Aryes_F_Vozrasty_zhizni

 37 которое пришло в современный разговорный язык прямо из старофранцузского, сохранив свое значение. Своеобразный был ребенок, «столь ленивый и столь бесчестный, что не желает ни узнать ремесло, ни вести себя как достойный ребенок... Охотно же бывает в компаниях обжор и людей досужих, которые часто устраивают драки в кабаках и борделях, и не найдется одинокой женщины, которой бы он не учинил насилие». А вот другой пятнадцатилетний ребенок. «Несмотря на то что он был красив и грациозен», он отказывает себе в удовольствиях — в верховой езде и посещении барышень. Отец его видит причину в робости: «Он еще совсем ребенок». На самом деле он посвятил себя Деве Марии. Отец понуждает его жениться: «Ребенок был наказан и насильно поведен». Он пытается сбежать, но получает смертельную травму на лестнице. Дева приходит за ним и говорит: «Милый брат, иди к своей суженой». «И ребенок испустил дух».

    По календарю возрастов XVI века в 24 года человек «сильный и добродетельный ребенок». «Ребенком становятся в восемнадцать лет».

      Дело обстоит также еще и в XVII веке: в донесении епископу 1667 года говорится, что в одном приходе «молодой ребенок около 14 лет от роду вот уже целый год по договоренности с жителями вышеназванного места учит читать и писать детей обоих полов и проживает в этом месте».

      К концу XVII века в старом значении слово «ребенок» употребляется лишь среди самых зависимых классов общества. Буржуазия его употребляет уже иначе, в современном ограниченном значении. Очень большая продолжительность детства, какой она представляется в повседневном словоупотреблении, происходит от безразличия, с которым тогда относились к чисто биологическим явлениям: никому и не приходит в голову провести границу детства после наступления половой зрелости. Понятие детства связанно с идеей зависимости: слова сын, парень, гарсон принадлежат еще и к словарю феодальных или сеньориальных отношений зависимости. Детство кончалось тогда, когда кончалась или становилась меньшей зависимость. Вот почему относящиеся к детям слова еще долго будут в разговорном языке фамильярным обозначением для людей низших сословий, находящихся в полном подчинении у других: лакеев, солдат, подмастерьев. «Малыш», это вовсе не обязательно ребенок, но молодой слуга (подобно тому как сегодня мастер или начальник скажет о 20—25-летнем рабочем: это славный малый или, наоборот, никчемный).

        Так, в 1549 году принципал коллежа, учебного заведения, Бадюель напишет отцу одного из своих учеников по поводу повседневного обихода: «Для всего, что связано с повседневным услужением, ему достаточно одного мальчика» 38           В начале XVIII века словарь Фюретьера уточняет словоупотребление: «Ребенок является еще и дружеским обращением, когда хотят приветствовать, приласкать или уговорить сделать что-нибудь. Также, когда пожилой особе говорят „до свидания, матушка" („салют, бабуля!" — в современном Париже), она отвечает „до свидания, дитя мое" („пока, малыш"). Или же эта особа скажет лакею: „Малый, принеси мне то-то". Хозяин скажет рабочим: „Давайте за работу, ребята". Капитан скажет своим солдатам: „Смелей, ребята, держитесь стойко"». Солдат первого ряда, наиболее уязвимых, называли «отпетыми ребятами». В ту же эпоху в высокородных семьях, где зависимость является следствием лишь физической неполноценности, относящиеся к детству слова употребляются только применительно к раннему возрасту. В XVII веке их употребляют все чаще: слово «малыш» (реtit infant) постепенно приобретает смысл, который мы ему придаем сегодня. В старину предпочитали говорить «малое дитя» (jeune fille), так еще продолжают иногда говорить и теперь. Это выражение можно найти в лафонтеновском переводе Эразма (1714). Речь идет о девочке, которой еще нет и пяти лет: «Малое дитя едва начинает говорить» . Слово «маленький» (реtit) тоже приобретает особое значение в конце XVI века: так называют учеников «малых школ», даже тех, кто уже вышел из детского возраста. В английском слово petty имеет тот же смысл, что и во французском. В одном из текстов 1627 года можно встретить выражение little petties — самые младшие ученики.

