sbornik_smirnov-kutachesky

рассказов не только рассказать о своей общине, но и распространить учение своей религии. Категорично высказывание Т. Эструппа: «В огромном множестве случаев европейский фольклор может быть возведен к Индии, еще тесней к произведениям индийского буддизма85. Все знаменитые произведения Востока: «Панчатантра», «Волшебный мертвец», «Рассказы попугая» — построены как аллегории: в форме притч, парабол, загадок. Восточная литература в силу этого получает преимущественно поучительный характер. В ней не столько задачи художественного жизненного изображения поэтического отражения действительности, сколько тенденций идейного освещения ее. Характерная черта восточного фольклора — в сближении, почти отождествлении понятий фольклора и литературы. Это не обособленный мир народного творчества русской, украинской и белорусской сказки и не литературная обработка народного рассказа, как у братьев Гримм: в восточной сказке — как бы сочетание обоих элементов, особый род искусственного литературного произведения.

Самая характерная особенность буддийской идеологии — учение о метемпсихозе. Метемпсихоз — это вера в переселение душ. Человек после смерти переходит в другие состояния и может быть в образе другого существа (растения, зверя, гада). Учение о переселении душ выступает в упомянутой египетской повести. Когда начинаются гонения, Бата говорит: «Я выну свое сердце, чтобы положить его на цветок кедра». Он живет в цветке кедра, пока жена Анупу не требует его срубить. Далее Бата превращается в большого быка. Это древнее верование встречается и в нашей сказке. Героиня обращена в рысь, утку, козу. Она должна пройти стадии животного состояния. В понятии метемпсихоза это необходимая стадия искупления, страдания, жертвы новой формы мирового бытия. Очень ярко идею метемпсихоза передает индийский рассказ. Вторая жена после смерти первой преследует пасынка и падчерицу и, зарезав пасынка как угощение отцу, кости и голову закапывает. Наутро из них, к удивлению мачехи, является юноша. Она пошла посмотреть, где были закопаны голова и кости, но их там не было. Брат и сестра живут в джунглях вблизи убитой матери. Мачеха подсылает убить детей. Печень зарыла в саду, выросли два цветка. Три раза посылает сорвать — они исчезают, лишь два тяжелых плода на земле. Посылает принести, но плоды поднимаются к небесам. Сам раджа пошел, принес и стал резать. Вдруг голос из плода: «Отец, больно». Из плода выпали дети86.

Е. Шаван замечает: «Народные рассказы — это как бы кристаллизация фольклора вокруг одной личности, которая есть Будда в серии перерождений». Именно буддийские мотивы являются причиной того, что мы имеем часто пасынка в восточном фольклоре в нашей теме. И это так нуж-

85Эструпп Т. Исследования о «1001 ночи» // Труды по востоковедению. М., 1905.

86Stokes M. Indiana fairy tales. London, 1880.

но по существу, так об этом говорится в одной джатаке: «Бытие Будды может иметь только мужской образ, Будда не может носить женские имена»87. Таким образом, в этом пасынке заступает место сам Будда. В египетской повести про Бата также говорится, что «в нем была сущность Бога». В образных представлениях буддийского мышления страдающий, а потом торжествующий герой оказывается носителем буддийских понятий. История пасынка, а за ним падчерицы, есть в сущности история Будды в его земных воплощениях. Это очень хорошо видно на примере камбоджийской сказки. Два пасынка коварной, злой мачехи должны бежать в изгнание. Они долго странствуют по лесу. Измученные голодом и жаждою, обессиленные, они уснули. В это время Вишну пробегал взглядом по земле, заметил двух детей. Открыв книгу существ, он узнал в них отпрысков Будды в его многочисленных воплощениях, прежде чем достигнуть Нирваны88. В алтайском рассказе: когда дети обессилели, были близки к смерти, наступил туман, и из него выступили соски, и ими были возвращены к жизни дети89.

