Письмо шестидесятое (lx).

Сенека приветствует Луцилия!

Я жалуюсь, ссорюсь, сержусь. И теперь ты желаешь того же, чего желала тебе кормилица, или дядька, или мать? До сих пор ты не понял, сколько зла они тебе желали? Да, мольбы близких для нас – всё равно что мольбы врагов! И тем они опасней, чем счастливей сбываются. Я не удивляюсь тому, что всё дурное преследует нас с малых лет, ведь мы выросли среди родительских проклятий. Пусть боги услышат и нашу бескорыстную мольбу за себя. До каких пор мы будем чего – нибудь требовать от богов, словно не можем ещё сами себя прокормить? До каких пор будем засевать для себя столько полей, сколько впору большим городам? До каких пор целый народ будет снимать для нас урожай? До каких пор ради одного накрытого стола будут приплывать бессчётные корабли из разных морей? Несколько югеров пастбища досыта кормят быка, один лес питает стадо слонов, – человек собирает пищу и с суши, и с моря. Что же? Неужели природа, дав нам такое небольшое тело, наделила нас ненасытной утробой, так что мы побеждаем алчностью самых огромных и прожорливых зверей? Ничуть нет! Много ли воздаётся природе? Она довольствуется малым! Нам дорого обходится не голод, а тщеславие. Тех, кто, по словам Саллюстия, подчиняется желудку, мы должны причислить не к людям, а к животным, а некоторых даже не к животным, но к мертвецам. Жив тот, кто многим приносит пользу; жив тот, кто сам себе полезен. А кто прячется и коснеет в неподвижности, для того дом – словно гроб. Можешь хоть начертать у порога его имя на мраморе, ведь они умерли раньше смерти.

Будь здоров.

Письмо шестьдесят первое (lxi).

Сенека приветствует Луцилия!

Не будем больше желать того, чего желали. Я, старик, стараюсь, чтобы даже не казалось, будто желания у меня те же, что в отрочестве. На это идут мои дни, мои ночи, это – мой труд, мой помысел: Положить конец былому злу. Я стараюсь, чтобы каждый день был подобием целой жизни. Я не ловлю его, словно он последний, но смотрю на него так, что, пожалуй, он может быть и последним. И это письмо я пишу тебе с таким настроением, будто смерть в любой миг может оторвать меня от писания. Я готов уйти и потому радуюсь жизни, что не слишком беспокоюсь, долго ли ещё проживу. Пока не пришла старость, я заботился о том, чтобы хорошо жить, в старости – чтобы хорошо умереть, а хорошо умереть – значит, умереть с охотой. Старайся ничего не делать против воли! Всё предстоящее предстоит по необходимости тому, кто сопротивляется; в ком есть охота, для того необходимости нет. Я утверждаю: Кто добровольно исполняет повеленье, тот избавлен от горчайшего в рабской доле: Делать, чего не хочется. Несчастен не тот, кто делает по приказу, а тот, кто делает против воли. Научим же нашу душу хотеть того, чего требуют обстоятельства, и прежде всего будем без печали думать о своей кончине. Нужно подготовить себя к смерти прежде, чем к жизни. У жизни всего есть вдоволь, но мы жадны к тому, что её поддерживает: Нам кажется и всегда будет казаться, будто чего – то не хватает. Довольно ли мы прожили, определяют не дни, не годы, а наши души. Я прожил, сколько нужно, милый мой Луцилий, и жду смерти сытый.

Будь здоров.