Makarenko_Ped_poema_full_text

—Почему же вы не завели здесь обусловленное поведение? — спросил я у Ложкина.

—Вот, вот,— обрадовался он,— не завели. А почему спрашивается? Разброд. Полный разброд. Вот вы звоните, а они не идут. Н е хотят. Пошлите нас на работу и все. И все. А на самом деле крадут, все крадут. И здесь, и на селе. И на дорогу даже выходят. Конечно, если бы педагогический подход, можно. Я говорил: нужен педагогический подход. Я соберу ребят, поговорю с ними, раз, другой, третий, понимаете? Заинтересую их, и хорошо. Задачку скажу. В одном кармане на семь копеек больше, чем в другом, а вместе двадцать три копейки, сколько в каждом? Хитро: правд а?

Ложкин лукаво скосил глаза.

—Ну, и что же? — спросил я из вежливости.

—Нет, а вот вы скажите, сколько?

—Чего — сколько?

—Скажите: сколько в каждом кармане? — приставал Ложкин.

—Это… вы хотите, чтобы я сказал?

—Ну, да, скажите, сколько в каждом кармане.

—Послушайте, товарищ Ложкин,— возмутился я,— вы где-ни- будь учились?

Ложкин перекосился еще хитрее:

—А как же… Только я больше самообразованием взял. Вся моя жизнь есть самообразование, а, конечно, в педагогических т ехникумах или там институтах не пришлось. И я вам скажу: у нас здесь были и такие, которые с высшим образованием, один даж е окончил стенографические курсы, а другой юрист, а вот дашь им такую задачку… Или вот: два брата получили наследство…

—Это что ж… этот самый стенограф написал там… на стене?

—Он написал… он… Все хотел стенографический кружок завести, но, как его обокрали, он сказал: не хочу в такой некультур е работать, и кружка не завел, а нес только воспитательскую р аботу…

Âклубе возле печки висел кусок картона и на нем было написано:

Стенография — путь к социализму

Ложкин еще долго о чем-то говорил, потом весьма незаметно испарился, и я помню только, что Волохов сказал сквозь зубы ему вдогонку в качестве последнего прости:

— Зануда!

Наконец мы приблизились к клубу. Все мои горьковцы были уж е там. Возле них вертелось несколько пацанов типа Зайченко, но, вообще говоря, в клубе было пусто и даже холодно, несмотря н а то, что на дворе стоял теплый солнечный день.

461

Ложкин обрадовался:

—Я же говорил, говорил! Они все в городе. Они все на толкучке продают, все продают.

—Черт бы вас побрал,— сказал я. — Что они могут продавать? Кажется, уже все продано.

—Э, так они достают.

—Ãäå?

—Как где? В городе. На одном базаре достанут, на другом продают. На вокзале тоже. Ну и вообще. А есть такие — просят. Один все в дачных поездах ездит. Поет. И знаете, так хорошо поет, просто прелестно. Жалобно так у него выходит.

Нас обступили горьковцы. Глаза Волохова с тоской поглядывали на высокие пустые стены клуба. Кудлатый, зеленый от злости , с напряженными скулами, что-то шептал. Митька смущенно-пре- зрительно улыбался, один Миша Овчаренко был добродушно-сп о- коен и продолжал что-то, давно начатое:

—…Самое главное, пахать надо… И сеять. Как же можно так, подумайте: май же, кони даром стоят, все стоит!..

—И в спальнях никого нет, все в городе,— сказал Волохов и отчетливо крепко выругался, не стесняясь моего присутств ия.

—Пока не соберутся, не давать обедать,— предложил Кудлатый.

—Нет,— сказал я.

—Как «нет»! — закричал Кудлатый. — Собственно говоря, чего нам здесь сидеть? На поле бурьян какой, даже не вспахано, чт о это такое? А они тут обеды себе устраивают. Дармоедам воля, зна- чит, или как?

Ложкин перепугался:

—Так как же вы сделаете? Если не дать обедать, думаешь, они будут работать… Они пойдут просто на село просить…

Волохов облизал сухие гневные губы, повел плечами, как в оз - нобе, и сказал:

—Антон Семенович, пойдем к нам, поговорим.

—À îáåä?

—Подождут, черт их не возьмет. Да они все равно в городе.

