Письмо девяносто третье (xciii).

Сенека приветствует Луцилия!

В том письме, где ты сетовал по поводу смерти философа Метронакта, словно он и мог, и должен был бы пожить дольше, я не обнаружил обычной твоей справедливости, которая всегда при тебе, кем бы ты ни стал и чем бы ни занимался, и которой тебе недостаёт только в одном – в том же, в чём и всем. Я встречал многих, кто был справедлив к людям, и ни одного, кто был бы справедлив к богам. Мы каждый день ругаем рок: Почему того – то он унёс посредине пути? Почему не унесёт такого – то, а продлевает его старость, тягостную и для него, и для других? Молю тебя, рассуди по справедливости: Ты ли должен подчиняться природе, или природа тебе? Какая разница, скоро или нескоро уйдёшь ты оттуда, откуда всё равно придётся уйти? Заботиться нужно не о том, чтобы жить долго, а о том, чтобы прожить довольно. Будешь ли ты жить долго, зависит от рока, будешь ли вдосталь, – от твоей души. Полная жизнь всегда долгая, а полна она, если душа сама для себя становится благом и сама получает власть над собою. Много ли радости прожить восемьдесят лет в праздности? Такой человек и не жил, а замешкался среди живых, и не поздно умер, а долго умирал. Прожил восемьдесят лет! Но дело – то в том, с какого дня его считать мёртвым. А этот погиб во цвете лет! Однако выполнил обязанности доброго гражданина, доброго друга, доброго сына и нигде ничего не упустил. Пусть век его неполон, зато жизнь полна. Прожил восемьдесят лет! Нет, восемьдесят лет просуществовал, – если только не говорить: «Прожил» в том же смысле, как говорят: «Дерево живёт». Молю тебя, мой Луцилий, постарайся, чтобы жизнь наша, подобно драгоценностям, брала не величиной, а весом. Будем мерить её делами, а не сроком. Хочешь знать, в чём разница между мужем бодрым, презирающим фортуну, выполнившим всё, что положено на службе у жизни, поднявшимся до высшего её блага, и тем, у кого за плечами долгие годы? Один пребывает и после смерти, другой погиб, не успев умереть. Так будем славить и причислять к счастливцам того, кто и отпущенной ему малости нашёл хорошее применение. Он увидел истинный свет, не был одним из многих, он жил, а не прозябал. Иногда небо над ним было ясно, иногда, как бывает, сиянье могучего светила мерцало ему сквозь облака. Зачем спрашивать, долго ли он прожил? Он жил! Он пришёл и к потомкам, оставив по себе память. Я не откажусь, конечно, если мой срок продлится на много лет, но если он будет урезан, не стану говорить, будто мне чего – то не хватило – для блаженной жизни. Я ведь не привязался мыслями к тому дню, который сулит мне последним жадная надежда: На всякий день я смотрю как на последний. Зачем ты спрашиваешь меня, когда я родился? Могу ли числиться среди ещё не старых? Своё я получил. Человек может быть совершенным и при тщедушном теле – так и жизнь может быть совершенной и при меньшем сроке. Возраст принадлежит к числу вещей внешних. Как долго я проживу, зависит не от меня, как долго пробуду – от меня. Требуй от меня, чтобы я не провёл мой бесславный век, как в потёмках, чтобы я жил, а не тащился мимо жизни. Ты спросишь меня, каков самый долгий срок жизни? Жить, пока не достигнешь мудрости, – не самой дальней, но самой великой цели. Тут уж можешь смело хвалиться и благодарить богов и, пребывая среди них, ставить в заслугу себе и природе то, что ты был. И недаром, ведь ты вернул ей жизнь лучшей, нежели получил. Ты успел показать на примере, что такое муж добра, каков он и как велик, а если тебе прибавят времени, то и оно не будет отличаться от прожитого. И всё же – до каких пор нам жить? Мы насладились знанием всего и вся. Мы знаем, от какого начала поднимается природа, как она устраивает вселенную, как всё по тем же кругам возвращает год, как замыкает всё, что было прежде, и сама себе становится пределом. Мы знаем, что звёзды движутся своею силой, что только земля стоит на месте, а остальное несётся с безостановочной скоростью. Мы знаем, как луна проходит мимо солнца, почему более медленное светило оставляет позади более быстрое, как получает от него свет и как теряет. Мы знаем, по какой причине наступает ночь и возвращается день. Вот и надо отправиться туда, чтобы всё увидеть вблизи. Мудрец говорит: «Я смело ухожу туда не в надежде на то, что мне открыт, по моему разумению, путь к моим богам. Я заслужил быть принятым в их число и уже был среди них: Я послал к ним мою душу, а они мне ниспослали свою. Но допустим, что я исчезаю совершенно, что от человека ничего не остаётся; моё мужество не меньше, даже если я ухожу в никуда». «Он прожил меньше лет, чем мог бы!». Есть книги, где мало стихов, но и достойные хвалы, и полезные. А вот «Летописи» Танудня – ты ведь знаешь, как они объёмисты и как их называют. Жизнь некоторых потому и долга, что похожа на «Летописи» Танузия. По – твоему, счастливее тот, кого убивают в день игр на закате, а не в полдень? Или, ты думаешь, кто – нибудь так по – глупому жаден к жизни, что предпочтёт быть зарезанным в раздевалке, а не на арене? Не с таким уж большим разрывом обгоняем мы друг друга; смерть никого не минует, убийца спешит вслед за убитым. То, о чём ты так хлопочешь, ничтожно. Разве в том дело, долго ли ты будешь избегать неизбежного?

Будь здоров.