германии, был одним из организаторов газеты, направленной против маньчжур, а теперь служил по дипломатическому ведом­ству. Он был гораздо культурнее многих своих современ­ников. Мать Сюй Цянь-жу тоже училась за границей. Она умерла два года тому назад. Отец не пожелал жениться во второй раз. В доме, кроме Цянь-жу, жили еще ее вос­питательница и старая няня, которая с детства заботилась о ней. Вышедшая из такой среды, Сюй Цянь-жу заметно отличалась характером от Цинь. Но это не мешало им дружить.

Цзянь-юнь тоже остался погостить в семье Гао и посе­лился в комнате у Цзюе-ина. За эти несколько дней Цзянь-юнь повеселел. Хотя Цзюе-минь часто выра­жал плохо скрываемое неудовольствие, Цзянь-юнь этого не замечал, а все остальные братья — Цзюе-синь, Цзюе-хой и Цзюе-ин относились к нему хорошо. Цзюе-хой, зная о недовольстве брата, еще сильнее сочувствовал Цзянь-юню.

Время шло быстро, даже слишком быстро, и все об этом жалели — как скоро пролетели, новогодние праздники!

Вечером восьмого числа первого месяца после двух­дневных обсуждений и приготовлений молодежь пригла­сила старших в сад полюбоваться фейерверком. Старшие не могли оставить без внимания горячие просьбы и, ко­нечно, явились все, за исключением деда, который был слишком стар, боялся ночной прохлады и поэтому не со­гласился прийти.

В, саду на галерее зажгли электрические лампы, и во­круг стало очень светло. А там, где не было проведено электричества, например в бамбуковой и сосновой рощах, развесили на деревьях множество разноцветных фонари­ков — красных, зеленых, желтых — всех цветов ра­дуги. На перилах по обе стороны каменного моста были

170

установлены электрические лампы; сейчас они горели очень ярко, их отражения в воде напоминали круглую луну. И, наконец, в двухэтажном красном доме под кар­низом крыши висели фонари, оклеенные красной бума­гой и зеленой бахромой. Внутри фонарей горели свечи, излучая тусклый свет и наполняя все вокруг таинствен­ными, фантастическими красками; собравшимся казалось, что они попали в мир снов.

Приглашенные уселись на втором этаже, у широко распахнутого окна, из которого открывался отличный вид. Но сейчас, кроме предметов в непосредственной бли­зости от дома, окрашенных в тусклые таинственные цвета, ничего не было видно — дальше простиралась кро­мешная тьма. В темноте мерцали разноцветные точки и кое-где попадались места, освещенные немного ярче.

• Где же фейерверк? Вы опять меня обманули! — засмеялась госпожа Чжоу, обращаясь к Жуй-цзюе и Цинь.

• Подождите, все будет. Неужели я посмею обмануть тетушку? — ответила Цинь. Она обернулась и увидела, что Цзюе-синя, Цзюе-миня и остальных братьев уже не было в комнате. Цзянь-юнь болтал с Кэ-мином, Кэ-анем и Кэ-дином. Жены сыновей старого господина Гао засы­ пали вопросами Сюй Цянь-жу. Она охотно и приветливо отвечала им, и, хотя некоторые вопросы казались ей ли­ шенными смысла, она отвечала и на них, сообразуясь при этом с собственным мнением.

В саду стояла тишина, нарушаемая лишь голосами, доносившимися из красного флигеля. В том месте, где было не так черно, отчетливо проходила граница густой непроницаемой тьмы; именно там внезапно раздался какой-то резкий звук, и струя яркокрасного пламени взмыла из темноты вверх, поднялась до середины неба и вдруг рассыпалась каскадом тонких золотых нитей, кото­рые свешивались вниз и падали опять в темноту. Следом в небо взвилось что-то ослепительно белое, похожее на гусиное яйцо, раздался оглушительный треск, шар взо­рвался и расцвел бесчисленными серебряными цветами искр. Потом взмыла вверх струя синего пламени; долетев до середины неба, она изменила свой цвет и рассыпалась красным, потом зеленым дождем, и когда этот зеленый дождь прошел, перед глазами у всех долго оставалось сплошное темнозеленое, пятно.

171

— Как красиво! — восхищалась госпожа Чжоу и тут же обратилась к Цинь: — Где вы купили такой фейер- верк?