Âпионерской комнате, когда все расселись на скамьях, Воло - хов произнес такую речь:

—Пахать надо? Сеять надо? А какого чертового дьявола сеять, когда у них ничего нет, даже картошки нет! Черт с ними, мы и сами посеяли бы, так ничего нет. Потом… эта гадость всякая, вонь. Если наши приедут, стыдно будет, чистому человеку ступить некуда. А спальни, матрацы, кровати, подушки? А костюмы? Босиком все, а белье где? Посуда, посмотрите, ложки, ничего нет! С чего начинать? Надо с чего-нибудь начинать?

462

Хлопцы смотрели на меня с горячим ожиданием, как будто я знал, с чего начинать. А мне нужно было только одно: собрать этих куряжан, поговорить с ними, посмотреть им в глаза, вот этим, таким уже для меня привычным педагогическим осязани ем ощутить их личности.

Ведь у них должны быть личности — у куряжан. Расползающаяся во все стороны угрюмо-молчаливая их толпа меня удивлял а, злила, но не пугала. Куряжане не банда и не собрание протестант ов, это случайное соединение одичавших маленьких людей, у кот орых нет ничего общего, кроме территории двора и спален, и котор ые, почти не мешая друг другу, три раза в день набрасываются на котел, приготовляемый для них соцвосом.

Меня беспокоили не столько куряжские ребята, сколько бес- численные детали чисто материальной работы, представляв шие такое ложное и неразборчивое месиво, что в нем могли затер яться

èпотонуть эти три сотни живых существ, все триста куряжан. По договору с помдетом я должен был получить двадцать тысяч

рублей на приведение Куряжа в порядок, но и сейчас уже было видно, что эта сумма — сущие слезы в сравнении с наличной нуждой. Мои хлопцы были правы в своем списке отсутствующи х вещей. Совершенно классическая нищета Куряжа обнаружилась полностью, когда Кудлатый приступил к приемке имущества. Заведующий напрасно беспокоился о том, что передаточный акт будет иметь недостойные подписи. Заведующий был просто наха л: акт получался очень короткий. В мастерских были кое-какие станки, да в конюшне стояли обыкновенные восточноевропейские одры, а больше ничего не было: ни инструмента, ни материалов, ни сельскохозяйственного инвентаря. В жалкой, затопленной н авозной жижей свинарне верещало полдюжины свиней. Хлопцы, гля - дя на них, не могли удержаться от хохота — так мало напомина ли наших англичан эти юркие, пронырливые звери, тело которых устроено было просто: большая голова на тоненьких ножках и маленький хвостик. В дальнем углу двора Кудлатый откопал плуг и обрадовался ему, как родному. А борону еще раньше обнаруж и- ли среди кладбищенских решеток какой-то специальной изго роди. В школе нашлись только отдельные ножки столов и стулье в да истерзанные остатки классных досок — явление вполне есте ственное, ибо каждая зима имеет свой конец, и у всякого хозяина м о- гут на весну остаться небольшие запасы топлива.

Все нужно было покупать, делать, строить. Прежде всякого др у- гого действия необходимо было построить уборные. В методи ке педагогического процесса об уборных ничего не говорится , и, вероятно, поэтому в Куряже так легкомысленно обходились без этого

463

полезного жизненного института. Нужно отдать справедливость куряжанам: они восхитительно приспособились к безуборно й жизни и, отбросив ложный стыд, добродушно рассаживались по всем у двору, считая, что соблюдение принципа — «не далеко ходить» во всяком случае есть достижение.

Куряжский монастырь был построен на горе, довольно круто обрывавшейся во все стороны. Только на южном обрыве не был о стены, и здесь, через пустую впадину бывшего пруда, открывался вид на соломенные крыши села Подворки. Вид был во всех отно - шениях сносный, приличный украинский вид, способный защемить сердце любому лирику, воспитанному на созвучиях: маты, хаты, дивчата, с прибавлением небольшой дозы ставка140 и вишневого садка. Наслаждаясь таким хорошим видом, куряжане платили подворчанам черной неблагодарностью, подставляя их взорам т олько шеренги сидящих над обрывом туземцев, увлеченных последн им претворением миллионов, ассигнованных по сметам соцвоса, в продукт, из которого уже ничего больше нельзя сделать.

