Всемирная отзывчивость автора "слова о полку игореве"

Непреложная истина гласит: культурные ценности не знают старения. Особо добавим – а также ценности духовные и заветы нравственные.

"Слово о полку Игореве", по верному определению Евг. Осетрова, стало "поэтической энциклопедией Киевской Руси". Его особая значимость не в кажущейся, на первый взгляд, исключительности идейно-художественного совершенства, а в синтетичности. "Какие бы из великих достоинств "Слова" как художественного и общественного явления мы не назвали, – справедливо подчеркивает Ю. Лощиц, – каждое из этих достоинств мы найдем в других литературных памятниках тех столетий". Но именно "Слово" – и этим определяется его особое место в русском литературном процессе – стало, по определению того же Ю. Лошица, "как бы сгустком всех тех достоинств; которые присутствуют в его окружении, но в несколько боле рассеянном, неуплотненном составе". Таким образом, "Слово", с одной стороны, фактически завершило Киевский период русской литературы, с другой – стало эталоном совершенства, космосом русской духовности.

Мы имеем все основания (свидетельством этому двухвековая литературоведческая традиция) рассматривать "Слово" как памятник, определяющий национальное лицо русской литературы, а значит, как носителя "главнейшей способности нашей нации" (Достоевский) – всемирной отзывчивости, то есть ответа организующейся национальной стихии в лице гения на запросы конкретной исторической эпохи, на вечные вопросы бытия. Именно таким гением проявил себя создатель "Слова". Глубоко символично, что имя его не дошло до нас сквозь толщу веков. Оно как бы растворилось в русском историческом и духовном пространстве, живя созданными им образами, определяя замыслы авторов и помыслы героев от "Сказания о Мамаевом побоище" и Задонщины" и до Ломоносова и Державина, "Бородинской годовщины" и "Капитанской дочки" Пушкина, "Тараса Бульбы" Гоголя и "Бородина" Лермонтова, "Войны и мира" Л.Толстого, "Преподобного Сергия Радонежского" Б.Зайцева и "Тихого Дона" Шолохова.

Выделим три основных составляющих всемирной отзывчивости "Слова".

Во-первых, вслед за митрополитом Иларионом и целым поколением летописцев, в частности, вслед за Нестором, автор выводит русскую историю на орбиту истории мировой как по горизонтали, так и по вертикали. По горизонтали: взаимоотношения с другими народами в период похода и следующих за ним событий. Так, немцы и венецианцы, греки (византийцы) и моравы укоряют князя Игоря, который своими действиями свел на нет успешные усилия Святослава Киевского в деле устранения половецкой опасности. По вертикали. Вверх и вниз. Вниз: экскурсы в прошлое вплоть до II – IV вв. (Согласимся с академиком Б.Рыбаковым, что упоминаемый в тексте памятника Троян – конкретное историческое лицо, римский император, во времена которого и позже римляне вышли на берега Дуная и непосредственно соприкоснулись со славянскими племенами. Отголоски этих контактов из глубины веков дошли до автора "Слова".) Вверх: очевидна устремленность авторской мысли в будущее. Князю Игорю Бог "путь указывает из земли Половецкой на землю Русскую, к отчему золотому престолу". "Князь Игорь в русской земле", то есть вновь в сфере интересов общерусской политики, которая, по мысли автора, должна привести к восстановлению сильной, единой в деле зашиты государственных и личностных интересов Киевской Руси. Отсюда оптимистическая концовка "Слова": "Страны ради, гради веселы. <...> Здравы будьте, князья и дружина, выступая за христиан против полков поганых".