Цинь только улыбалась, но ничего не отвечала. А впе- реди в темноте опять вспыхнуло зеленое пламя; оно под- нялось в небо, но не падало, а кружилось в темноте, ме- няя цвета, и, наконец, совершенно неожиданно исчезло, причем так быстро, что никто не успел заметить, куда оно упало. И сразу же вверх взметнулось что-то ослепитель- но белое, в небе раздался оглушительный взрыв и мгно- венье было видно только, как пляшут сверкающие сере- бряные искры, осветившие даже сосновую рощу на берегу озера и маленькие лодки, спрятанные у противоположного берега.

«Вот оно что, оказывается они пускают с лодок. Те- перь понятно, почему я вижу их в движении», — догада- лась госпожа Ван, ища подтверждения у мужа.

Кэ-ань утвердительно кивнул и засмеялся.

На некоторое время все стихло. Зрители, вытягивая шеи, вглядывались в непроницаемую тьму. Цянь-жу по-дошла к Цинь и что-то прошептала ей на ухо.

— Все? — с явным сожалением спросил Кэ-дин. Он уже хотел встать, но над озером вдруг опять стало светло.

С грохотом и треском та воде выросло множество серебристо-белых деревьев, рассыпавших вокруг малень­кие золотые цветы, потом стволы деревьев постепенно съежились, а свет начал тускнеть и, наконец, совсем по­гас. Но зрители, собравшиеся в красном флигеле, все, еще видели перед собой мерцание переливающихся золо­том искр. Но вот опять воцарилась тишина. Впереди про­стиралась сплошная, непроницаемая тьма.

Вдруг воздух слегка задрожал. С берега озера донес- лись звуки флейты, кто-то наигрывал мелодию «Цветы зимней сливы» в сопровождении хуцинь *, но хуцинь зву­чала совсем тихо, заглушаемая флейтой. Звонкие пере­ливчатые звуки флейты, казалось, рассказывали красивую и таинственную легенду об удивительной сказочной стране; они достигали флигеля, наполняя сердца собрав­шихся там людей странными ощущениями, побуждая их забыть о многосложной и беспокойной действительности. У каждого флейта пробудила красивые грезы, и люди

172

умолкли, погруженные в далекие воспоминания, насла­ждаясь ее нежным пением.

• Кто это играет? И так хорошо! — с восхищением спросила госпожа Чжоу у Цинь, когда мелодия «Цветы зимней сливы» уже должна была скоро кончиться.

• Вторая двоюродная сестра, а на хуцине — Цзюе-синь... — Цинь была поглощена музыкой; потрево­ женная вопросом госпожи Чжоу, она ответила одной этой фразой, продолжая слушать мелодию, которая уже кон­ чалась.

Флейта смолкла, вдалеке раздались хлопки и веселый смех, но они сразу же рассыпались по спокойной поверх­ности озера, погрузились в воду и уже не могли всплыть, а те, что донеслись до флигеля, сбежали тайком с по­мощью легкого ветерка, но были совсем тихими и сла­быми. А в воздухе еще оставались отзвуки «Цветов зим­ней сливы».

Потом опять взлетели звуки флейты, то нежные, то громкие; кто-то играл знакомую всем веселую песню; звонкий мужской голос начал подпевать, заполнив собой темную ночь и разогнав только что замершие отзвуки прежней мелодии. Достигнув флигеля, он пробудил людей от далеких воспоминаний. Все узнали голос Цзюе-миня. Песня продолжалась недолго и вместе . со звуками флейты растаяла в темноте. Но вскоре Цзюе-минь опять запел — другую популярную песню, которую дружно под­хватил хор. Мужские и женские, низкие и высокие голоса перемешались между собой, сплетаясь в сложную, торже­ственную мелодию, однако в общем хоре отчетливо выде­лялись отдельные голоса, даже звонкий голос Шу-ин не растворился в громком пении Цзюе-миня. Песня долетала к флигелю, полная силы. Все чувствовали, как звуки ее бьют прямо в лицо, врываются в уши и, не вмещаясь там, разносятся по всему дому, словно сотрясая его.

Все с напряжением слушали песню, но она вдруг обо­рвалась. За ней, не дав слуху отдохнуть ни минуты, по­следовал взрыв хохота. Звуки смеха сталкивались в воз­духе, разбивались и, рассыпавшись, уже не могли слиться в одно целое, на смену им возникали новые, до­гоняли оставшиеся и, сталкиваясь с ними, разбивали их. Людям в красном флигеле казалось, будто они чувствуют, как сталкиваются, убегают, гонятся друг за другом звуки смеха.