Интересна урянхайская сказка «Белый конь». Один человек, не довольный женами, возвратил их на родину. Скучая, он обратился к пустыннику: «Это по воле высших судеб. Иди на восток, найдешь цветок». Человек находит цветок, потом встречает девушку, берет ее в жены. Та находит спрятанный цветок, бросает в реку. Цветок находит другая женщина, кладет под бурханы, из цветка появляется ребенок, оказавшийся к вечеру красавицей. Знакомится Тайджи, посылает жену сватать красавицу ЧеченТайгану, женится. Муж уезжает. Возвратившись, оклеветанную ЧеченТайгану прогоняет в степь. Умирая, та говорит: «Умираю невинной, но существо мое бессмертно, и пусть смерть моего тела принесет пользу людям. Пусть из крови моей на этом месте образуется море, из двух кос моих вырастут две высокие пальмы, из тела — большая гора Семюр-Ула, а из сердца — цветок, из которого я образовалась». Наказание не замедлило: у Тайджи всѐ пропало. Он идет к пустыннику: «Ты не понял слов моих». Опять велит идти на восток. Преодолевая трудности, продавая на пропитание одну одежду за другой, идет он на гору Семюр, находит там жену возле цветка, та его прощает и делает его ханом своей земли. Интересен образ Чечен-Таган, сотканный из буддийской символики, обработанный так, чтобы в ее страдальческих переживаниях показать «образ высших судеб». История падчерицы в восточном фольклоре насыщена буддийскими мотивами, она организует весь строй сказки.

Сказка о мачехе и падчерице в восточном фольклоре дана в виде семейных картин полигамии, на основе аскетических воззрений на женщину,

87Feer J. Avodaka jataka. 1921. C. 29.

88Contes populaires de Cambodge. Paris, 1921.

89Аносский сборник: Записки Западносибирского отдела Русского Географического общества. Омск, 1915. Т. 37.

развертывает богатый поэтический материал рассказов о женской злобе. Один человек купил шесть коров разных мастей, женился на трех женщинах: черной, смуглой и рыжей, и соответственно их виду дал им по две коровы. Но жены оказались своенравными. Ссоры, своры и жалобы надоели мужу. «Почему вы вечно ссоритесь?» — заявлял он им. Взял саблю и убил всех трех, а сам пошел искать себе новую жену90.

В таком тоне ведется большинство рассказов о женщине. Подчеркиваются ее отрицательные качества, усиленные ссорами из-за детей. В индийской сказке «Сура и ведьма» каждый эпизод заканчивается следующего рода выводом о недостатках природы женщины: «Ложь, обман, глупость, нечистота, безжалостность». На почве такой идеологии восточная поэтика создала популярный образ ведьмы.

«Удивляешься, познакомившись со средневековой литературой, при виде ожесточения, часто грубого, с которым там чернят женщину»91. Невероятное количество басен и анекдотов, часто грубых и непристойных, преимущественно восточного происхождения. В русской литературе эта тема свила себе гнездо около памятника XIII в. «Моление Даниила Заточника». По большей части эти повести «О злых женах» из разных авторов, и отсюда должна быть их непререкаемая убедительность. У И. Забелина: «Укращают бо телеса своя, а не душу, уда своя связали шелком, лбы своя подтянули жемчугом, ушеса своя завесили драгими рясами, да не послушат слова божия, ни святых книг почитания». В другом тексте читаем: «Адам изгнан быть из рая, жены ради Иоанн Креститель от Иродиады усечен; жены ради Иосиф в темницы затворен бысть, жена премудрого Соломона в преступление введе; жена ослепила сильного и храброго Сампсона; женою Илия в пустыню прогнан бысть»92. Такая стилистическая изощренность всех этих притч и изречений говорит об остроте вопроса, об отборе материала и популярности самой темы. В общем строе сказки, в судьбе ее героини проявилась реакция против литературного засилья книжных сказаний «О злых женах». В то время как аскетически настроенные книжники изощряли свое остроумие по адресу злых жен, устное творчество масс, противодействие этому, рассказывало о судьбе своей героини.