Подворский обрыв, впрочем, не пользовался исключительным вниманием куряжских пищеварительных аппаратов. Последние с леды соцвосовских миллионов были почти равномерно распредел ены по всей монастырской территории, скопляясь особенно в тех местах , где скоплялся и религиозный дурман: вокруг центрального собо ра и под горой, с западной стороны, вокруг часовенки над чудотворн ым клю- чом, у которого в старое время употребляли святую воду не т олько нищие, но и харьковские купцы и харьковские губернаторы.

Мои хлопцы очень страдали в области затронутой проблемы. Миша Овчаренко достигал максимума серьезности и убедите льности, когда жаловался:

—Шо ж это, в самом деле? Как же нам? В Харьков ездить, чи как? Так на чем ездить?

Поэтому уже в конце нашего совещания в дверях пионерской комнаты стояло два подворских плотника, и старший из них, с олдатского вида человек в хаковой фуражке, с готовностью по ддерживал мои предначертания:

—Конешно, как же это можно? Раз человек кушает, он же не может так… А насчет досок,— тут на Рыжове склад. Вы не стесняйтесь, меня здесь все знают, давайте назначенную сумму, с делаем такую постройку — и у монахов такой не было. Если, конешно, дешево желаете, шелевка пойдет или, допустим, лапша,— легкое будет строение, а в случае вашего желания, советую п олтора дюйма или двухдюймовку взять, тогда выйдет вроде как лу чше

èдля здоровья удобнее: ветер тебе не задует, и зимой затыше к, и летом жара не потрескает.

464

Кажется, первый раз в жизни я испытывал настоящее умиление, взирая на этого прекрасного человека, строителя и орг анизатора зимы и лета, ветров и «затышка». И фамилия у него была приятная — Боровой. Я дал ему стопку кредиток и еще раз пора - довался, слушая, как он сочно внушал своему помощнику, сдоб - ному, румяному парню:

—Так я пойду, Ваня, за лесом пойду, а ты начинай. Сбегай за лопаткой и мою забери… и начинай.. Пока с¸ да то, а людям сделаем строение… А кто-нибудь нам покажет, где и как…

Киргизов и Кудлатый, улыбаясь, отправились показывать, а Боровой запеленал деньги в некую тряпочку и еще раз морал ьно поддержал меня:

—Сделаем, товарищ заведующий, будьте в надежде!

Я и был в надежде. На душе стало удобнее, мы стряхнули с себя неповоротливую, дохлую, подготовительную стадию и присту пили к педагогической работе в Куряже. Мой мозг стал работать точнее и спокойнее. Прежде всего он отстукал неожиданную для меня формулировку: очевидно, мы начинаем с организации бы тия… черт возьми, а ведь Карл Маркс141 даже для Куряжа подходящий философ! Правильно, начнем с бытия!

И действительно: вторым вопросом, который мы удовлетворительно разрешили на этот вечер, был вопрос, тоже относящий ся к бытию: тарелки и ложки. В сводчатой полутемной трапезной, на стенах которой выглядывали из-за штукатурки черные серьезны е глаза святителей и богородиц и кое-где торчали их благословляющ ие персты, были столы и скамьи. Но всяческая посуда давно исчезла, и как устраивались воспитанники в спальнях в Куряже, можно толь ко воображать. Они просто ели из кастрюль, пользуясь какими-нибуд ь черпалками по очереди. Волохов после получасовых хлопот и дипломати- ческих шагов в конюшне усадил на старенькую линейку Евгеньева и отправил его в город с поручением купить четыреста пар та релок и столько же деревянных ложек. Евгеньев был старый харьковец, и мы были уверены, что он с этим трудным делом справится.

На выезде из ворот линейка Евгеньева была встречена восто р- женными кликами, объятиями и рукопожатиями целой толпы. Хлопцы нюхом почувствовали приток знакомого радостного ветра и выскочили к воротам. Выскочил за ними и я и моментально попал в лапы Карабанова, который с недавних пор усвоил при - вычку показывать на моей грудной клетке свою силу.

Седьмой сводный отряд под командой Задорова прибыл в полном составе, и в моем сознании толпа таинственных опасных куряжан вдруг обратилась в мелкую пустячную задачку, которо й отказал бы в уважении даже Ложкин.

