Завуалированная (неявная) фантастика у гоголя.

Переходя к Гоголю, мы прежде всего должны установить следующее: все произведения автора, в которых так или иначе выступает фантастика, делятся на два типа. И это деление зависит от того, к какому времени относится действие – к современности или к прошлому (давность прошлого – полвека или же несколько веков– не имеет значения; важно, что это прошлое).

В произведениях о «прошлом» (их шесть: пять повестей из «Вечеров» – «Пропавшая грамота», «Вечер накануне Ивана Купала», «Ночь перед Рождеством», «Страшная месть», «Заколдованное место», а также «Вий»¹⁴) фантастика имеет общие черты, несмотря на то, что в одних произведениях (например, в «Заколдованном месте» она пронизана иронией, несколько шаржирована, а в других (в «Вие», «Страшной мести») — дана вполне серьезно.

Высшие силы открыто вмешиваются в сюжет. Во всех случаях — это образы, в которых персонифицировано ирреальное злое начало: черт или люди, вступившие с ним в преступный сговор. Фантастические события сообщаются или автором-повествователем, или персонажем, выступающим основным повествователем (но иногда с опорой на легенду или на свидетельства предков-«очевидцев»: деда, «тетки моего деда» и т. д.).

Отметим еще одну черту — отсутствие фантастической предыстории. Она не нужна, поскольку действие однородно и во временном отношении (это прошлое), и в отношении фантастики (не концентрирующейся в каком-либо одном временном отрезке, а распределяющейся по всему действию). Предыстория есть только в «Страшной мести» (песня бандуриста); к основному прошедшем времени она относится как мифологизированное предпрошедшее время (Plusquamperfekt); но с точки зрения фантастики она не имеет перед основным действием никаких преимуществ.

В произведениях о делах давно минувших, предвосхищая повествование «о страшном, в старину случившемся деле», Гоголь не раз обращает внимание на давность происходящего через описания традиций, обрядов, неких исторических предпосылок. «Тогда было иное время: козачество было в славе; -- сообщает повествователь. – топтало конями неприятелей, и никто не смел посмеяться над ним». Рассказывает он также и о том, как правили свадьбы: «В старину любили хорошенько поесть, ещё лучше любили попить, а ещё лучше любили повеселиться», «пировали до поздней ночи, и пировали так, как теперь уже не пируют».

Иначе строятся произведения второго типа: «Майская ночь, или Утопленница» и «Сорочинская ярмарка», в которой действие происходит «лет тридцать... назад», в начале XIX века. Около этого времени происходят и события «Майской ночи...». Более точного приурочивания гоголевская манера письма не требует. Важно, что это уже наше время, время читателя Гоголя, противоположное прошлому.

Особенности сюжетной конструкции.

«Страшная месть» -- произведение динамичное, наделённое захватывающим сюжетом, тут-там пересыпанным авторскими описаниями и отступлениями. Таким образом, действие развивается как бы скачками, заставляя трепетного читателя всё время пребывать в напряжении и душевном неспокойствии относительно судеб героев и лишая его возможности выпустить из рук злополучную книгу прежде, нежели слепой музыкант не пропоёт своей были дней давно минувших…

Весь секрет – в композиции, компоненты которой умышленно переставлены автором с таким учётом, чтобы самый настоящий непосредственный участник всех описанных событий (т.е. г-н Читатель), не приведи Господь, не узнал раньше положенного, что здесь к чему.

Автор трансформирует композицию таким образом, что экспозиция и завязка действия являются обратными и представлены в конце повествования, после развязки, в виде песни слепого бандуриста, разъясняющей причины и последствия происходивших событий.

РОЛЬ ДНЕПРА В ПОВЕСТИ.

Если внимательно прочесть повесть, то можно заметить, что очень часто Гоголь отступает от непосредственного повествования и преходит к описаниям Днепра. Как и любая деталь, эти описания присутствуют в тексте с вполне определённой целью: сам Днепр является непосредственным героем повествования; он живёт вместе с героями их переживаниями и одновременно – параллельно – ведёт свою собственную жизнь.