173

В это время на озере поплыли один за другим красные и зеленые фонарики. Они медленно перемещались, отра­жаясь на воде самыми различными цветами, каждую секунду преображались и колыхались, но совершенно бес­шумно. Вдруг все фонари стали двигаться быстро, уда­ляясь в одном и том же направлении и оставляя посере­дине дорогу. Опять послышался смех, но он звучал немного тише. Медленно скользила маленькая лодка, пол­ная веселья и смеха; у моста она остановилась. Смех теперь еще отчетливее долетал до флигеля. Было видно, как Цзюе-синь и его братья поднялись на берег. Лодка, пройдя под аркой моста, заскользила дальше; к всеоб­щему удивлению, за ней плыла еще одна лодка, которая тоже причалила у моста; с нее сошли на берег Шу-ин, Шу-хуа и Шу-чжэнь. В руках они несли фонари.

Один за другим участники представления поднялись на второй этаж. Там сразу стало гораздо оживленнее.

• Ну как, понравилось? — спросил Цзюе-синь, под­ нявшись наверх.

• Замечательно! — громко похвалил Кэ-дин. — А завтра вечером я приглашаю вас смотреть огненного дракона. Я сам буду делать хуапао *.

Цзюе-ин, стоявший у него за спиной, первым захлопал в ладоши, выражая свое одобрение. К нему дружно при­соединилась вся молодежь.

Действительно, как много радости принесли фейервер­ки, они украсили жизнь этих пожилых людей, словно раз­ноцветная радуга. Но вскоре все отошло в прошлое. Остался только сад, он стоял безмолвный в эту холодную и темную ночь.

18

На девятый день Нового года самыми занятыми ока­зались младшие — Цзюе-ин, Цзюе-цюнь, Цзюе-ши. Они хлопотали с утра до вечера, наблюдая в дворницкой за тем, как носильщики делали хуапао, и слушая рассказы об огненном драконе.

Рано утром двое носильщиков Кэ-дина сбегали в сад в бамбуковую рощу, спилили два толстых бамбуковых ствола и, разрезав их на короткие трубки, принесли в дворницкую. Там собрались и остальные носильщики, чтобы помочь им. Одни обстругивали трубки, другие де­лали запалы, третьи набивали трубки порохом и заклады-

174

вали в них измельченные медные монеты для того, чтобы искры, вылетевшие из трубок, горели, пристав к человече­скому телу, и сразу бы не падали. Все трудились с вооду­шевлением, предвкушая веселье в нынешний вечер. Вскоре было готово несколько десятков хуапао. Носиль­щики отнесли их в людскую на общий суд. Хуапао гордо стояли в ряд на длинной скамье и равнодушно поджи­дали своих пленников.

В нестерпимо томительном ожидании время тянулось медленно. Наконец, стало смеркаться. После церемонии поклонения духам Кэ-дин вышел и приказал слугам при­готовиться к приходу огненного дракона. За вторыми во­ротами сдвинули несколько квадратных столов, на них поставили стулья — получилась площадка для зрителей. Кэ-дин сам назначил наградные. Он то и дело выходил к главным воротам и посылал людей на улицу разузнать, не явился ли огненный дракон.

Кэ-дин считал, что приготовил все как нельзя лучше, тем более, что еще днем он получил извещение об огнен­ном драконе. Успокоившись, он вернулся в дом, шутил и разговаривал с родственниками.

Вот уже восемь часов, а никаких вестей нет; половина девятого — и снова никаких вестей, не слышно даже бара­банов и гонгов.

• Где же огненный дракон? — в нетерпении четвер­ тый или пятый раз спрашивали у Кэ-дина дети — Цзюе- ши и Цзюе-цюнь.

• Скоро придет, — отвечал он, и хотя в душе немного волновался, но не терял уверенности. Шу-ин и ее сестры, ожидавшие в зале, подсмеивались над ним.

Пробило девять часов, но было попрежнему тихо. Все устали. Цзянь-юнь, которому на следующий день пред­стояли занятия в доме Ванов, вспомнил об уроках, ему было не до развлечений, он не стал ждать и, попро­щавшись, ушел. Кэ-дин увидел, что люди расходятся, и ему стало еще досадней.