465

Это большое удовольствие — в трудную, неразборчивую минуту встретить всех своих рабфаковцев: и основательного тяж елого Буруна, и Семена Карабанова, на горячей черной страсти кот орого так приятно было различать тонкий орнамент, накладывае мый наукой, и Антона Братченко, у которого и теперь широкая душ а умела вместиться в узких рамках ветеринарного дела, и рад остноблагородного Матвея Белухина и серьезного Осадчего, проп итанного сталью, и Вершнева — интеллигента и искателя истины, и черноокую умницу Марусю Левченко, и Настю Ночевную, и «сын а иркутского губернатора» Георгиевского, и Шнайдера, и Край ника, и Голоса, и, наконец, моего любимца и крестника, командир а седьмого сводного Александра Задорова. Старшие в седьмом сводном отряде уже заканчивали рабфак, на их лицах заметнее были новые движения мускулов, прямее брови и сложнее выражение взгляда,

и у нас не было сомнений, что и в вузе дела пойдут хорошо. Впр о- чем для нас они были больше колонистами, чем студентами, и сейчас нам было некогда долго заниматься счетом их учебны х успехов. После первых приветствий мы снова засели в пионе рской комнате. Карабанов залез за стол, поплотнее уселся на стул е и сказал:

—Мы знаем, Антон Семенович, тут дело ясное: або славы добуты, або дома не буты! Ось мы и приехали!

Мы рассказали рабфаковцам о нашем первом сегодняшнем дне . Рабфаковцы нахмурились, беспокойно оглянулись, заскрипе ли стульями. Задоров задумчиво посмотрел в окно и прищурился :

—Да… нет… силой сейчас нельзя: много очень!..

Бурун повел пудовыми плечами и улыбнулся:

—Понимаешь, Сашка, не много! Много-то плевать! Не много, а… черт его знает, взять не за что. Много, ты говоришь, а гд е они? Где? За кого ты ухватишься? Надо их как-нибудь… той... в кучу собрать. А как ты их соберешь?

Как-то так случилось, что все наши мысли сосредоточились н а одном вопросе: как собрать в кучу. Вошла Гуляева, послушала наши разговоры, улыбкой ответила на подозрительный взгляд Кар абанова и сказала:

—Всех ни за что не соберете!.. Ни за что!..

—А ось побачим! — рассердился Семен. — Как это «ни за что»? Соберем! Пускай не двести восемьдесят, так сто восемьдеся т придет. Там будет видно. Чего тут сидеть?

Выработали такой план действия. Сейчас дать обед. Куряжан е как следует проголодались, все в спальнях ожидают обеда. Ч ерт с ними, пускай лопают! А во время обеда всем пойти по спальням и агитнуть. Надо им сказать, сволочам: приходите на собрание , люди

466

вы или что? Приходите! Для вас же, гады, интересно, у вас новая жизнь начинается, а вы, как мокрицы, разлазитесь. А если кто будет налазить, заедаться с ним не надо. А лучше так сказать : ты здесь герой возле кастрюли с борщом,— приходи на собрание и говори, что хочешь. Вот и все. А после обеда позвонить на соб рание.

У дверей кухни сидело несколько десятков куряжан, ожидавших раздачи обеда. Мишка Овчаренко стоял в дверях и поучал того самого рыжего, который вчера интересовался моей фами лией:

—Если кто не работает, так ему никакой пищи не полагается, а ты мне толкуешь: полагается! Ничего тебе не полагается. Пон имаешь, друг? Ты это должен хорошенько понять, если ты человек с умом,— и на их лицах заметнее были новые движения мускулов, прямее брови и сложнее выражение взгляда. — Я, может, тебе и выдам, так это будет, милый мой, по моему доброму желанию. Потому что ты не заработал, понимаешь, дружок? Каждый человек должен заработать, а ты, милый мой, дармоед, и тебе ничег о не полагается. Могу подать милостыню, и все.

Рыжий смотрел на Мишку глазом обиженного зверя. Другой гл аз не смотрел, и вообще со вчерашнего дня на физиономии рыжег о произошли большие изменения: некоторые детали этого лица значи- тельно увеличились в объеме и приобрели синеватый оттено к, верхняя губа и правая щека измазаны были кровью. Последние признаки давали мне право обратиться к Мишке Овчаренко с серьезным вопросом:

—Это что такое? Кто его разукрасил?

Но Мишка солидно улыбнулся и усомнился в правильной постановке вопроса:

—С какой стати вы меня спрашиваете, Антон Семенович? Не моя это морда, а этого самого Ховраха. А я свое дело делаю, про свое дело могу вам дать подробный доклад, как нашему завед ующему. Волохов сказал: стой у дверей, и никаких хождений на к ухню! Я стал и стою. Или я за ним гонялся, или я ходил к нему в спальню, или приставал к нему? Пускай сам Ховрах и скажет: о ни лазят здесь без дела, может, он на что-нибудь напоролся сдур у?

Ховрах вдруг захныкал, замотал на Мишку головой и высказа л свою точку зрения:

—Хорошо! Голодом морить будете, хорошо, ты имеешь право бить по морде? Ты мене не знаешь? Хорошо, ты меня узнаешь!..

В то время еще не были разработаны положения об агрессоре142 , и случай не так легко поддавался моему суду.

Я вспомнил одно событие, взволновавшее Европу в начале XIX века, которое сильно походило на инцидент возле дверей ку хни в

467

Куряже в первой половине XX века. Вековое расстояние — признак не существенный. Известный законодатель морали Наполеон , тогда еще даже не император, почувствовал, что ему мешает рабо - тать и творить принц Ангиенский, какой-то там потомок како - го-то венценосца. Принц проживал в нескольких часах езды о т французской границы на территории Германии. Дело было разреше но очень просто. Военный отряд французов перешел через границу, за хватил принца, организовал немедленно военный суд, и принц не усп ел проснуться, как уже был расстрелян с отданием воинских почестей и прочими украшениями. Кто его знает, как к этому событию отнесся Наполеон в то время, но нескоро после события, будучи уже в доме отдыха на острове Святой Елены, Наполеон, обсудив все происшествие, в общем и целом, пришел к такому заключению:

— Это могло быть преступлением, но это не было ошибкой. Сравнив эти два случая, я отметил, что если сам Наполеон мог

отделаться от неприятности только при помощи сомнительн ого афоризма, то для меня положение является гораздо более за труднительным. Поэтому я осторожно повел среднюю линию, котор ая всегда отличается тем, что человек задает вопросы, а отвеч ать должны другие:

— Какое же ты имел право бить его?

Продолжая улыбаться, Миша протянул мне финку:

—Видите: это финка. Где я ее взял? Я, может, украл ее у Ховраха? Здесь разговоры были большие. Волохов сказал: на кухн ю — никого! Я с этого места не сходил, а он с финкой пришел и гово - рит: пусти! Я, конечно, не пускаю, Антон Семенович, а он обратно: пусти, и лезет. Ну, я его толкнул. Полегоньку так, вежливо толкнул, а он, дурак такой, размахивает и размахивает финко й.

Он думает, понимаете, что если он с финкой, так я должен его пустить. Он не может того сообразить, какой есть порядок. Все равно, как остолоп…

—Âñå-òàêè ты его избил, вот… до крови… Твои кулаки?

—Зачем я буду бить… до крови… посудите сами, Антон Семенович. Я здесь стою, как приказал Волохов, и исполняю свою о бязанность. Что я за ним гонялся или как: притащил его сюда и дава й бить, что ли?

—Говори, это твои кулаки… расквасили вот?

Мишка посмотрел на свои кулаки, каждый из которых представлял собою идеальную иллюстрацию к христианской мора ли, и растерянно смутился:

— Кулаки, конечно, мои, куда я их дену. Только я с места не сходил. Как сказал Волохов, так я и стоял на месте. А он, конеч - но, размахивал тут, как остолоп…

468

—А ты не размахивал?

—А кто мне может запретить размахивать. Если я стою на посту, могу я как-нибудь ногу переставить, или, скажем, мне рук а не нужна на этой стороне, могу я на другую сторону как-нибуд ь повернуть? А он наперся, кто ему виноват? Ты, Ховрах, должен разбираться, где ты ходишь! Скажем, идет поезд… Видишь ты, ч то поезд идет, стань в сторонку и смотри. А если ты будешь на пу ти с финкой своей, так, конечно, поезду некогда сворачивать, от т ебя останется лужа, и все. Или, если машина работает, ты должен о с- торожно подходить, ты же не маленький!

Миша все это пояснял Ховраху голосом добрым, даже немного разнеженным, убедительно и толково жестикулируя правой р у- кой, показывая, как может идти поезд и где в это время долже н стоять Ховрах. Ховрах слушал его молчаливо-пристально, кр овь на его щеках начинала уже присыхать под майскими лучами с олнца. Группа рабфаковцев серьезно слушала речи Миши Овчаре н- ко, отдавая должное Мишиной трудной позиции и скромной му д- рости его положений.

За время нашего разговора прибавилось куряжан. По их лицам

ÿвидел, как они очарованы строгими силлогизмами Миши, кот о- рые в их глазах тем более были уместны, что принадлежали по бедителю. Я с удовольствием заметил, что умею кое-что прочита ть на лицах моих новых воспитанников. Меня в особенности заи н- тересовали еле уловимые знаки злорадства, которые, как зн аки истертой телеграммы, начинали мелькать в слоях грязи и ра змазанных борщей. Только на мордочке Вани Зайченко, стоявшег о впереди своей компании, злая радость была написана открыт о большими яркими буквами, как на праздничном лозунге. Ваня зало - жил руки за пояс штанишек, расставил босые ноги и с острым, смеющимся вниманием рассматривал лицо Ховраха. Вдруг он з а- топтался на месте и даже не сказал, а пропел, откидывая наза д мальчишескую стройную талию:

—Ховрах!.. Выходит, тебе не нравится, когда дают по морде? Не нравится, правда?

—Молчи ты, козявка,— хмуро, без выражения сказал Ховрах.

—Ха!.. Не нравится! — Ваня показал на Ховраха пальцем. — Набили морду, и все!

Ховрах бросился к Зайченко, но Карабанов успел положить р уку на его плечо, и плечо Ховраха осело далеко книзу, перекашив ая всю его городскую в пиджаке фигуру. Ваня, впрочем, не испуга л- ся. Он только ближе подвинулся к Мише Овчаренко, даже прислонился к нему. Ховрах оглянулся на Семена, перекосил рот, вырвался. Семен добродушно улыбнулся. Неприятные светлые гла за

469

Ховраха заходили по кругу и снова натолкнулись на прежний , внимательный и веселый глаз Вани. Очевидно, Ховрах запута лся: неудача и одиночество, и только что засохшая на щеке кровь , и только что произнесенные сентенции Миши, и улыбка Карабан о- ва требовали некоторого времени на анализ, и поэтому тем т руднее было для него оторваться от ненавистного ничтожества Вани и потушить свой, такой привычно-непобедимый, такой уничто - жающий наглый упор. Но Ваня встретил этот упор всесильной миной сарказма:

—Какой ты ужасно страшный!.. Я сегодня спать не буду!.. Перепугался, и все! И все!143

И горьковцы и куряжане громко засмеялись. Ховрах зашипел:

—Сволочь! — и приготовился к какому-то, особенного пошиба, блатному прыжку.

Я сказал:

—Ховрах!

—Ну, что? — спросил он через плечо.

—Подойди ко мне!

Он не спешил выполнить мое приказание, рассматривая мои сапоги и по обыкновению роясь в карманах. К железному холо д- ку моей воли я прибавил немного углерода.

— Подойди ближе, тебе говорю!

Вокруг нас все затихли, и только Петька Маликов под рукой у меня где-то испуганно шепнул:

— Îãî!

Ховрах двинулся ко мне, надувая губы и стараясь смутить ме ня пристальным взглядом. В двух шагах он остановился и зашат ал ногою, как вчера.

—Стань смирно!

—Как это смирно еще? — пробурчал Ховрах, однако вытянулся

èруки вытащил из карманов, но правую кокетливо положил на бедро, расставив впереди пальцы. Карабанов снял эту руку с бедра:

—Детка, если сказано «смирно», так гопака танцовать не будешь… Голову выше!

Ховрах сдвинул брови, но я видел, что он уже готов. Я сказал:

—Ты теперь горьковец. Ты должен уважать дисциплину и товарищей. Насильничать над младшими ты больше не будешь, правда ?

Ховрах деловито захлопал веками и улыбнулся каким-то миниатюрным мускульным хвостиком нижней губы. В моем вопросе, правда, было больше угрозы, чем нежности, и я чувствовал, что Ховрах на этом обстоятельстве уже поставил аккуратное но табене.

Он коротко ответил:

—Можно.

470