Письмо шестьдесят седьмое (lxvii).

Сенека приветствует Луцилия!

Начну с общих слов. Весна наступила, но ближе к лету, когда должно было стать жарко, опять посвежело, и верить ей нельзя до сего дня: Слишком часто поворачивает она к зиме. Хочешь знать, до чего погода ненадёжна? Я всё ещё не решаюсь погрузиться в настоящую холодную воду, всё ещё смягчаю её резкость. Ты скажешь: «Но ведь это значит бояться и жары и холода». Что делать, Луцилий: В моём возрасте и собственного холода хватает – я едва оттаиваю к середине лета и большую часть времени кутаюсь в одеяло. Но я благодарен старости, пригвоздившей меня к постели. И как не быть ей за это благодарным? Чего не следует желать, того я и не могу. Больше всего я беседую с книгами. Если порой приходят твои письма, мне кажется, что ты рядом, и настроение у меня такое, словно я отвечаю тебе не письмом, а живым словом. И о том, о чём ты спрашиваешь, мы как будто побеседуем и вместе разберёмся, как обстоит дело. Ты спрашиваешь, всякое ли благо желательно. «Если мужество под пыткой, величье духа на костре, терпеливость в болезни – блага, следовательно, все они желательны, но я не вижу тут ничего достойного мольбы! Я не знаю никого, кто возблагодарил бы богов за то, что его секли плетьми, растянули на дыбе, или за скрючившую его подагру». Не смешивай всё в одно, милый Луцилий, и ты поймёшь, что и тут есть чего желать. Пусть пытки будут от меня подальше, но если уж придётся их терпеть, я пожелаю себе мужества, благородства, величия духа. Или с чего бы мне предпочесть войну? Но если она начнётся, я пожелаю себе отважно переносить и раны, и голод, и всё, что неизбежность войны несёт с собою. Я не настолько безумен, чтобы жаждать болезни, но если случится мне болеть, я пожелаю и сдержанности, и стойкости. Итак, желать следует не бедствий, а добродетели, помогающей их одолеть. Некоторые из наших полагают, что терпеливого мужества в бедах не нужно желать (хотя нельзя и отвергать), потому что стремиться надлежит только к чистому благу, спокойному и чуждому тягот. Я с ними не согласен. Почему? Во – первых, если благо есть благо, то оно не может не быть желательно. Во – вторых, если всякая добродетель желательна, а без добродетели не бывает благ, значит, и всякое благо желательно. В – третьих, если терпеливое мужество под пыткой не желательно, то, спрашиваю я, значит, мужество и вообще нежелательно? Но ведь оно – то и презирает опасности, и посылает им вызов, и самое прекрасное, самое удивительное в нём то, что оно не отступает перед огнём, идёт навстречу ранам, порой не уклоняется от ударов, а подставляет им грудь. Но если желательно мужество, значит, желательно и терпенье под пыткой, ведь и это – часть мужества. Не смешивай всё в одно, как я сказал, и ничто уже не введёт тебя в ошибку. Желательно не терпеть пытку, а терпеть её мужественно; этого «мужественно» я и хочу, ибо оно и есть добродетель. «Но кто хоть когда – нибудь желал себе такого?». Одни пожеланья высказаны явно, когда каждое названо отдельно, другие скрыты, когда одно пожелание охватывает многое. Я желаю себе жить честно, но ведь честная жизнь состоит из разных поступков. В неё входит и ящик Регула, и разодранная собственной рукой рана Катона, и ссылка Рутилия, и отравленная чаша, перенёсшая Сократа из темницы на небо. Значит, желая себе жить честно, я пожелал и того, без чего порой жизнь честной не будет. «Трижды, четырежды тот блажен, кто под стенами Трои перед очами отцов в бою повстречался со смертью!». Пожелать кому – нибудь такой участи и признать её желательной, – разве это не одно и то же? Деций пожертвовал собой ради государства и, пришпорив коня, ворвался в гущу врагов на верную смерть. Другой Деций, соперник отцовской доблести, произнеся торжественные и уже наследственные слова, налетел на плотный строй, заботясь лишь о том, чтобы жертва его была благоприятна, и полагая желательной прекрасную смерть. И ты ещё сомневаешься в том, что достопамятная смерть ради доблестного деянья прекрасна? Кто мужественно переносит пытки, тому помогают все добродетели. Одна, быть может, выделяется и больше всего заметна – терпение, но тут и мужество, потому что терпение, стойкость, выносливость суть лишь его ветви; здесь и разумность, потому что без неё не будет решения, убеждающего как можно мужественнее перенести неизбежное; здесь и упорство, которое никому не поколебать, у которого никакой силе не вырвать изначального намерения; здесь весь неделимый сонм добродетелей, и всё честное совершается одной добродетелью, но по решению всего их совета. А что одобрено всеми добродетелями, хотя по видимости делается одной из них, то и желательно. Неужто, по – твоему, только то желательно, что приносят нам праздность и наслаждение, что мы встречаем, украсив двери? Есть блага и со скорбным ликом, есть желания, исполнение которых прославляется не толпой поздравителей, а благоговеньем коленопреклонённых. По – твоему, Регул не по собственному желанию прибыл обратно к пунийцам? Исполнись духом великого человека, отойди ненадолго от мнений толпы, постигни в должном величии прекрасный образ добродетели, которую надлежит чтить не венками и ладаном, а потом и кровью. Взгляни на Марка Катона, подносящего чистейшие свои руки к святой груди и раздирающего слишком неглубокие раны. Скажешь ли ему: «Желаю тебе исполнения всех желаний», или: «Соболезную тебе», или скажешь: «Счастье твоему делу?». Тут мне кстати вспоминается наш Деметрий, который спокойную жизнь без набегов судьбы называл «мёртвым морем». Не иметь повода ни встряхнуться, ни взволноваться, не знать ни угрозы, ни нападения, чтобы на них испытать крепость духа, но бездействовать в ненарушаемой праздности – это не покой, а мёртвый штиль. Стоик Аттал говаривал: «Я предпочитаю лагерь фортуны её ласке. Здесь я мучаюсь, но храбро – и это хорошо. Здесь я гибну, но храбро – и это хорошо». Послушай Эпикура: Он говорит: «Как отрадно!». Я бы, правда, не назвал такое благородное и суровое дело столь изнеженным словом. Я сгораю, но непобеждённым; неужели это не желательно? Не то, что огонь меня жжёт, а то, что не побеждает? Нет ничего величавее и прекраснее добродетели, и всё, что делается по её повелению, есть благо и потому желательно.

Будь здоров.