Падчерица дана в большинстве сказок не как реальное лицо, а как агиографический образ. Ее страдания, драматическая судьба, психологические настроения с состояниями мистики и экзальтации представляют ее внешне не как живое лицо, обыкновенную человеческую личность, но как абстрактный образ с явными агиографическими чертами. Восточная сказка

— разновидность жития. Но, в сущности, не женщина, а мужчина в центре рассказа. Он выступает не в роли забитого, лишенного авторитета и власти

90Basset R. Contes populaire de l‘Afrique. P. 64.

91Эструпп Т. Исследования о «1001 ночи».

92 Рукописный сборник изречений // Государственный архив Тверской области. Ф. 1409. Коллекция рукописей. Ед. хр 392. Л. 50.

старика, как в русских сказках, бессильного бороться с зарвавшейся второй (молодой) супругой. Здесь муж в полном авторитете хозяина и владыки.

Судьба страдающего пасынка и страдающей женщины находится в русло представлений о страдающем боге. Всѐ страдающее на земле становится причастным вечным обновлениям единого страдающего и возрождающегося Будды. Восточная буддийская мысль захватила в свой идеологический оборот вопиющие житейские факты страдания угнетенного существа. В одном случае это пасынок, в другом падчерица или преследуемая жена — вообще страдающее существо, жаждущее освобождения. В буддизме нет самостоятельного индивидуального начала, нет живой личности. В ней лишь выражение страдающего бытия, в одном из вечных превращений. Поэтому, идея борьбы, освобождения, торжества новой жизни, личной борьбы дана слабо в восточной сказке.

В западноевропейской сказке тема о мачехе и падчерице сказалась под воздействием христианской мифологии. Поиски литературной основы сказки привели сербского ученого П. Поповича к следующим выводам: «Проследивши множество версий хорватских, сербских, болгарских о девице без рук, читатель нигде не найдет славянской версии»93. Это привело его к ошибочному взгляду, что все народные вариации темы есть не что иное, как переделка книжной повести. П. Попович специально останавливается на сочинении афонского монаха XVII в. Агапия «О царице Франчской, ею же отсеченной руце исцели всесильне владычица». Дело в том, что на известной культурной стадии под благочестивым пером монаха народный рассказ, служа средством назидания, превратился в Чудо Святой Девы. Народный рассказ, приуроченный к дворцовой истории, стал достоянием церковной письменности, попал в книжную обработку. Думается, что этот рассказ сложился не на французской почве, с ней он связан лишь сюжетно. Рассказ об ипподроме, который создал царь, говорил о южном его происхождении. «Сиречь конское ристание» — это славянский ее перевод. Французский автор не мог сказать о своем короле, что он создал ипподром, так как там были известны турниры, существовала даже поэма «Дамский турнир»94. Зато, рассказывая благочестивую историю и приурочивая ее Франчской земле, южный автор мог говорить про знакомое ему ристание. В другом тексте королевство Франчское называется римским. П. Попович эту Агапиеву версию возводит к итальянской редакции95. К этой повести был интерес и на Руси, о чем говорит наличие переводов96. Говоря о вывозе многих книг из Сербии, автор замечает: «…вероятно, кем-

93Попович П. О девойци без руку. С. 109.

94Аничков Е. Очерк литературной истории Арраса в XIII веке // Журнал министерства народного просвещения. 1900. Февраль.

95Miracle de la glory on vergina Maria. 1475.

96Попович П. Несколько замечаний о древнесербской литературе // Вестник славянства. 1894. Кн. 9.

нибудь из русских записаны в Киево-Печерский монастырь Чудеса пресвятой Богородицы в переводе Самуила Бакачича». Эти Чудеса Марии очень близки к сказкам о падчерице. Особенно выставляется бедность Марии, ее любовь к труду, моральные качества. А рассказы о «предвестиях», о чудесной судьбе так легко было претворить в сказочную историю о невинно гонимой, не даром она носит имя Марии (в сказках — Маруша, Марыся, Маруценда, Машка) словом, популярный сказочный сюжет попадает в поток благочестивой литературы.