      С началом Пор-Рояля и появлением вдохновленной им богатейшей педагогической и морализаторской литературы (которая, скорее, выразила общую потребность в моральном порядке, свидетелем которой явлился Пор-Рояль) лексические термины, относящиеся к детству, становятся более многочисленными и более современными: ученики Жаклины Паскаль разделены на «младших», «средних» и «старших». «Для малых детей,— все еще в соответствии с традицией пишет Жаклина,— нужно еще больше стараться, чем для других, особенно, чтобы их накормить и приручить. В этом они похожи на маленьких голубков». Устав малых школ Пор-Рояля предписывает: «только младшим следует каждый день ходить на мессу». Появляются новые интонации для слов «душка, ангелочек». С ними начинается новое мироощущение XVIII века и эпохи романтизма. Мадемуазель Леритье адресует свои сказки «молодым умам», «молодым особам»: «Эти образы подталкивают молодых особ к размышлениям, совершенствующим их разум». Выясняется, что век, который, как кажется, не уделяет никакого внимания детству, подарил нам выражения и словесные обороты, до сих пор часто употребляемые нами: в своем словаре на слове «ребенок» Фюретьер цитирует идиомы, знакомые нам с малых лет: «Испорченный ребенок, который рос, как хотел, без опеки. Собственно, мы скажем. что это уже и не ребенок — хитрость и расчет возникают весьма рано». «Невинен, как младенец». Не казалось ли нам, что эти выражения появились не раньше XIX века?  

39       Однако язык XVII века все еще довольно сильно заплетается, когда речь идет о детях: ему не хватает слов, которые в достаточной мере отделяют маленьких детей от более взрослых. Впрочем, такая же ситуация и в английском — слово baby применяется и к большим детям. Латинская грамматика на английском языке, изданная Лили (ей пользовались с начала XVI века до 1866 года), адресована "Всем маленьким ребятам, всем маленьким детям".  

      Во французском языке существуют выражения, обозначающие, скорее всего, совсем маленьких. Таково слово роupart. В одном из «Чудес Богоматери» есть персонаж — «малыш». Он хочет накормить нарисованного младенца Иисуса. «Добрый Иисус, видя упорство и добродетель малыша, заговорил с ним и сказал ему: „Не плачь, чадо (роupart), через три дня ты будешь вкушать со мной"». На самом деле роupart — совсем не то, что мы назвали бы малюткой, «bebe». Его еще зовут «служкой» (clergeon) , он носит стихарь и прислуживает в церкви: «Это был один из тех детей малых, которые еще не знают букв и охотнее сосали бы грудь матери своей, чем были на божественной службе!» В языке XVII—XVIII веков роupart уже не означает «ребенок» — оно означает то, что мы сегодня, изменив слово, называем куклой (роupee).