Во второй сцене читаем: «Тихо светит по всему миру: то месяц показался из-за горы [специально, чтобы осветить реку и показать путь плывшим по ней казакам]. Будто дамаскою дорогою и белою, как снег, кмсеёю, покрыл он гористый берег Днепра, и тень ушла ещё далее в гущу сосен. Посреди Днепра плыл дуб”, где сидели казаки; не поют они песен, “не говорят ни о том, как уже ходят по Украйне ксендзы и перекрещивают козацкий народ в католиков; ни о том, как два дни билась при Солёном озере орда [ситуация подана автором при помощи не]. Как им петь, как говорить про лихие дела: пан их Данило призадумался, и рукав кармазинного жупана опустился из дуба и черпает воду; пани их Катерина тихо колышет дитя и не сводит с него очей, а на застланную полотном нарядную сукню серою пылью валится вода”. Чувсвуете? Днепр тихо скорбит и уже, кажется, оплакивает своими слезами судьбу героев…

Романтики утверждали некую двойственность мира, разделение его на реальный, имеющийся, и идеальный, желаемый. Гоголь видит сущую гармонию идеального в единении с природой, и нет там места сокрушающему всё на своём кровавом пути человеку: «Любо заглянуть с середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зелёные леса! Горы те – не горы: подошвы у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что стоят на холмах, -- не леса; то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда. Под нею в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо. Те луга – не луга: то зелёный пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц».

Отражение окружающего мира в спокойных водах Днепра опять же подано при помощи не; нет там места сидящим на челне, а лишь вечной мудрости, властвовавшей когда-то на земле… да высокому небу. Круглому небу, напоминающему натянутый свод палатки, где, подобно муравьям, теснимся мы в своих душных кельях, даже не подозревая о своих реальных возможностях и о размерах Вселенной, о том, что всё, что мы способны увидеть и понять,-- лишь точка в безграничном и необъятном, вечном хаосе. Здесь снова сквозят присущие романтизму категории одиночества человека в мире, сложности и непостижимости устройства мироздания, надежды на что-то: месяц-то никуда не делся, он на своём обычном месте; прогуливается не спеша по небу, освещает своим прозрачным светом землю и радует одиноких, потерявшихся в ночи странников.

В следующей же сцене, когда Катерина пыталась – увы, тщетно! – предупредить мужа о грозящей ему со стороны колдуна опасности, она «потупила очи в сонную воду; а ветер дёргал воду рябью…» Спит Днепр, но беспокойным сном, и недоброе снится ему, оттого и неспокойна его величавая гладь.

Герои вообще не отчуждают себя от вольной стихии волн, река как бы является их своеобразным проводником, ангелом-хранителем и сопроводителем на жизненном пути: «Днепр, холодный Днепр» избирает себе могилою Катерина в случае гибели мужа.

Утром в окно Катерины «блеснул день, но не солнечный: небо хмурилось, и тонкий дождь сеялся на поля, на леса, на широкий Днепр» – «проснулась пани Катерина, но не радостна: очи заплаканы, и вся она смутна и неспокойна». Как точно, детально передаётся настроение Катерины, ёё нехорошие предчувствия после ночного видения!

Или: «Сидит пан Данило, глядит левым глазом на писание, а правым в окошко [опять же, несовместимая двойственность – характерный элемент романтизма. Левый глаз видит строки, написанные святыми людьми (святое писание), другой же примечает логово нечистого колдуна]. А из окошка далеко блестят горы и Днепр. За Днепром синеют леса. Мелькает сверху прояснившееся ночное небо. Но ни далёким небом и не синим лесом любуется пан Данило: глядит он на выдавшийся мыс, на котором чернел сарый замок. Ему почудилось, будто блеснуло в замке огнём узенькое окошко”.

И всё-таки Гоголь – поразительный мастер детали. Мало кому из писателей удавалось так точно, одним только переливом светотени, изображать перемену в настроении, показывать сущность героя и его дкшевное состояние. Днепр как живой выступает на стороне героя: только глянул он – проясняется ночное небо [кажущееся бевконечное], блестит Днепр, предупреждая об опасности и показывая путь – через несеколько секунд Данило увидит точно такой же блеск в окне вражьего замка, который также не принимаетсмя в окружающий пейзаж, приникнув чёрной глыбой на выдававшемся мысе.

Нет сочувствия от гордой стихии Днепра узнику-колдуну, сидящему в подземелье: “… гуляет Днепр; ему ни до кого нет дела: он бушует, и и унывно слышать колоднику однозвучный шум его”.

А каков он, наш герой, на самом деле, каково истинное его лицо? “Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои” “вне времени и пространства, спокойно и величаво; и даже “звёзды горят и светят над миром и все разом отдаются в Днепре” – всех дерхит он в тёмном лоне своём, и нет силы против него; один он, гордый и всемогущий, и погибнет тот, кто замыслит недоброе против него на погибель свою…