Повесть о царевне-персике мы имеем в сочинении «Чудо Пресвятая Богородицы царевне Персике дшери царя Михаила Болгарского»97. Эта повесть стоит на пути к роману. Повесть хочет быть строго историчной. Персика — дочь болгарского царя Михаила, в феодальной зависимости от него короли и князья. В его подчинении и король пефлагонский Кир, сын которого женится на Персике. Однако историчность в этом произведении имеет условный, чисто художественный характер. Благочестие первой жены Александры обрисовано чертами тонкого, изящного лиризма, зато вторая жена «эхидна Люция» представлена в виде контраста резко и мрачно. Люция «яко змея скрываще яд свой», — говорится о ее отношениях к падчерице. Хорошо изображена сцена ее первой встречи с Персикой. Только взглянула и «подивися красоте ее, и от того часа вложи в ню диавол ненависть на царевну Персику». «Любодей королевы отсек руку Персике и остави ю на земли яко мертву». Персика стала призывать на помощь преблагословенную Деву Марию. В. П. Сиповский сообщает, что повесть о Персике впервые печатается с единственного подлинника — рукописи бывшей Киевской духовной академии. Другая обрывочная часть имеется в Ленинградской Публичной библиотеке. По мнению А. Н. Соболевского, она относится к началу XVIII в. и является подделкой под жития. Но правильнее видеть в ней не подделку под житие, а отход от них в направлении литературы. Но В. П. Сиповский ошибается, полагая опубликованный им текст единственной версией повести. О целом ряде списков есть указания в ра-

ботах И. Фетисова и в рецензии А. М. Яцимирского на книгу П. Поповича98.

Сказочный сюжет о «Косоручке» широко распространен. Например, белорусский вариант: завистливая красавица мачеха, увидав свое изображение в кринице, спрашивает: «Кто краше всех?» Получив ответ, что падчерица, посылает отсечь ей руки99. В украинской сказке Гнатюка, мачеха является гонительницей невестки, жены пасынка. Царевич вынужден отрубить жене руки100. В русских устных рассказах популярна история «Ко-

97 Сиповский В. В. Из истории русского романа и повести: Материалы по библиографии, истории и теории русского романа. СПб., 1903.

98Известия ОРЯС АН. 1911. Т. 16. Кн. 3.

99Federowski M. Lud białoruski na Rusi Litewskiej. T. I.

100Етнографiчнiй збiрнiк. 1895. Т. I. № 21.

соручки» — жертвы всяких преследований снохи, коварной жены брата. В варианте А. М. Смирнова «Оклеветанная сестра» (№ 233) вместо мачехи выступает коварная жена брата, а вместо падчерицы — несчастная сестра.

Что сохранилось в сказках Восточной Европы от книжного первоисточника? Во-первых, религиозно-легендарные мотивы. В каждом рассказе мы непременно встретим какого-нибудь чудесного спасителя несчастной. В варианте Садовникова — это Святой Николай101, то же у Афанасьева. Иногда это сам Господь. По мнению Е. Н. Елеонской, эти религиознохристианские образы заменили собой старое мифологическое почитание воды с верой в ее целебную силу.

Невольно останавливает внимание искусственно символический характер разработки рассказа. Поступки злой жены отличаются нарочитой бессмысленностью. Чтобы оклеветать золовку, она убивает любимую лошадь, собаку мужа, выпускает любимого сокола из клетки и в довершение убивает своего сына, чтобы свалить на ту всю вину. Так же нарочито искусственна история, как безрукая, замученная жаждой, нагибается к воде пить, роняет дитя, и оно тонет, а потом чудесно спасается. Но всѐ это необходимо для того, чтобы оправдать веру, чудо, так драматично подготовленное. Вся эта искусственность говорит об особом жанре: источник сказки — литература сказаний о чудесах Святой Девы. Записи сказок этого рода в композиционном построении, в стилистическом и даже в языковом выражении очень близки книжно-повествовательному изложению.