        Таким образом, французский язык вынужден заимствовать из других языков или из школьного и профессионального арго слова, означающие по-французски само понятие «маленький ребенок», на которое теперь обращают внимание: так было в случае с итальянским bambino, превратившемся во французское bambin. Мадам де Севинье* употребляет его провансальский синоним pitchoun — несомненно, она слышала его во время своего пребывания у Гриньянов. Ее двоюродный брат де Куланж, не любящий детей, но, тем не менее, постоянно рассуждающий о них , особенно настороженно относится к «трехлетним карапузам» (marmusets) — это очень старое слово, ставшее теперь в современном просторечии marmots,— «соплякам с запачканными подбородками, сующим руки в тарелки». Точно так же употребляются слова из арго — латинского коллежа, спортивной или военной академии: «братец», «кадет», а когда детей много — рорulо, или «мелюзга». Наконец, входит в привычку употребление уменьшительных имен и суффиксов: слово «дитятко» (fan fan) есть как у мадам де Севинье, так и у Фенелона. Со временем эти слова поменяют смысл и будут означать ребенка маленького, но уже не совсем младенца. Останется еще одна лакуна — ребенок первых месяцев жизни; этот языковой пробел заполнится лишь в XIX веке с заимствованием из английского языка слова baby, обозначавшего в XVI—XVII веках ребенка школьного возраста. И это завершающий этап данной истории — с французским bebe самые маленькие обрели, наконец, имя. 40                                                               * * *         Если словарный запас, относящийся к раннему детству, расширяется и все более специализируется, то по-прежнему остаются размытыми границы между детством и отрочеством, с одной стороны, и категорией, называемой молодостью — с другой. Представления о том, что мы называем подростковым периодом, или юностью, еще не было, и оно долго не появится. Оно угадывается в XVIII веке в двух персонажах: один социальный — новобранец, а другой литературный — Керубино. В образе Керубино преобладает неопределенность периода полового созревания, акцент сделан на женоподобных чертах юноши, выходящего из состояния детства. Сам образ не нов: учитывая, что люди рано начинали самостоятельную жизнь, полные и гладкие формы мальчика перед вступлением в период половой зрелости придавали ему некую женственность. Этот факт объясняет легкость, с которой герои романов барокко начала XVII века переодеваются из мужчины в женщину и наоборот: например, завязывается дружба между двумя юношами или девушками, но один из них оказывается ряженым и т. п. Как бы ни были легковерны в любую эпоху читатели авантюрных романов, должен был существовать хотя бы минимум сходства между девочкой и безбородым еще мальчиком (я полагаю, что и брились тогда не слишком чисто). Тем не менее это сходство не осознается в качестве отличительной черты определенного возраста — подросткового периода. Мужчины без бороды и усов с неоформившейся внешностью — не подростки; они ведут себя уже как взрослые, они командуют другими людьми и сражаются. В случае с Керубино все наоборот — его женственность увязана с переходным возрастом, когда ребенок становится взрослым: она является символом определенного состояния на данном отрезке времени, времени, когда зарождается любовь.

      У Керубино не будет наследников. Напротив, проявлением подросткового периода у мальчиков станет мужская сила, и подросток символизируется в XVIII веке новобранцем. Прочитаем афишу о наборе на военную службу конца XVIII века. Она адресована «блестящей молодежи»: «молодые люди, желающие той же репутации, что и этот славный полк, могут обратиться к господину д'Амбруну. Они (вербовщики) вознаградят тех, кто доставит к ним стройных парней».

41         Самый первый тип современного юноши — это вагнеровский Зигфрид: тема Зигфрида впервые выражает смешение чистоты (временной), физической силы, естественности, спонтанности, радости жить, которая сделает из юноши героя нашего XX века, века тинейджеров. То, что появляется в вагнеровской Германии, появится во Франции чуть позже — в 1900-х годах. «Юность», тогдашнее отрочество, станет литературной темой и объектом пристального внимания моралистов и политиков. Люди начинают всерьез задаваться вопросом, о чем думает молодежь, и публиковать многочисленные исследования о молодом поколении, например труды Масси и Анрио. Молодость выступает в качестве пристанища новых ценностей, способных оживить старое, больное общество. Нечто подобное наблюдалось уже в романтическую эпоху, но без четкой связи с возрастной группой, да и предназначалось это лишь для читающей публики, оставаясь сугубо книжной темой. И наоборот, понятие юности и самих молодых лет становится общепринятым и довольно банальным после войны 1914 года, когда фронтовики в массе своей оказались противопоставлены старым поколениям, оставшимся в тылу. Сначала юность обретает возрастной смысл у ветеранов: его можно обнаружить во всех воевавших странах, даже в Америке Дос Пассоса. Затем юность расширит свои границы — отодвинет детство назад, а зрелость вперед. Отныне даже брак, который уже не означает степенности, не прекращает пору юности: женатый юноша — один из наиболее специфических типов нашего времени; он выдвигает свои ценности, запросы и нравы. Так, мы переходим от времен без юности к временам, в которых юность самая привилегированная возрастная категория. Юным стараются стать как можно раньше и оставаться им как можно дольше.     Эта эволюция сопровождается параллельной, но направленной в противоположную сторону эволюцией старости. Известно, что в прежнем обществе старость наступала рано. Примеров много — мольеровские старикашки молоды по нашим меркам. Однако в иконографии старость не всегда предстает в виде немощного старца: старость начинается с выпадением волос и постоянным ношением бороды, живописный образ старика — просто лысый мужчина. Такой старик фигурирует на картине Тициана, изображающей возрастные категории. В XVIII веке бытует общее мнение, что старик смешон сам по себе. Ротру хочет выдать свою дочь за пятидесятилетнего: «Ему всего 50. Да еще — ни зуба!»  

