Письмо шестдесят пятое (lxv).

Сенека приветствует Луцилия!

Вчерашний день разделил я с болезнью: Первую его половину она отняла у меня, вторую мне уступила. Сначала я попытал свою душу чтением. Она выдержала. Тогда я решился приказать ей – а верней позволить что – нибудь потяжелее: Стал писать, и с большим, чем обычно, вниманием, так как не желал сдаваться в схватке с трудностью предмета. Но тут подоспели друзья и силой обуздали невоздержного больного. Место дощечек заняла беседа, из которой я перескажу тебе ту часть, что вызвала спор, ведь судьёй мы избрали тебя. Дела у тебя будет больше, чем ты думаешь, так как тяжущихся сторон – три. Наши стоики, как тебе известно, утверждают: Всё в природе возникает из двух начал – причины и материи. Материя коснеет в неподвижности, она ко всему готова, но останется праздной, если никто не приведёт её в движенье. Причина, или же разум, ворочает материю как хочет и, придавая ей форму, лепит всяческие предметы. Ведь в каждой вещи непременно должно быть то, из чего она делается, и то, чем она делается; второе есть причина, первое – материя. Любое искусство подражает природе, так что сказанное мною о мироздании можешь приложить ко всем делам рук человеческих. Вот статуя: Здесь наличествует и материя, послушная художнику, и художник, придавший материи обличье. Материей в статуе была бронза, причиной – художник. То же самое присуще и всем вещам: Каждая состоит из того, что её создало, и того, из чего она создана. Стоики считают, что есть одна причина – то, что создаёт вещи. По Аристотелю, говорить о причине можно трояко: «Первая причина, по его словам, это сама материя, без которой ничего нельзя создать; вторая – это сам создатель; третья это форма, которая придаётся каждому изделию, как статуе», – её – то Аристотель и называет: «Эйдос», «А четвёртая причина – это намеренье, с которым создаётся изделие». Я поясню, что это такое. Первая причина статуи есть бронза, ведь не будь того, из чего изваяние отлито или высечено, не было бы сделано и оно само. Вторая причина – художник: Без его умелых рук бронза никак не могла бы принять вида статуи. Третья причина есть форма: Статуя не звалась бы: «Дорифор» или: «Диадумен», если бы не придали ей именно этого обличья. Четвёртая причина – это намеренье, с каким её сделали: Не будь его, её бы делать не стали. Что такое намеренье? То, что привлекало художника и за чем он гнался: Если он работал на продажу, – это деньги, или слава, если он работал ради почёта, или вера, если он готовил приношенье в храм. Значит, причина и то, ради чего делается вещь. Или, по – твоему, нет необходимости считать в числе причин сделанного дела всё, без чего оно бы не делалось? Платон добавляет ещё одну причину: Образец, именуемый у него «идеей». На него – то и оглядывается художник, чтобы создать именно то, что собирался. Неважно, будет ли этот образец вне его, но перед глазами, или внутри, зачатый и выношенный в душе. Эти образцы всех вещей заключает в себе божество, обнимающее духом и число, и вид всего того, что имеет быть созданным: Оно полно теми не ведающими ни смерти, ни перемены, ни усталости обликами, которые Платон зовёт идеями. Люди погибают, а сама человечность, по образцу которой создаётся человек, пребывает и не терпит урона от людских страданий и смертей. Итак, по словам Платона, есть пять причин: То, из чего, то, кем, то, в каком виде, то, наподобие чего, то, ради чего; последнее же – это то, что из них получается. Так, в статуе (раз уж мы начали о ней говорить) то, из чего, есть бронза, то, кем, – художник, то, в каком виде, – это форма, которая ей придана, то, наподобие чего, это образец, которому подражал создатель, то, ради чего, – это его намеренье, то, что из них получается, – это сама статуя. То же самое, говорит Платон, есть и у вселенной: И создатель – то есть бог, и то, из чего она создана, – то есть материя, и форма – тот облик и порядок, которые мы видим в мире, и образец – то, наподобие чего бог сотворил эту прекрасную громаду, и намеренье, с которым он её сотворил. Ты спросишь, каково было намеренье бога? Сделать добро. Именно так и говорит Платон: «Какая причина создать мир была у бога? Он добр, а добрый не жалеет другим ничего благого, вот он и сделал лучшее, что мог». Так рассуди нас и вынеси приговор, чьи слова, на твой взгляд, всего правдоподобнее, ведь до сужденья о том, чьи слова истиннее всего, нам далеко, как до самой истины. В утверждениях Платона и Аристотеля названо либо слишком много, либо слишком мало причин. Если считать причинами всё, без чего нельзя сделать того – то, – названо их слишком мало. Пусть тогда причислят к причинам и время: Без времени ничто не будет сделано. Пусть причислят и место, ведь если делать негде, то и невозможно делать. Пусть причислят движение: Без него ничто не делается и не гибнет, без движения нет ни искусства, ни изменений. Но