Такое понимание и изображение исторического процесса стало возможным через принятие христианского миросозерцания, когда, говоря словами Илариона, Благодать "и до народа русьскаго дошла", вызволив его из тьмы язычества. Возникает, казалось бы, парадоксальная ситуация: русичи в "Слове" называются внуками Даждьбога, Боян – внуком Велеса, ветры – внуки Стрибога, а князь Всеслав Полоцкий "великому Хорсу вълком путь перебегает". Все это боги восточнославянского языческого (т.н. владимирского) пантеона. Двоеверие, если не язычество автора, казалось бы, налицо. Однако по мере пристального знакомства с текстом "Слова" становится очевидным, что к язычеству в его различных формах (речь идет, в частности, и об одушевлении сил природы, об оборотничестве) обращается христианин-художник. Когда автор повествует об историческом прошлом Руси, он стремится использовать адекватную минувшей эпохе художественную символику. Не забыты автором и художественные приемы дописьменного периода русской словесности. Так, в народе князя Всеслава Полоцкого считали вещим, способным превращаться в животных и птиц. Поэтому не случайно в "Слове" он волком перебегает дорогу не солнечному свету или месяцу, изливающему сияние, а именно Хорсу.

Во-вторых, всемирная отзывчивость древнерусского гения, имея глубокие национальные корни, направлена в первую очередь на постижение сущности своего народа, на определение возможных перспектив его самопознания и роста его самосознания, на устранение препятствий в этом его поступательном движении.

Горячее стремление автора способствовать такому развитию сочетается с трепетной любовью к Русской земле, обостряющейся предчувствием надвигающейся страшной и даже смертельной опасности. Отсюда чувство щемящей боли разлуки с родиной, разлуки, равной потере. "О Русская земля! Уже за шеломянем еси!" – дважды в ожидании неотвратимой беды, а возможно и катастрофы восклицает автор. Трагическая нота нарастает. Автор обращается к описанию начала битвы, и в этот момент высшего психологического напряжения – чем же она закончится? – отзывчивость на страдания Русской земли приводит к прозрению: причины трагедии – в княжеских крамолах: "Рекоста бо брат брату: "Се мое, а то мое же"". Индивидуализм разрушает начало братства. Поэтому сохранивший это начало сохраняет в себе способность к действительно христианскому самоутверждению. Таков в понимании и истолковании автора князь Игорь. Обрекая себя на гибель или пленение, он поворачивает полки на помощь Всеволоду. Пребывание в плену принесет Игорю осознание своей вины перед Русской землей. Он пройдет и через покаяние: "Игорь едет по Боричеву к святой Богородице Пирогощей", возвращаясь через Киев в свое княжество: "Вновь князь Игорь в Русской земле". Не только телом, но и душой, всем существом своим. Зерно братолюбия разрасталось в душе героя. Всепоглощающее чувство любви перебороло его гордую жажду славы, утишило горячность и необузданность натуры.

В-третьих, всемирная отзывчивость проявилась в "Слове" и в глубоком лиризме, характерном состоянии национальной души. Автор заставил звучать струны, которых до него не касалась рука книжника, задушевно поведал о факте, казалось бы, далеком от выбранного им жанра "трудной повести": " <...>река Стугна <…> юношу князя Ростислава скрыла на дне у темного берега. Плачется мати Ростислава..." Но странно: на личное горе матери, потерявшей сына, который фактически еще не успел проявить себя в жизни государства, чутко и глубоко отозвалась природа, а значит, исходя из поэтики русского средневековья, и вся Русская земля: "Уныша цветы жалобою, и древо с тугою к земли преклонилось". Для земли, матери всем русичам, потеря даже одного сына – трагедия. Что же тогда говорить о смертях тысяч людей, вызванных индивидуалистическими амбициями, когда "на Немизе снопы стелють головами, молотять чепи харлужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела. Немизи кровавые берега не добрым засеяны, засеяны костьми руських сынов".

Таким образом, всемирная отзывчивость безымянного автора "Слова", устремленная через века в будущее, проявляющаяся в первую очередь как процесс постижения сущности и предназначения мира и человека, раскрывается в русле православно-патриотической традиции, определяющей генеральную линию развития национальной литературы русского народа.