— Огненный дракон не придет, — заявила Шу-хуа, об­ ращаясь к Шу-ин. Она издевалась над Кэ-дином, который в волнении шагал по двору, поминутно посматривая на часы. Он вышел к воротам, но вскоре вернулся и опять ни с чем.

В десятом часу издалека послышались удары гонгов и барабанов.

175

— Огненный дракон! — обрадовался Кэ-дин.

В этот момент вошел Гао-чжун. Увидев молодого слугу, Кэ-дин вспомнил о муках томительного ожидания и разразился ругательствами:

— Экий ты бестолковый! Послал тебя разузнать, а ты так долго. Говори, где болтался?

Гао-чжун стоял, опустив руки по стойке смирно, не издавая ни звука, а когда хозяин вдоволь наругался, мед­ленно сказал:

— Ваш слуга долго ждал в начале улицы, но так и не увидел ни одного огненного дракона, прошел еще не­ сколько улиц и опять ничего не увидел. Потом встретил его — того, от которого сегодня прислали извещение. Стал тащить сюда, но участники шествия уже силь­ но обгорели, а от самого дракона остался один только остов. Они ни за какие деньги не соглашались идти, ссылаясь на то, что должны отправиться домой, не­ много отдохнуть. Мне пришлось вернуться, чтобы сооб­ щить об этом вам.

Кэ-дин еще сильнее рассвирепел, он уже не мог больше видеть насмешливые лица Шу-хуа и ее сестер и опять принялся ругаться:

— Ах ты, никчемная тварь, тебе бы только поесть. Даже огненного дракона привести не можешь. Иди сей­ час же приведи его сюда, иначе я выгоню тебя!

Хотя Гао-чжун служил в доме Гао всего три или че-тыре года, он уже знал дурной нрав хозяина, знал, что когда тот сердится, оправдания бесполезны. Слуге, чтобы сохранить свою чашку риса, не оставалось ничего другого, как повиноваться. Так и сейчас, Гао-чжун опу­стил голову, не смея возражать, почтительно поддакивая, а когда хозяин жестом приказал ему идти, он вышел, так и не сказав ни слова.

Было уже около десяти. Но вестей об огненном дра­коне все еще не было. Цзюе-ин, Цзюе-цюнь и Цзюе-ши совсем отчаялись и собирались идти спать. Гостья из особняка напротив, Сюй Цянь-жу, попрощалась и ушла домой.

Кэ-дин беспокойно расхаживал по двору, на душе у него было невесело; он не знал, как ему поступить.

Наконец, когда пробило десять, с улицы, запыхавшись, прибежал Гао-чжун, от волнения он заикался.

176

— Дракон... огненный дракон идет!

И действительно, Кэ-дин услышал вдалеке грохот гон­гов и барабанов, которые по мере приближения гремели все громче и громче. Он просиял и довольный слушал Гао-чжуна, который рассказывал, точно похваляясь свои­ми заслугами:

• Они собирались повернуть, и вашему слуге при- шлоеь проявить огромное упорство, чтобы притащить их сюда.

• Молодец, правильно сделал. Иди скорей, веди их сюда, — похвалил Кэ-дин Гао-чжуна и пошел пригласить братьев и невесток посмотреть на огненного дракона. Дети уже всем сообщили эту приятную новость. Цзюе-ши и Цзюе-цюнь прыгали от радости.

Через минуту в особняке Гао сразу стало оживленно и шумно. Вся семья, за исключением старого господина Гао, собралась на временно сооруженной площадке у вто­рых ворот смотреть огненного дракона. Наконец, под гро­хот барабанов и гонгов появился огненный дракон и оста­новился в просторном дворе за вторыми воротами. Главный вход заперли, опасаясь, чтобы кто-нибудь не забрался с улицы.

Барабаны и гонги гремели, не переставая. Огненный дракон пришел в движение. Этот дракон, состоявший из девяти звеньев, начиная с головы и кончая хвостом, был сплетен из бамбука, внутри стояли свечи, а снаружи бам­буковый каркас был оклеен бумагой с нарисованной на ней чешуей. Люди, приводившие в движение огненного дракона, поддерживали его снизу на бамбуковых шестах; на каждого из них приходилось по одному звену. Еще один человек нес впереди круглую жемчужину. Дракон двигался вслед за жемчужиной, то извивался, то разма­хивал хвостом, то изворачивался, крутил головой или вдруг стлался по земле, и опять извивался, потом быстро закружился, живо напоминая настоящего живого дра­кона, танцующего в воздухе. Грохот барабанов и гонгов словно подчеркивал его могущество.