Западное происхождение сказки о безручке отмечает и Е. В. Аничкова. Останавливаясь на вариациях «Жизни короля Оффа», «Лебединого рыцаря», повести «О Констанции», она говорит, что эта группа породила сказки о «безрукой девице» и об «оклеветанной сестре». Мы же считаем, что сказки восходят не к этим повестям, а к книжной благочестивой сказке, причем в народном творчестве они получили, сохраняя черты источника, самобытное выражение.

Заслуживает внимания особая притчевая манера рассказа. Это особенно заметно в заключительной части. Безручка, после всех скитаний, попадает к своему брату и рассказывает свою историю102. Благодаря такой композиции рассказ приобретает вид притчи. Это разновидность старой книжной литературы, где сказочная история есть лишь иллюстрация, притча, направленная к одной цели — божественному вмешательству. Так, сказка о косоручке в русском, украинском и белорусском фольклоре тесно связана с книжностью.

Основа данной версии сказки заключена в неразрешенности коренного вопроса об общественном положении женщины. И восточная, и западная версия говорят о страдальческой судьбе героини. Разница лишь в

101 Сказки и предания Самарского края / Собраны и записаны Д. Н. Садовниковым. СПб., 1884. № 102.

102 Смирнов А. М. Великорусские сказки. № 183.

степени напряженности рассказа и в средствах художественного разрешения конфликта. Над восточной сказкой тяготеет историческое зло — полигамия. И правильно говорить об общности процесса творчества фольклора при наличии общих социальных условий и приемов художественного выражения, определивших известные взаимоотношения. При этом можно полагать, что европейская сказка — позднейшая стадия в этом процессе. На такие мысли наталкивает материал восточного фольклора, сходный с подробностями египетской повести. Так, в популярном индийском рассказе из Декхана встречаем рассказ, близкий египетскому. Семь девочек плачут на могиле матери, жалуясь, что мачеха не дает им есть. Вырастает апельсиновое дерево. Мачеха, увидевшая, что они не похудели, посылает подсмотреть за ними. Притворившись больной, под предлогом вылечить ее, требует срубить дерево. Дерево срубили, но около него появляется сосуд со сливами, которыми кормятся королевны. Требования мачехи — завалить сосуд, зарезать принцесс, чтобы их кровью вылечиться. Сам царь скрывает их в джунглях, там находят их семь принцев, которые на них женятся103. В этом рассказе можно видеть тот же ряд чередований козней злой женщины, как и в египетском рассказе. Учитывая композиционное строение индийского рассказа, можно рассматривать его как одну из ранних версий сказок о мачехе и падчерице; речь идет лишь о коварной женесоблазнительнице. Индивидуальная литературно-художественная обработка сделала египетскую повесть самобытным произведением, но в своих основах она из мира той же поэтики, как и индийские рассказы.

Глава шестая Сказка о мачехе и падчерице в обстановке феодального быта

Несмотря на древность и обширность материалов, главная особенность западноевропейского фольклора (в сравнении, например, с фольклором Восточной Европы, то есть русским, белорусским, украинским) — это его литературная обработка, искусственность, родство с рядовой художественной литературой. Пример братьев Гримм показывает, что обработка народных рассказов имеет давнюю практику. Следует упомянуть и о предшественнике Гриммов — И. К. А. Музеусе. Он говорил: «Я собрал простонародные сказки, которые я в 100 раз сделал чудеснее, чем они были в первоначальном виде»104. Таким образом, переработка народной сказки на Западе — определенная традиция. Основной вопрос, поставленный в сказке о мачехе и падчерице, — та же идущая из дальних веков семейная драма, жертвой которой становится несчастная девушка-падчерица. Запад-

103Cosquin E. Contes populaires de Lorraine… Vol. 1. Remarques.

104Myseus J. K. A. Die Volksmarchen der Deutschen. Weimar, 1782. Bd. 1.

ная сказка выработала этот тип идеализирующей действительности, представляя обстановку феодального быта.

