Письмо двадцать третье (ххiii).

Сенека приветствует Луцилия!

Ты думаешь, я буду писать тебе о том, как мягко обошлась с нами эта зима, не слишком холодная и недолгая, какой коварной оказалась весна с её поздними холодами, и о прочих глупостях, по примеру ищущих, о чём бы сказать. Нет, я буду писать так, чтобы принести пользу и тебе, и себе. Но тогда о чём же мне писать, как не о том, чтобы ты научился правильно мыслить? Ты спросишь, в чём основание этой науки. В том, чтобы не радоваться по – пустому. Я сказал «основание»? Нет, вершина! Достиг вершины тот, кто знает, чему радоваться, кто не отдаёт своего счастья на произвол других. Не знает покоя, не уверен в себе тот, кого манит надежда, если даже предмет её рядом, и добыть его легче лёгкого, и никогда раньше она не обманывала. Вот что, Луцилий, сделай прежде всего: Научись радоваться. Ты думаешь, я тебя лишаю множества наслаждений, если отвергаю всё случайное и полагаю, что нужно избегать надежд – самых сладких наших утех? Совсем наоборот: Я хочу, чтобы радость не разлучалась с тобой, хочу, чтобы она рождалась у тебя дома. И это исполнится, если только она будет в тебе самом. Всякое иное веселье не наполняет сердце, а лишь разглаживает морщины на лбу: Оно мимолётно. Или, по – твоему, радуется тот, кто смеётся? Нет, это душа должна окрылиться и уверенно вознестись надо всем. Поверь мне, настоящая радость сурова. Уж не думаешь ли ты, что вон тот, с гладким лбом и, как выражаются наши утончённые говоруны, со смехом в очах, презирает смерть, впустит бедность к себе в дом, держит наслаждения в узде, размышляет о терпеливости в несчастье? Радуется тот, кто не расстаётся с такими мыслями, и радость его велика, но строга. Я хочу, чтобы ты владел такою радостью: Стоит тебе раз найти её источник – и она уже не убудет. Крупицы металла добываются у поверхности, но самые богатые жилы – те, что залегают в глубине, и они щедро награждают усердного старателя. Всё, чем тешится чернь, даёт наслаждение слабое и поверхностное, всякая радость, если она приходит извне, лишена прочной основы. Зато та, о которой я говорю и к которой пытаюсь привести тебя, нерушима и необъятна изнутри. Прошу тебя, милый Луцилий, сделай то, что только и может дать тебе счастье: Отбрось и растопчи всё, что блестит снаружи, что можно получить из чужих рук, стремись к истинному благу и радуйся лишь тому, что твоё. Но что есть это «твоё»? Ты сам, твоя лучшая часть! Запомни, что тело, хоть без него и не обойтись, для нас более необходимо, чем важно; наслаждения, доставляемые им, пусты и мимолётны, за ними следует раскаянье, а если их не обуздывать строгим воздержанием, они обратятся в свою противоположность. Я говорю так: Наслаждение стоит на краю откоса и скатится к страданию, если не соблюсти меры, а соблюсти её в том, что кажется благом, очень трудно. Только жадность к истинному благу безопасна. «Но что это такое, – спросишь ты, – и откуда берётся?». Я отвечу: Его дают чистая совесть, честные намерения, правильные поступки, презрение к случайному, ровный ход спокойной жизни, катящейся по одной колее. А кто перескакивает от одного намерения к другому и даже не перескакивает, а мечется под действием любой случайности, – как могут они, нерешительные и непоседливые, обрести хоть что – нибудь надёжное и долговечное? Лишь немногие располагают собой и своим добром по собственному усмотрению, прочие же подобны обломкам в реке: Не они плывут, а их несёт. Одни, гонимые волной послабее, движутся медленней и отстают, других она влечёт быстрее, те выброшены на ближний берег стихающим течением, эти унесены в море стремленьем потока. Поэтому следует установить, чего мы хотим, и добиваться желаемого с упорством. Здесь кстати и заплатить тебе долг. Я могу привести слова твоего Эпикура и так выкупить это письмо: «Тяжко всегда начинать жизнь сначала». Или, если так лучше можно передать смысл: «Плохо живут те, кто всегда начинают жизнь сначала». Ты спросишь, почему: Ибо эти слова нуждаются в разъяснении. Потому что жизнь у них никогда не завершена. Не может быть готов к смерти тот, кто едва только начал жить. Поступать нужно так, будто мы уже довольно пожили. Но так не может думать тот, кто едва приступает к жизни. Напрасно мы полагаем, будто таких людей мало: Почти все таковы. А некоторые тогда и начинают жить, когда пора кончать. А если тебе это кажется удивительным, я могу удивить тебя ещё больше: Некоторые кончают жить, так и не начав.

Будь здоров.