Письмо двадцать седьмое (XXVII).

Сенека приветствует Луцилия!

«Ты поучаешь меня, – скажешь ты. – Не потому ли, что сам уже исправился через собственные поучения и теперь тебе хватает времени искоренять чужие пороки?». Я не так бесчестен, чтобы, сам будучи нездоров, лечить других. Просто я как будто хвораю в одной комнате с тобою и беседую о нашем общем недуге, советуя разные лекарства. Слушай же меня так, словно я говорю с самим собой. Я впускаю тебя в мой тайник и, пользуясь твоим присутствием, нападаю на самого себя. Себе я кричу: «Сочти свои годы – и постыдись желать того же, чего желал мальчишкой, и то же самое запасать. Хоть одно сделай ради себя, пока не пришёл смертный час: Пусть твои пороки умрут прежде тебя. Откажись от беспокойных наслаждений, за которые приходится платить так дорого, ведь все они вредны – не только будущие, но и минувшие. Как у злодеев, даже не пойманных с поличным, и после преступления не проходит тревога, так после нечистых наслаждений раскаяние остаётся и долго спустя. В них нет ни прочности, ни верности: Даже те, что не вредят, мимолётны. Лучше поищи непреходящее благо! А такого нет, кроме тех благ, которые душа обретает в самой себе. Одна лишь добродетель даёт нам радость долговечную и надёжную: Всё, что мешает ей, подобно облаку, которое проносится низко и не может одолеть дневной свет». Когда же удастся настигнуть эту радость? И раньше в этом деле не мешкали, но нужно ещё поспешить. Сделать остаётся так много, что непременно нужны твоё усердие и твои труды, если ты хочешь чего – нибудь добиться. На других это дело не переложишь. Чужая помощь возможна в другой, не в этой науке. Жил ещё на нашей памяти богач Кальвизий Сабин. И по богатству своему, и по складу души это был настоящий вольноотпущенник. Никогда не видел я человека столь непристойного в своём блаженстве. Память у него была такая плохая, что он то и дело забывал имена Улисса, либо Ахилла, либо Приама, которых мы знаем не хуже, чем рабов, приставленных к нам с детства. Никакой старик – номенклатор, который вместо того, чтобы вспоминать имена, выдумывает их, не приветствовал граждан до того невпопад, как Сабин – троянцев и ахеян. А хотелось ему слыть знатоком. И вот какое средство он придумал: Купив за большие деньги рабов, одного он заставил заучить Гомера, второго – Гесиода, ещё девятерых распределил он по одному на каждого лирика. Чему удивляться, если они дорого обошлись ему? Ведь таких рабов не найти, их готовили для него на заказ. Собрав у себя эту челядь, стал он донимать гостей за столом. В изножье у него стояли слуги, у которых он спрашивал те стихи, что хотел прочесть, – и всё – таки запинался на полуслове. Сателлий Квадрат, прихлебатель богатых глупцов, который перед ними пресмыкался и (ведь без того невозможно!) над ними насмехался, посоветовал ему поставить грамматиков сборщиками упавших объедков. А когда Сабин сказал, что каждый раб обошёлся ему в сто тысяч, Квадрат отвечал: «Столько же книжных ларей ты мог бы купить дешевле!». Но тот всё же упорно считал, что знания каждого из его домочадцев – это его знания. Тот же Сателлий стал подзадоривать Сабина, человека больного, измождённого и хилого, заняться борьбой. А когда тот ответил: «Как же я смогу? Я и так еле жив!», – он сказал: «Во имя богов, не смей так говорить. Разве ты не видишь, сколько у тебя здоровенных рабов?». Совершенство духа нельзя ни взять взаймы, ни купить, а если бы оно и продавалось, всё равно, я думаю, не нашлось бы покупателя. Зато низость покупается ежедневно. Получи теперь то, что я должен, и прощай. «Бедность, живущая по закону природы, – это богатство». Эпикур часто повторял эту мысль, всегда по – новому. Но не беда сказать лишний раз, если этому сколько ни учись, всё мало. Одним довольно лекарство указать, другим нужно его навязывать.

Будь здоров.