Внезапно раздался звук, похожий на выстрел, в воз­дух взвились искры, дракон быстро заплясал, точно рас­сердившись на кого-то. В него начали бросать хлопушки, они рвались на его туловище, он увертывался от них то влево, то вправо и снова плясал. Барабаны и гонги

177

загремели еще сильнее; казалось, это ревет раненый дракон.

Молодой Гао-чжун прицепил связку хлопушек на ко­нец длинного бамбукового шеста. Держа шест в руках, он издалека, стоя на лестнице у стены, протянул хло­пушки к туловищу дракона и поджег их. Несколько но­сильщиков паланкинов, которые уже некоторое время дожидались с хуапао в руках, поочередно поджигали их, направляя огненную струю на обнаженные тела людей, управлявших движениями дракона. Дракон начал бесно­ваться и опрометью рванулся навстречу искрам, вырывав­шимся из хуапао. Он содрогался, видно было, как изви­вается его туловище. Люди галдели, барабаны и гонги гремели по-особенному, громко и яростно. Носильщики паланкинов весело смеялись; смеялись и зрители на пло­щадке у вторых ворот, но, конечно, их смех был тонким и учтивым, не то, что у носильщиков паланкинов.

Затем носильщики одновременно пустили несколько ракет в людей, управляющих огненным драконом, не да­вая им укрыться. Такой метод, конечно, оказался эффек­тивным. Хотя дракон попрежнему отчаянно увертывался, искры целыми снопами летели прямо на обнаженные тела; часть их тут же падала, но другие прилипали к телу и жгли его. Обожженные громко кричали. Потом они опу­стили руки и перестали двигаться; они стояли, опираясь на бамбуковые шесты, как на посохи, предоставляя воз­можность носильщикам жечь их и при этом яростно тряслись, чтобы искры не приставали к телу. Их тела из­менили свой цвет; как только искры попадали в них, люди издавали слабый крик и продолжали трястись. А зрители смеялись от удовольствия. Носильщики все ближе под­носили хуапао к телам людей, управлявших огненным драконом; они хотели, чтобы эти люди не вынесли ожогов и взмолились о пощаде.

Но у тех, кто управлял огненным драконом, были крепкие тела и сильные мускулы. Их могли жечь как угод­но, а они даже не защищались, и, хотя им было больно, они только бешено вопили, показывая, что им не страшна боль и что они очень храбры. И еще громко подзадори­вали: «Если есть «хуапао», жгите сколько вздумается!» — У них был отчаянный темперамент, и они, глупо жаждав­шие славы храбрецов, в мучениях находили кратковре­менное удовлетворение.

178

Но такое удовлетворение не могло быть продолжи­тельным. Хуапао поджигали все ближе и ближе. Все-таки тела их были из крови и плоти, люди не могли вытерпеть такую страшную боль и в конце концов не выдержали и разбежались. Дракон, который летал так величественно и грозно, развалился на девять кусков. Чешуя об­лезла, он почти весь от головы до самого хвоста обгорел.

Взвалив дракона на плечи, некоторые кинулись к глав-ному выходу, но ворота оказались запертыми. Укрыться было негде, и волей-неволей пришлось вернуться. Но­сильщики по приказанию хозяина гнались следом, держа в руках подожженные хуапао. На ровной дамбе, без еди­ного деревца, негде было спрятаться. Некоторые по­бежали ко вторым воротам, но там сгрудилась толпа, люди стояли плотно, словно ширма, видно было только множество голов, и сам Кэ-дин дожидался с хуапао в руке; увидев, что к нему приближаются люди, он поджег хуапао и принялся размахивать ею. Молодой парень, управлявший жемчужиной, с разбегу наткнулся на хуапао Кэ-дина; искры обожгли ему тело, с пронзитель­ным воплем он бросился прочь, но хуапао одного из но­сильщиков вернула его. Он бешено трясся всем телом, голова покрылась испариной. Тем временем Кэ-дин на­правил огненную струю в другого — того, который управ­лял хвостом дракона. Заметив вдруг, что парень, управ­лявший жемчужиной, стоит рядом и дрожит, он рассме­ялся: