Г. Единицы смыслового контекста

Однако возможность схватывания политетических шагов, в которых выстраивается смысловая структура, имеет некоторые существенные ограничения. У. Джемс обнаружил особую ар­тикуляцию нашего потока сознания, который он сравнивает с

полетом птицы, т.е. интервалами полета и местами отдыха ⁹³. В своей замечательной работе А. Гурвич показал значение этой теории для основания гештальт-психологии⁹⁴.

Особенностью мыслительной деятельности является то, что она не является бесконечно делимой; невозможно «атомизи-ровать» это единство, не впадая в парадоксы и неразрешимые антиномии. Причину этого явления объясняет бергсоновская теория внутреннего времени⁹⁵. Длительность (durйe) не может быть разбита на равные части. Интенсивность нельзя изме­рить; лишь пространство можно разбить на части измеряемой протяженности. Но даже и в пространстве феномен движения, осуществляющийся как в пространстве, так и во времени, не может быть разбит на равные части без соотнесения «пройден­ного пространства» к «затраченному времени». Если мы попы­таемся разбить единый акт движения на части пройденного пространства, полагая, что одно идентично другому, то тогда, и в самом деле, стрела, выпущеная из лука, никогда не достиг­нет цели, а останется неподвижной в воздухе, Ахиллес никогда не догонит черепаху, и парадоксы элеатов останутся неразреши­мыми. Похоже, что в обсуждении явления «пространство по­лета и места отдыха» сознания нам следует обратиться к двум его различным аспектам: 1) почему наша попытка разделить восприятия возможна лишь до определенных пределов? 2) как конституируются неделимые единицы? Что создает артикуля­ции нашего потока сознания?

Оба аспекта относятся к значащей структуре, в рамках ко­торой они нам изначально даны. Ошибка старой теории созна­ния как «чистой доски» (tabularasa) и ассоциативной психоло­гии состояла в допущении, что восприятия, идеи, чувства изолированы и следуют одно за другим по времени, и так стро­ится наше знание о мире, – ошибка, впрочем, вполне понят­ная. Современные психологические теории, особенно геш­тальт-психологии, отвергли эту ошибочную теорию на уровне психологии восприятий⁹⁶. И современные теории функциони­рования организма, особенно открытия Голдштейна⁹⁷в связи с речевыми расстройствами на почве нарушения мозговых свя­зей, добавляют аргументы, почерпнутые на биологическом уровне. Наконец, новые представления о взаимоотношении между смысловой структурой и внутренним временем в фило­софии У. Джемса, А. Бергсона и Э. Гуссерля заложили фунда­мент конститутивному анализу сознания⁹⁸. Не входя в подроб­ное рассмотрение этих различных теорий, мы можем кратко

304

305

суммировать их достижения, выбрав лишь важные для рас­смотрения нашей проблемы.

1. Не существует изолированного восприятия. Любое вос­приятие является таковым в рамках контекста⁹⁹. Любое данное восприятие обретает значение из тотальной суммы прошлого опыта и ведет из прошлого к настоящему, оно связано более или менее содержательными предвосхищениями с будущими восприятиями, которые могут и не подтвердить этих ожида­ний. Данное восприятие всегда является в определенном смысле предвосхищенным и ожидаемым в прошлом – конеч­но, не как особое, уникальное восприятие, но как типичное¹⁰⁰.

Может, однако, случиться, что данное восприятие окажет­ся отчасти, а может быть, и целиком, отличным (а возможно, и противоречащим) от наших предшествующих ожиданий; в таком случае нам следует сказать, что наши типичные пред­восхищения не подтверждены, а уничтожены, «подорваны» «тем, что произошло»¹⁰¹. Но даже и в этом случае значащий контекст опыта предыдущих предвосхищений сохраняется: новое восприятие оказывается «против всех ожиданий», «не соответствующим предвосхищениям», «непредсказуемым». Однако именно благодаря этому отклонению от предсказуемо­го значащий контекст включает также и ожидания того, что подобные ожидания не сбудутся. В этом смысле Г. Лейбниц мог бы сказать, что настоящее – всегда дитя прошлого, а про­шлое беременно будущим.

Основной значащий контекст любого восприятия, следова­тельно, связывает его с прошлыми восприятиями и предвосхища­ет будущие. Этот контекст, конечно же, основан на биографичес­кой ситуации воспринимающего, но, тем не менее, имеет типичный стиль, характеристики которого могут быть изучены и описаны и без специального обращения к биографическим обстоятельствам. Одной из таких черт является двойная идеа­лизация, которую Э. Гуссерль, выражаясь в терминах воспри­нимаемого содержания, назвал «и так далее, и тому подобное», а в терминах воспринимающего субъекта (какой бы ни была его деятельность или действия) – «Я могу сделать это снова»¹⁰².

Такие идеализации являются не чем иным, как конститу­тивными факторами значащего контекста, о котором мы сей­час говорим. И с этой точки зрения невозможно расщепить единицу значащего контекста на элементы, не связанные с прошлыми восприятиями, по меньшей мере, из непосред­ственного прошлого (т.е. того, что «в пределах одного схваты-

вания», – ретенции, в отличие от воспоминания) и с предвос­хищениями непосредственного будущего (т.е. протенциями, в отличие от ожидания более отдаленных событий). Это, таким образом, первое объяснение того, почему невозможно расщеп­ление нашего восприятия на элементы, отделенные от только что описанного значащего контекста.

2. Мы постоянно воспринимаем наш организм как функци­ональное целое, всегда находящееся в конкретной ситуации, с которой мы, по выражению Голдштейна, должны «пола-дить»¹⁰³. Это явление (т.е. субъективный опыт функционирова­ния нашего тела как единства) феноменологически проанали­зирован французским экзистенциалистом Ж.-П. Сартром и Морисом Мерло-Понти¹⁰⁴. И лишь неотчетливость обыденной речи позволяет сказать: «Я протянул свою руку, чтобы схва­тить то-то и то-то». «Я и есть моя рука, которая тянется за ста­каном воды,Я и есть мой рот, к которому руки подносят ста­кан.Я и есть мои глаза, воспринимающие стакан,я и есть мой язык, пробующий, насколько холодна жидкость»¹⁰⁵.

Субъективно говоря, акт питья воды является нераздели­мым единством, восприятием, свойственным моему организму, создающему значащий контекст для всех проявляемых сторон телесной деятельности и свойственных ей реакций. И лишь в случае препятствия, если длящийся единый процесс прерыва­ется по той или иной причине, незаконченная часть прежде единого действия становится изолированной, и, став таковой, она превращается в особую проблему, подлежащую решению.

Такое «прерывание исполняемых действий», которому со­временная психология уделяет неоправданно много внимания (напр., в эспериментах Цайгарника), будет рассмотрено да-лее¹⁰⁶. Это явление проясняется в многочисленных случаях ре­чевых расстройств, изученных Голдштейном. В то время как нормальный человек, не имеющий разрывов в осуществлении своих органических функций, использует привычное достоя­ние – язык – как простое средство, позволяющее «войти в контакт» с окружением, пациент, страдающий определенными органическими дисфункциями, теряет обычный значащий контекст своей речи и ее элементов. Он мучается и испытыва­ет катастрофический шок. Однако он постарается преодолеть это состояние, приведя в действие другие средства своего орга­низма, чтобы овладеть ситуацией, созданной его органическим расстройством. В нашей терминологии пациент должен найти новый значащий контекст, в котором элементы его действий,

306

307

утративших изначальный значащий контекст, могли бы фун­кционально восприниматься как единство.

Мы уже упоминали высказывание Голдштейна, что организм должен «войти в контакт с окружением». Было бы серьезным не­пониманием – что во многом в духе современной психологии – интерпретировать это понятие лишь как «прилаживание к ок­ружению». «Окружение, как будет ясно из дальнейшего, не яв­ляется лишь принудительно данным нам сектором внешнего мира как чего-то сделанного не нами и с чем мы можем войти в контакт, лишь если мы “приладимся” или “адаптируемся” к нему. В лучшем случае, это только аспект его значения» (ок­ружения. –Н.С.). Окружение также имеет свою субъективную сторону для организма; оно является результатом и продуктом нашего выбора того сектора мира, который мы рассматриваем и признаем релевантным для осуществления нашей деятельно­сти, как органической, так и интеллектуальной.

Суждение М. Хайдеггера и французских экзистенциалистов о том, что мы всегда пребываем «в ситуации», справедливо¹⁰⁷. Но от нас зависит то, как мы «определяем эту ситуацию», как американские социологи, следуя У. Томасу, называют это, и тог­да окружение не будет более восприниматься как навязанное нам. Оно станет, скорее, внутренне релевантным потоку на­шей деятельности; оно если и не сделано нами, тем не менее, нами определено, и это «определение» является тем способом, с помощью которого мы входим с ним в контакт.

Эти замечания лишь предвосхищают последующий более полный анализ проблем, связанных с понятием «окружение», – анализ, который станет возможным лишь по завершению ис­следования биографически детерминированных условий мира, воспринимаемого как неоспоримая данность. Краткое рас­смотрение содержания понятия Голдштейна «войти в контакт с окружением» и расстройств текущей, привычной деятельно­сти, однако, показывают важность такой интерпретации, ко­торая никак не может быть ограничена сферой органических речевых расстройств, но приложима почти ко всем психичес­ким расстройствам значащего контекста, установленного не­прерывным функционированием организма (субъективно вос­принимаемого как неделимое целое).

Единство, возникающее в субъективных восприятиях фун­кционирования организма как целого, обеспечивает другое объяснение конституированию значащего контекста, которое не поддается последующему анализу.

3. Кажется, что единство объектов внешнего мира, данных в наших восприятиях, возникает в самих объектах. И сторон­ ники гештальт-психологии внесли огромный вклад в наши со­ временные представления о гипотезе постоянства (constancy)¹⁰⁸. Объекты внешнего мира имеют свое собственное расположе­ ние среди других окружающих их объектов; они выступают на фоне других объектов. Им присущ свой собственный геш- тальт, определенный непрерывностью их контурных линий, обычным или необычным расположением на постоянном фоне, с помощью которого привычным образом наносятся не­ достающие контурные линии; кажущиеся несвязанными эле­ менты преобразуются в привычную непрерывность контура. Отдельные объекты, например три точки,