42

Нет в природе человека, что бы его не осудил С Сатурнова века или со времен Потопа; Из трех ног, что служат ему опорой, две едва держат, Он спотыкается от старости на каждом шагу, И беспрестанно его надо поддерживать иль поднимать.  

Когда ему станет на десяток лет больше, он будет походить на старца Кино:  

Над палкой, скрюченный, своей наш бравый старичок Харкает, кашляет, сморкается — смотреть потеха — И кормит старыми россказнями Изабель до отупения.

        В старой Франции старость нисколько не уважают: это возраст ухода от дел, возраст чтения книг, молитв и глупого брюзжания. В XVI—XVII веках образ полноценного человека — человека молодого: военный в офицерском поясе на вершине возрастной пирамиды. Сегодня его назвали бы юным. Но в те времена он принадлежит ко второй возрастной категории, которую в XVII веке называют молодостью и которая находится между детством и старостью. Фюретьер, все еще воспринимающий всерьез архаические проблемы периодизации человеческой жизни, склоняется к промежуточному понятию зрелости, однако признает, что оно не вошло в повседневный обиход: «Юристы объединяют в одну категорию молодость и зрелость». XVII век узнает себя в этой командующей молодости, подобно тому как век XX — в своих юношах.

        Сегодня же старость исчезла, по крайней мере, из языковой нормы, где слово старик — «старикан» — еще существует с каким-то жаргонным налетом, с оттенком презрения или покровительственного отношения. Эволюция произошла в два этапа; сначала был уважаемый старец, седовласый старейшина, Нестор, дающий мудрые советы, патриарх, обладающий ценным опытом: старик Греза, Ретифа де ля Бретона и всего XIX века. Он еще не жизнедеятелен, но это уже и не развалина XVI—XVII веков. И сегодня среди прописных истин фигурирует то же почтение к старости. Однако это почтение, по правде говоря, лишено объекта, так как в наше время — и это второй этап — понятие «старик» ушло из нашей жизни. Его заменили «человек в возрасте» и «дама или мужчина, хорошо сохранившиеся». Пока еще буржуазное представление, но постепенно приобретающее признание народа. Технологическая идея консервации вытесняет биологическое и нравственное понятие старости.  

                                                                * * *       Все происходит так, будто у каждой эпохи есть своя привилегированная возрастная группа и собственные правила периодизации человеческой жизни: «молодость» — привилегированный возраст XVII века, детство — века XIX, подростковый период — XX столетия.

 

43         Эти вариации от века к веку связаны с демографической ситуацией. Они свидетельствуют о наивном толковании общественным мнением той или иной эпохи демографической структуры, о которой оно не может составить объективного суждения. Так, отсутствие юности, презрение к старости или, наоборот, исчезновение понятия «старость», по крайней мере, в значении деградации и появление юности можно рассматривать как реакцию общества на изменение продолжительности жизни. Ее увеличение вызвало из небытия временные отрезки, уже поименованные учеными поздней империи и Средних веков, пусть и не существовавшие в повседневной жизни, а современный язык заимствовал древнюю терминологию, имевшую сугубо теоретическое происхождение, чтобы обозначить новые реалии: последняя перипетия столь долгое время популярной, а ныне забытой темы «возрастов жизни».