282 Избранные статьи Людвига Бинсвангера

нее, мы считаем, что психопатология, через антропологическое исследование и изучение, может в самом деле обрести «более глубокие» перспективы.

«Навязчивое чтение». Лола, как мы видели, переживает свое «чтение» как «необходимость», как навязчивое состояние и, как и все истинные больные навязчивым неврозом, чувствует ужасающую, невыносимую тревогу, если она не может поддаться принуждению. Но по сравнению со страдающим навязчивым неврозом, Лола не только подчиняется навязчивому импульсу в виде мыслей, чувств или действий (как, например, импульс повторять, додумывать все до самого конца, считать, мыть, разрушать, проклинать, молиться и т. д.), но, сверх того, уступает «бессмысленному» влечению получать разумные ответы от «вещей». Таким образом, «чтение» и толкование, воспринимаемые ею самою как навязывающаяся, чуждая эго «необходимость», здесь приводит к решению, которое имеет смысл для ее личности, решение, от которого зависит ее счастье и блаженство, в то время как в собственно навязчивом состоянии счастье и блаженство зависят только от подчинения бессмысленному навязчивому приказу как таковому, который должен исполняться бесконечно или в определенных временных последовательностях. Следовательно, смысл подлинного навязчивого состояния, если мы рассматриваем его только описательно, заключается в выполнении действия, которое абсолютно бессмысленно или перестало иметь смысл — совершенно независимо от того, какой «смысл» может найти в этом действии или за ним психоанализ. Смысл чистого навязчивого состояния, в нашем случае, совсем вне действия, а именно, в избегании тревоги, которая наступает, как только действие (толкование — это тоже действие) пропускается.

Без сомнения, навязчивое «чтение» Лолы также относится к этому избегающему тревогу типу, но, кроме того, ему дана очень значительная задача вычитать «да» или «нет» в вещах, особенно в словах или названиях, означающих вещи, которые совпадают в пространстве и времени. В этом случае мы действительно можем говорить о «навязчивом стремлении извлечь смысл» [Sinnentname] ⁹. Вещи больше не функционируют в соответствии с их собственным «объективным» смыслом, но функционируют исключительно для того, чтобы выразить «высший» смысл, смысл, переполненный судьбой. Имеем ли мы здесь дело все еще с навязчивым состоянием или уже с бредом? На мой взгляд, с обоими: навязчивым состоянием, постольку поскольку чтение навязывает себя как чуждая эго «необходимость»; бредом, постольку поскольку он основан на более не чуждой эго, бредовой идее, что «судьба» говорит с помощью объектов и дает повелительные намеки относительно будущего поведения «читающего». Можно было бы ответить, что любое суеверие основано на такой «бредовой идее», и при этом не заслуживает названия «бреда». Но здесь мы имеем дело (как подчеркивали многие исследователи со времен Вест-фаля, и среди них Блейлер) с дифференцированными нюансами пси-

История болезни Лолы Фосс 283

хических структур; кроме того, навязчивое чтение Лолы следовало бы назвать бредом хотя бы по той просуэй причине, что она непоколебимо «верила» не только во «всемогущество судьбы», но и в каждое из своих толкований, и что она приписывала им свойство реальности. Мы можем добавить, что ее система выспрашивания и истолкования сама по себе представляет собой логически мотивированную «бредовую систему». Тот факт, что ее «логическая мотивация» чрезвычайно скудна и поверхностна, даже нелепа, скорее подтверждает, нежели противоречит нашему мнению.

Конечно, мы ожидаем увидеть в высшей степени нелепые действия в подлинных навязчивых неврозах, но там бессмысленные поступки признаются пациентом бессмысленными, тогда как Лола солидарна с бессмысленными поступками, что означает, что она переживает и понимает их как нечто, что имеет смысл!

Поэтому мы должны понимать, что знаки, в которых она читает намерения судьбы, истолковываются таким же бредовым способом, как знаки, в которых она «читает» намерения врагов. В обоих случаях она «проецирует» (как бы мы сказали в психопатологии — конечно, не феноменологически, а просто теоретически) «нечто» на объекты и людей, «чего в них вообще нет». Мы, однако, не будем до поры, до времени обращать внимание на эту распространенную черту, потому что чтение в объектах все же до некоторой степени переживается как навязчивая тяга в противоположность «чтению» в людях; кроме того, чтение в объектах требует особой системы толкования, тогда как чтение в людях, по-видимому, является независимым от любой искусственной системы толкования, а определяется только природными человеческими феноменами экспрессии. Но если бы мы могли получить что-либо из антропологического анализа нашего случая, и в частности из сопоставления двух стадий, это должно бы быть осознание того, что под чтением с выражений лица, слов и других «знаков» людей, должна быть искусственная самопроизводная система толкования, которую читающий уже не осознает. Простой констатацией «бредового толкования» ничего не достигается. (Мы вернемся к этому положению в обсуждении бреда преследования Лолы.)

Вопрос, до какой степени выспрашивание судьбы является выражением «инфантильной регрессии», должен остаться без ответа за недостатком каких-либо данных о внутренней истории жизни Лолы. Я хочу, однако, указать на возможность, что то, что Лола искала и находила защиту, в частности у своей бабушки, могло быть связано с похожим отношением к «личности», которую она видела в судьбе. Без сомнения, этот ранний поиск и нахождение защиты получил продолжение в навязчивом «чтении», что дает дополнительное подкрепление нашему мнению о его инфантильном характере.

«Фобия Одежды». Хотя «ответы» судьбы имели некоторые табу-подобные характеристики, эти характеристики стали гораздо более заметными в отношении определенных предметов одежды и тех, кто их носил,