мы – то ищем первую и общую причину. А она должна быть простой, потому что проста материя. Что это за причина? Конечно, деятельный разум, то есть бог, а перечисленные вами – это не отдельные причины, они все зависят от одной, той, которая и действует. Ты говоришь, что форма есть причина? Но её придаёт изделию художник, она есть часть причины, а не причина. И образец – не причина, а необходимое орудие причины. Образец так же необходим художнику, как резец, как напильник; без них искусство не сдвинется с места, но они – и не части его, и не причины. «Намеренье художника, то, ради чего он берётся что – нибудь сделать, есть причина». Пусть причина, но не действующая, а дополнительная. Таких может быть без счёта, а мы доискиваемся до общей причины. Нет, без обычной своей тонкости утверждают они, будто весь мир, как любое законченное изделие, есть причина: Между изделием и его причиной – большая разница. Что – ж, или вынеси приговор, или (это в подобных тяжбах самое лёгкое) потребуй доследования и верни дело. Но ты скажешь: «Какая тебе радость терять время на эти пустяки? Они ведь ни одной из твоих страстей не уймут, ни от одного из вожделений не избавят». Верно; я тоже считаю важнее те занятия, которые утишают душу, и сперва исследую себя, а потом только вселенную. Но времени я, вопреки твоим мыслям, не теряю и сейчас, ведь если этих исследований не мельчить и не растекаться в ненужных тонкостях, они поднимают и возвышают наш дух, придавленный тяжёлой ношей, но жаждущий распрямиться и вернуться в тот мир, которому он принадлежит. Тело для духа – бремя и кара, оно давит его и теснит, держит в оковах, покуда не явится философия и не прикажет ему вольно вздохнуть, созерцая природу, и не отпустит от земного к небесному. В этой отлучке он ускользает из – под стражи и набирается сил в открытом небе. Как художники, утомив глаза тонкой и пристальной работой в плохо и скудно освещённой мастерской, выходят на улицу и в каком – нибудь отведённом для общественного отдыха месте дают глазам насладиться вольным светом, так дух, запёртый в своём тёмном и унылом жилище, едва только может, стремится на простор и отдыхает, созерцая природу. Мудрый или ищущий мудрости, хоть и прочно скованы с телом, отсутствуют лучшей своей частью и направляют помыслы ввысь. Они, словно присягнувшие воины, считают срок своей жизни сроком службы, и образ их мыслей таков, что жизнь они принимают без любви и без ненависти и терпеливо несут смертную долю, хотя и знают, что лучшее ждёт их впереди. Ты запрещаешь мне наблюдать природу? Отрываешь от целого, оставляешь мне малую часть? Нельзя мне доискиваться, в чём начала всех вещей? Кто их лепщик? Кто расчленил всё, когда оно было слито воедино и облечено косной материей? Нельзя мне доискиваться, кто создатель этого мира? По какой разумной причине такая громада обрела закон и порядок? Кто собрал разбросанное, разделил перемешанное, коснеющему в единой бесформенности придал обличье? Что изливает столько света? Огонь ли это, или что – нибудь ярче огня? Значит, нельзя мне этого доискиваться? Так мне и не узнать, откуда я вышел? Однажды ли я должен всё это видеть, или мне предстоит рождаться много раз? Куда я отправлюсь отсюда? Какое жилище ждёт душу, избавившуюся от рабского человеческого состояния? Ты запрещаешь мне причаститься небу – значит, велишь мне жить, не поднимая головы. Я не так мал и не ради такой малости рождён, чтобы быть только рабом своему телу, – на него я гляжу не иначе как на цепь, сковавшую мою свободу. Его подставляю я судьбе, чтобы не шла дальше, и не позволяю её ударам, пройдя через него, ранить и меня. Если что во мне и может потерпеть ущерб, так только тело, но в этом открытом для опасностей жилище обитает свободный дух. Эта плоть никогда не принудит меня страшиться, не принудит к притворству, недостойному человека добра, или ко лжи во славу этого ничтожного тела. Я расторгну союз с ним, как только мне заблагорассудится. Мы и сейчас, покуда связаны друг с другом, союзники не на равных правах: Все их забрала себе душа. Презрение к собственному телу наверняка даёт свободу. Возвращаясь к нашему предмету, я повторяю, что свободе этой немало способствует и наблюдение природы, о котором мы беседовали. Ведь всё состоит из материи и бога. Бог упорядочивает смешение, и всё следует за ним, правителём и вожатым. Могущественнее и выше то, что действует, то есть бог, нежели материя, лишь претерпевающая действие бога. То же место, что в этом мире бог, занимает в человеке душа, что в мире материя, то в нас – тело. Так пусть худшее рабски служит лучшему, будем же храбры против всего случайного, не побоимся ни обид, ни ран, ни оков, ни нужды. Что такое смерть? Либо конец, либо переселенье. Я не боюсь перестать быть – ведь это всё равно, что не быть совсем, я не боюсь переселяться – ведь нигде не буду я в такой тесноте.

Будь здоров.