И по композиции, и по идее, и по стилистическому окружению, и даже по объему — это целостный, замкнутый сказочный тип. Он окован тематическим единством. Пусть мы имеем здесь несколько отдельных сюжетов с множеством вариантов, у них общая тенденция к единообразию. Это, в сущности, одна сказка, развивавшаяся из взаимодействия, создававшаяся по аналогии, которую нужно скорее возводить к прототеме, чем к прототипу. Вот эти сюжеты:

преследуемая домашними, золушка едет на бал, очаровывает королевича; по башмачку ее находят; выходит замуж за королевича;

падчерица, ушедшая в лес, находится у волшебников; мачеха усыпляет ее, она возвращена к жизни королевичем, он на ней женится;

жену короля (падчерицу) подменяет мачеха своей дочерью; преследуемой падчерице в лесу отсекают руки; ее находит королевич

и женится; падчерица пасет бычка, его режут; вырастает яблонька; она выходит

замуж за королевича; колдовство и освобождение от чар.

К этим основным сюжетам следует присоединить дополнительные, с которыми история мачехи и падчерицы постоянно пересекается:

а) сказка об Иванушке и Аленушке; б) о заключенной в башне и освобожденной королеве;

в) сказка типа «Сказка о царе Салтане» — о трех девушках; г) о королевне, дочери похотливого отца.

Во всех этих сюжетах мы видим единообразие композиции. Все они начинают с первоначальной стадии — экспозиции преследований падчерицы; это как бы завязка драмы. Драма разрастается, достигая вершины в моменте заколдовывания или чрезвычайных страданий героини. Наконец, разрешение кризиса — выход замуж за королевича. За небольшими исключениями эта общая схема западных сказок строго выдержана. Это допускает предположение об одновременности поэтического формирования означенных сюжетов. Речь идет не о первоначальном происхождении той или другой сказки, а о распространенном ее бытовании, когда она становится важным социальным фактором.

Заслуживает внимания в западных сказках о мачехе и падчерице одна строго выдержанная подробность — наличие королевича, реже князя (никогда не встречается купец или какой-нибудь другой обыватель). Действительно, выбор такого мечтательного, идеалистического разрешения сказочной темы вполне естественно и понятно.

Особенно популярным оказывается рассказ о дворцовом событии, о судьбе знатной женщины, королевы или королевской дочери, лишенной своего звания и положения: после долгих приключений она восстанавливается в своем достоинстве. Иногда дается явно искусственное построение

рассказа, направленное на восстановление поруганной королевы или на изображение ее драматической судьбы. Богато представлена история девушки из низов, попавшей в высокое положение. Однажды пряла, вошел молодой охотник, королевич, поразился красотой, женился, но мать любит старшую.

Особенно популярным оказывается рассказ о дворцовом событии, о судьбе знатной женщины, королевы или королевской дочери, лишенной своего звания и положения; после долгих приключений она восстанавливается в своем достоинстве. Иногда дается явно искусственное построение рассказа, направленное на восстановление поруганной королевы или на изображение ее драматической судьбы. Богато представлена история девушки из низов, попавшей в высокое положение. Однажды пряла, вошел молодой охотник (королевич) поразился красотой, женился, но мать любит старшую; драма105.

Все варианты типа «Коровки и ведьмы» имеют эту форму: начинается история просто девицы, финал которой замужество за королевичем. В вариантах «Cinderella» встречаем финский вариант: девушка идет на службу к королю, доит корову, сторожит овцу, дальше история с башмачком. Во французской сказке отец работает в поле, вдруг раздается голос из орешника: «Отдай дочь замуж». — «Кто ты?» — «Я король Франции».

