Письмо тридцать второе (XXXII).

Сенека приветствует Луцилия!

Я всё про тебя разузнаю и выпытываю у каждого, кто приезжает из твоих краёв, что ты делаешь, где и с кем проводишь время. Тебе меня не обмануть: Я везде с тобою. Живи так, словно я слышу о каждом твоём поступке и даже вижу его. Ты спросишь, что мне было приятнее всего о тебе слышать? То, что я ничего не слышал: Большинство из спрошенных мною и не знают о твоих делах. Самое полезное – сторониться людей, на тебя не похожих и одержимых другими желаниями. Впрочем, я уверен, что тебя не сбить с пути: Ты будешь твёрд в своих стремлениях даже среди толпы совратителей. Так что же? Я не боюсь, что тебя сделают другим, боюсь, что тебе помешают. Ведь и тот, из – за кого мы мешкаем, немало вредит нам; тем более что жизнь наша коротка и сами мы ещё больше сокращаем её своим непостоянством, каждый раз начиная жить наново. Мы дробим её на мелкие части и рвём в клочки. Спеши же, дорогой мой Луцилий, подумай, как бы ты ускорил шаг, если бы по пятам за тобою шли враги, если бы ты опасался, что вот – вот появится конный и пустится вдогонку убегающим. Так оно и есть: Погоня настигает, беги быстрее, укройся в надёжном месте! А покуда подумай, как хорошо пройти весь путь жизни раньше смертного часа, а потом безмятежно ждать, пока минует остаток дней, ничего для себя не желая, ибо ты достиг блаженства и жизнь твоя не станет блаженнее, если продлится ещё. Наступит, наконец, время, когда ты будешь знать, что – до времени тебе нет дела, когда ты станешь спокойным и безмятежным и, сытый собою по горло, не будешь думать о завтрашнем дне! Ты хочешь знать, отчего люди так жадны до будущего? Оттого, что никто сам себе не принадлежит! Твои родители желали для тебя много такого, что я, с моей стороны, желаю тебе презирать. Их пожелания грабили многих, чтобы обогатить тебя: Всё, что тебе достаётся, непременно у кого – нибудь отнято. А я желаю тебе распоряжаться самим собой, чтобы твой дух, волнуемый смутными мыслями, противился им, обрёл уверенность и довольство собою, чтобы, поняв, в чём истинное благо (а понять – значит овладеть им), он не нуждался в продлении жизни. Только тот поистине уволен со службы и свободен, тот ушёл из – под власти необходимости, кто живёт, завершив путь жизни.

Будь здоров.

Письмо тридцать третье (XXXIII).

Сенека приветствует Луцилия!

Ты хочешь, чтобы я и к этим письмам, как к прежним, прибавлял изречения наших великих. Но ведь они занимались не одними украшениями речи: Всё в их сочинениях мужественно. Ты сам знаешь: Где что – нибудь выдаётся и бросается в глаза, там не всё ровно. Если весь лес одинаковой высоты, ты не станешь восхищаться одним деревом. Такими изречениями полны и стихи, и труды историков. Поэтому не думай, будто они принадлежат только Эпикуру: Они – общее достояние, и больше всего – наше. Но у него их легче заметить, потому что попадаются они редко, потому что их не ждёшь, потому что странно видеть мужественное слово у человека, проповедующего изнеженность. Так судит о нём большинство, а для меня Эпикур будет мужествен даже в тунике с рукавами. Ведь мужество и усердие, и готовность к бою есть и у персов, а не только у высоко подпоясанных. Так зачем же требовать от меня выбранных из целого и многократно повторённых слов, если то, что у других можно лишь выбрать, у наших говорится сплошь? Нет у нас бьющих в глаза приманок, мы не морочим покупателя, который, войдя, ничего не отыщет, кроме вывешенного у двери. Мы каждому позволяем выбирать образцы, откуда ему угодно. Представь, что мы захотели бы привести то или другое изречение из множества: Кому его приписать? Зенону, или Клеанфу, или Хрисиппу, или Панэтию, или Посидонию? Над нами нет царя, каждый распоряжается собою. А у них и то, что сказано Гермархом или Метродором, приписывается одному. Кто бы что ни сказал в их лагере, всё сказано под верховным водительством единственного человека. Мы же, как бы ни старались, не можем выделить что – нибудь одно из такого множества одинаковых предметов. Только бедняк считает овец. Куда ты ни взглянешь, читая, всюду найдёшь такое, что бросалось бы в глаза, не будь всё остальное не хуже. Поэтому не надейся, что тебе удастся наскоро отведать плоды дарования величайших людей: Тут нужно всё рассмотреть, всё изучить. Всё здесь по делу, каждая черта в произведении так сплетена с другою, что невозможно что – либо изъять, не разрушив целого. Впрочем, я не запрещаю тебе рассматривать и отдельные члены, но только имея перед собой всего человека. Не та красива, у которой хвалят руку или ногу, а та, у кого весь облик не позволит восхищаться отдельными чертами. Если ты всё – таки настаиваешь, я не стану скупиться, а буду дарить щедрой рукой. Число изречений несметно, они разбросаны везде, их нужно не выбирать, а подбирать. Они не капают по капле, а текут сплошной струёй, слитые воедино. Нет сомнения, они принесут немалую пользу неискушённым, слушающим из – за дверей. Легче запоминаются отдельные мысли, законченные и завершенные, как строки стихов. Поэтому мы и даём мальчикам заучивать наизусть изречения и то, что греки называют «хриями»: Их легко может воспринять детская душа, неспособная ещё вместить больше. Взрослому же и сделавшему успехи стыдно срывать цветочки изречений, опираясь, как на посох, на немногие расхожие мысли, и жить заученным на память. Пусть стоит на своих ногах и говорит сам, а не запоминает чужое. Стыдно старому или пожилому набираться мудрости из учебника. «Так сказал Зенон». А ты сам? «А это сказано Клеанфом». А ты – то? До каких пор будешь под началом у других? Командуй сам, скажи слово, достойное памяти. Изреки что – нибудь от себя. На мой взгляд, все эти не создатели, а толкователи, прячущиеся в чужой тени, не обладая ни каплей благородства, век не осмелятся сделать то, чему так долго учились. Они понаторели запоминать чужое. Но одно дело помнить, другое знать! Помнить – значит сохранять в памяти порученное тебе другими, а знать это значит делать и по – своему, не упёршись глазами в образец и не оглядываясь всякий раз на учителя. «Так сказал Зенон, это сказано Клеанфом». Не становись второю книгой! До каких пор ты будешь учиться? Учи других, пора! Зачем мне слушать то, что я и сам могу прочесть? «Живой голос – великое дело!». Но не тот, что приспособлен повторять чужие слова и годится только в переписчики. И ещё: Неспособные выйти из – под опеки предшественников идут за ними, во – первых, даже в том, от чего все уже отошли, и, во – вторых, в том, что ещё только ищется и никогда не будет найдено, если мы станем довольствоваться найденным прежде. Вдобавок, идущий следом за другим ничего не найдёт, потому что не ищет. «Что же, мне не идти по стопам предшественников?». Нет, я воспользуюсь старой дорогой, но если найду другую, короче и ровнее, то сам её вымощу. Все, кто до нас занимались тем же, не наши повелители, а наши вожатые. Истина открыта для всех, ею никто не завладел. Немалая доля её останется и потомкам.

Будь здоров.