Письмо сто восемнадцатое (cxviii).

Сенека приветствует Луцилия!

Ты требуешь, чтобы я писал чаще. Подведём – ка счёт, – несостоятельным окажешься ты. Мы уславливались, что твои письма будут первыми: Ты пишешь, я отвечаю. Но не буду прижимист: Я ведь знаю, что тебе можно поверить в долг, и всё дам досрочно. При этом я не буду поступать как Цицерон, человек весьма красноречивый, который велел Аттику, «даже если не о чём будет говорить, писать всё, что взбредёт на ум». Мне всегда будет о чём писать, хоть я и не стану заниматься вещами, которыми заполняет свои письма Цицерон: Кто выступил притязателём на должность и хлопочет о выборах, кто борется своими силами, кто чужими руками, кто домогается консульства, полагаясь на Цезаря, на Помпея, на свою ловкость; какой несговорчивый ростовщик – Цецилий, от которого даже близкие не получат ни гроша иначе как из двенадцати процентов. Лучше заниматься своими, а не чужими пороками, разобраться в себе и посмотреть, как много есть вещей, на которые мы притязаем, но не можем собрать голосов. Вот что самое благородное, мой Луцилий, вот в чём безмятежность и свобода: Ничего не домогаться, а миновать площадь, где фортуна ведёт выборы. Неужели, по – твоему, не приятно, – когда трибы созваны, когда притязатели на должность трепещут от неизвестности на своих возвышеньях и один обещает деньги, другой действует через посредника, третий покрывает поцелуями руки, до которых он, будучи избран, и дотронуться не захочет, и всё в оцепенении ждут крика глашатая, – стоять в стороне и смотреть на это торжище, ничего не покупая и не продавая? А насколько больше радость того, кто спокойно взирает не на консульские и не на преторские выборы, а на те великие, на которых одни хлопочут о годичных должностях, другие – о пожизненной власти, третьи – об удачном завершенье войны и триумфе, четвёртые – о богатствах, те – о женитьбе, о детях, эти – о своём здоровье и о здоровье близких. Сколь великой будет душа того, кто один ничего не станет домогаться, никого не захочет умолять и скажет: «Что мне до тебя, фортуна! Я не дам тебе власти надо мною. Я знаю, у тебя Катонов проваливают, а избирают Ватиниев, и я ни о чём не прошу!». Вот что значит взять фортуну в свои руки. Вот о чём мы можем писать друг другу, не боясь исчерпать этот предмет, меж тем как на нас с беспокойством смотрят тысячи людей, которые, чтобы добыть что – нибудь себе же на погибель, попадают из одной беды в другую и гонятся за тем и за другим, чтобы вскоре от него же бежать или им погнушаться. Кто, достигши, довольствовался тем, что представлялось ему покрывающим с избытком все желанья? Счастье, вопреки общему мнению, не жадно, а слишком ничтожно, чтобы кого – нибудь насытить. Тебе кажется высоким то, от чего ты далеко, а взойди наверх – и оно окажется низким. Пусть я буду лжецом, если тебе и тогда не захочется взойти выше: То, что ты считал вершиной, только ступенька. От незнания истины плохо всем. Люди мчатся, словно вдогонку за благами, обманутые слухами, а потом, достигнув и немало выстрадав, видят, что достигнутое ими или дурно, или тщётно, или меньше, чем они надеялись, а немалая часть людей дивится обманчивым издалека вещам, и большое кажется толпе благом. Чтобы такое не случилось и с нами, исследуем, что есть благо. Его толкуют по – разному: Один определяет его так, другой говорит о нём иначе. Некоторые дают такое определенье: «Благо есть то, что привлекает души, что зовёт их к себе». На это сразу же возражают: А что, если оно зовёт души им на погибель? Ведь ты знаешь, как много зол выглядит соблазнительно. Правда и правдоподобье отличаются друг от друга. Благо же непременно сочетается с правдой: Что не истинно, то не благо, а что привлекает и заманивает, то правдоподобно, оно подкрадывается, подзадоривает, влечёт. Другие давали такое определенье: «Благо – это то, что заставляет желать себя, вызывает в душе сильное стремленье к себе». И на это можно возразить так же: Сильное стремленье вызывает в душе многое, к чему стремятся себе на горе. Лучшее определение дают те, что говорят: «Благо – это то, что вызывает в душе стремленье к себе, согласное с природой, и только потому заслуживает, чтобы его домогались». Что заслуживает домогательства, то честно, ибо и стремленье к нему совершенно. Но тут сам предмет напоминает мне, что уместно будет сказать о различии между благом и честностью. У них есть нечто единое и неразделимое: Нет блага, в котором не было бы доли честности, и что честно, то всегда благо. А в чём же различие? Честность есть совершенное благо, завершающее собою блаженство жизни, благо, через причастность которому и всё прочее становится благом. Вот что я имею в виду: Военная служба, например, или начальство над легионом, или право вершить суд – всё это и не благо и не зло. Но когда обязанности эти исполняются честно, они становятся благами, переходят из разряда вещей безразличных в разряд благ. Благо делается благом в сообществе с честностью, честность и сама по себе благо. Благо вытекает из честности, честность – сама себе исток. Нынешнее благо могло когда – то быть злом; всё, что честно, иначе как благом быть не может. Некоторые давали и такое определение: «Благо есть то, что согласно с природой». Слушай внимательно, что я скажу: Всё, что благо, согласно с природой, но не всё, что согласно с природой, есть также и благо. Много вещей не противоречат природе, но они так ничтожны, что имя блага им не пристало. Они так легковесны, что заслуживают презрения, из благ же и самое малое его не заслуживает. Ибо пока оно ничтожно, оно не станет благом, а став благом, перестанет быть ничтожным. Как распознать благо? Оно в совершенстве согласуется с природой. «Ты не споришь, что благо согласно с природой, ибо таково его качество, но утверждаешь, будто есть и не блага, согласные с природой. Как же может быть одно благом, другое нет? Как может быть разного свойства то, что обладает таким важным общим признаком, как согласие с природой?». Может из – за своей величины. Не ново, что многое, вырастая, изменяется. Был ребёнком – стал взрослым, и качество уже другое: Ребёнок неразумен, взрослый разумен. Многое благодаря приросту делается не только больше, но и другим. «Нет, что становится больше, не становится другим: Нальёшь ли ты вино в бутылку или в бочку, – разницы нет, вино и там и там сохраняет своё качество; возьми от большого количества мёда немного – вкус будет тот же». Но твои примеры – совсем другого рода: У этих вещей свойства сохраняются, хотя их самих становится больше. Есть вещи, которые от умножения не меняют ни рода, ни свойств, и есть такие, что после многих добавлений от последнего превращаются в нечто другое, ибо оно – то и придаёт им новое, иное, нежели прежде, качество. Один камень создаёт свод – тот, который замыкает наклонные стены и, вклинившись, связывает остальные камни. Почему больше всего делает последнее добавленье, как бы ни было оно мало? Потому что оно не увеличивает, а завершает собою. А некоторые вещи в постепенном движении избавляются от прежнего обличья и принимают новое. Если душа долго осматривает что – нибудь и устаёт следовать за его величиной, мы начинаем называть эту вещь бесконечной, а это совсем не то, что вещи, кажущиеся большими, но имеющие предел. Так же точно мы думаем, что такая – то вещь делится с трудом, и с возрастанием трудности под конец обнаруживаем, что она неделима, а от того, что движется еле – еле и с натугой, мы переходим к неподвижному. Таким же образом нечто было согласно с природой, но возрастание величины переводит его в другое качество, и оно становится благом.

Будь здоров.