Завершение жизненных приключений простой девицы замужеством за королевичем — это обычный и понятный конец сказочного рассказа. В литературной обработке сказки мы встречаем даже критику этой идеализации. У вдовы две дочки Blanche и Vermeille. Приходит старуха. Мать велит за ней ухаживать. Blanche делает худо, Vermeille — хорошо. Старуха превратилась в прекрасную даму и сказала, что Blanche будет королевой, а Vermeille фермершей. Так сразу и случилось, но королева была не счастлива. Поехала к сестре фермерше. У той всѐ хорошо: муж любящий, у них нет нужды в деньгах, ибо пшеница в поле, вино в погребе. «О, фея!» — Фея явилась и сказала: «Я старалась не наградить вас, сделавши королевой, а наказать». Это уже апофеоз крестьянского быта и пренебрежение к аристократии.

В начальном своем формировании сказка о мачехе и падчерице в одной из своих вариаций — придворное романтическое событие, любопытный эпизод, который нельзя не использовать, о чем нельзя не рассказывать. Народ обсуждает в рассказе о дворцовой драме свою жизнь. В истории фольклора все время встречаем заимствования, воздействия, влияния. Такой процесс наблюдается и в русском фольклоре, народная свадьба усваивает много элементов из боярского быта. Мы встречаем тысяцкого, княжий стол, жениха-князя, невесту-княгиню. Свадьба приобретает величавый, тожественный характер. Великосветский романс широко входит в

105 Cosquin E. Contes populaires de Lorraine... Vol. 1.

массы и превращается в популярный народный романс. В деревнях танцуют кадриль под свои кадрильные песни. То же и в исследуемой сказке.

Разрабатывая сказку, народные круги развертывают ее, оставляя след своих бытовых понятий и приемов рассказа. Придворный сюжет всѐ больше заслоняется сюжетом с героиней из низших слоев. Интересно отметить, что первый тип весьма мало занимается моральной характеристикой героини. Королева преследуется как падчерица, жена, сноха, просто как нелюбимый человек. Моральные качества не выставлены. Можно думать, что подлинная основа со всеми драматическими и психологическими осложнениями просто была неизвестна и далека от широких масс.

В сказках, где народная мысль выдвигает свой сюжет о девушке из низов, с особенной силой подчеркивается чернорабочее трудолюбие героини, чем она внешне грязнее, незаметнее, непривлекательнее, тем выше ее личность. Хотя по одной сербской сказке она звалась Марией, но так как она в доме всѐ делала: мела, мыла, воду носила, готовила, — называлась Попелюгой106. Идеализация женщины из народа, включив в свой круг и судьбу женщины-аристократки, наметила в себе общий вопрос о судьбе женщины, о женской доле. Вспомним здесь взятое нами эпиграфом выражение Ш. Фурье.

Последовательное проведение сказки о мачехе и падчерице предполагает участие и торжество отца, как увидим ниже, в части русских сказок. Нужно считать вероятным, что имя Золушка-Попелушка перенесено на падчерицу из мужских сказок, где мы также встречаем имена Попелюх,

Попельвар, Печныцкий, Попялов, Печуринский. Сказка об угнетенной пад-

черице, особенно популярная среди женщин, была средством самозащиты женщины, оправданием и опорою в жизненной борьбе.

Разработка типологического сказочного сюжета в местном конкретном выражении.

Французско-итальянская сказка. Главная тенденция французских сказок — сентиментализм, утонченная изысканность. Perrault d‘Alnoy. Les fees et Cendrillon. Падчерица была нежной и деликатности беспримерной, получив это от матери, которая была лучшая женщина в мире. Это сама фея в одежде принцессы или в шелковом платье и серебряных башмачках. Народный рассказ представлен в изящных литературных формах. То же движение сказки от простого народного выражения к литературным украшениям встречаем в итальянской сказке. Французская и итальянская сказки обнаруживают литературную обработку.

Англо-немецкая сказка. Здесь сентиментальность смягчена, нет манерности, но есть простая, немецкая, как было принято считать, чувствительность. Немецкая сказка интересна своей художественной точностью.

106 Ср. современный перевод: Сербские народные песни и сказки из собрания Вука Караджича / Пер. с сербскохорватского. М.: Художественная литература, 1987. С. 397— 400. Героиню зовут Марой и Золушкой.