Письмо сто шестое (cvi).

Сенека приветствует Луцилия!

Я не так скоро отвечаю на твои письма не потому, что так уж обременен делами: Этих оправданий можешь не слушать, ведь свободен и я, и все, – если мы только пожелаем. Дела за нами не гонятся, – люди сами держатся за них и считают занятость признаком счастья. Так почему же я сразу не написал тебе? То, о чём ты спрашивал, составляет часть моего труда. Ведь ты знаешь, что я в нём хочу охватить всю нравственную философию и объяснить все относящиеся к ней вопросы. Вот я и колебался, отложить ли мне тебя или рассмотреть твоё дело прежде, чем до него в своём месте дойдёт очередь, и мне показалось, что человечнее будет не задерживать пришедшего из такой дали. Потому я и этот предмет изыму из ряда связанных с ним и, если будет ещё что – нибудь подобное, пошлю тебе по своей воле, без просьбы. Ты спросишь, что я имею в виду. Всё, о чём скорей приятно, чем полезно, знать, вроде того, про что ты задаёшь вопросы: Телесно ли благо? Благо приносит пользу, то есть действует, а что действует, то телесно. Благо движет душу, в некотором роде лепит её и удерживает, – а всё это свойства тела. Телесные блага сами телесны, – а значит, и душевные блага тоже, потому что и душа есть тело. Благо человека не может не быть телом, потому что он сам телесен. Я солгу, если не признаю, что всё питающее тело или поддерживающее либо восстанавливающее его здоровье – телесно, значит, и благо человека есть тело. Я думаю, ты не сомневаешься, что страсти – такие как гнев, любовь, грусть, – суть тела (мне хочется присовокупить и то, о чём ты не спрашиваешь), а если сомневаешься, погляди, меняемся ли мы от них в лице, хмурим ли лоб и распускаем ли морщины, краснеем ли и чувствуем ли, как кровь отливает от щёк. Что же, по – твоему, может оставить столь явные телесные признаки, кроме тела? А если страсти суть тела, то и душевные недуги тоже, – такие как скупость, жестокость, все закоренелые и уже неисправимые пороки, а значит, и злоба со всеми её разновидностями – коварством, завистью, спесью – тоже, а значит, и блага тоже, во – первых, потому что они противоположны порокам, и, во – вторых, потому что явят тебе те же приметы. Неужели ты не видел, какую силу придаёт взгляду храбрость? Какую остроту – разумность? Какую кротость и покой – благочестье? Какую безмятежность веселье? Какую непреклонность – строгость? Какую невозмутимость – правдивость? Значит, всё это – тела: От них меняется и цвет кожи, и состоянье тела, над которым они и властвуют. Все названные мною добродетели суть блага, как и всё, что они дают. Как усомниться вот в чём: Всё, что может к чему – либо прикоснуться, есть тело? Тело лишь может касаться и тела лишь можно коснуться, так сказал Лукреций. А от всего названного мною наше тело не менялось бы, если бы не испытало прикосновений, значит, всё это телесно. Опять – таки, всё, в чём достаточно силы, чтобы толкать вперёд, принуждать, удерживать, приказывать, есть тело. Но разве страх не удерживает? Разве дерзость не толкает вперёд? Разве храбрость не придаёт сил и не движет нами? Воздержность не обуздывает и не отзывает вспять? Радость не поднимает? Грусть не давит? Наконец, что бы мы ни делали, мы поступаем так по веленью либо злонравия, либо добродетели, а что повелевает телом, то и само есть тело, что даёт телу силы, то тоже тело. Благо человека есть и благо его тела, значит, оно телесно. Ну что ж, в чём ты хотел, в том я тебе угодил, а сейчас я скажу себе, что ты скажешь на это (я воочию вижу тебя): Мы играем в разбойники, тратим время на ненужные тонкости, от которых становятся не лучше, а только учёнее. Мудрость и яснее, и проще, для благомыслия довольно прочесть немного. Но и философию, как всё остальное, мы загромождаем ненужностями. В чтении, как и во всём, мы страдаем неумеренностью, и учимся для школы, а не для жизни.

Будь здоров.