Автор – художникам рисунка

Почтенные и благородные художники, на пользу и на потребу которых я главным образом и взялся, и притом вторично, за столь долгие труды! Вижу, что по милости и с помощью божественной благодати я полностью завершил все то, что было мною обещано в начале моего труда. Посему, возблагодарив Господа, а вслед за ним и моих синьоров, предоставивших мне возможность вольготно справиться с этой задачей, пора дать покой и перу, и усталой голове, что я незамедлительно и сделаю, коротко коснувшись некоторых других вопросов. Итак, если кому‑нибудь и могло показаться, что я, в ходе своего изложения, бывал иной раз излишне медлителен и несколько болтлив, то это объясняется превышавшим мои возможности стремлением к ясности и к тому, чтобы во что бы то ни стало убедить читателя в очевидности того, что осталось для него непонятным или чего я с первого раза не сумел понятно выразить. А если однажды уже сказанное бывало подчас повторяемо мною и в другом месте, на то у меня имеются две причины: либо этого требовал трактуемый мною предмет, либо мне приходилось во время переделок моего труда и его вторичного напечатания не раз прерывать свою работу на протяжении, я не говорю дней, но и месяцев, то ради путешествий, то из‑за преизбытка других трудов – живописных произведений, рисунков и построек; не говоря о том, что такому человеку, как я (и я охотно в этом сознаюсь), почти что невозможно уберечь себя от ошибок. Тем же, кому кажется, что я слишком расхваливаю некоторых старых и современных художников, и кто поднял бы меня на смех за то, что я стариков сравниваю с мастерами нашей эпохи, я, право, не знаю, что и ответить, кроме того, что я всегда хвалил не просто, а, как говорится, постольку, поскольку и всегда принимал во внимание и время, и место, и другие подобные обстоятельства. В самом деле, представим себе такой случай: сколько бы Джотто ни хвалили его современники, я не знаю, что стали бы говорить о нем и о других стариках, если бы они жили во времена Буонарроти, не говоря о том, что люди нашего века, достигшие вершины совершенства, никогда не поднялись бы до той ступени, на которой они стоят, если бы те старики не были в свое время столь велики и тем, чем они были до нас. Словом, поверьте мне, что когда я кого‑нибудь хвалил или порицал, то делал это не зря, а лишь для того, чтобы сказать правду или то, что я считал правдой. Но ведь нельзя же все время держать в руке аптекарские весы, и тот, кто однажды испытал, что значит писать, в особенности когда приходится делать сравнения, которые по самой природе своей пристрастны, или высказать собственное суждение, меня извинит. Да и кому, как не мне, ведомо, сколько трудов, огорчений и денег мне за долгие годы стоило это сочинение. Трудности же, на которые я наталкивался, были таковы и их было столько, что я много раз готов был в отчаянии на все поставить крест, если бы поддержка со стороны добрых и настоящих друзей, которым я за это навеки обязан, меня не ободрила и не укрепила во мне решимость продолжать это дело благодаря той любезной помощи, которую они в силе были мне оказать, сообщая мне сведения, давая мне советы и делая сопоставления касательно произведений хотя и виденных мною, но нередко ставивших меня в тупик или вызывавших во мне большие сомнения. И действительно, помощь эта была такова, что я получил возможность раскрыть сущую правду и выпустить в свет настоящий труд, дабы оживить почти совсем уже похороненную память о стольких редкостных и своеобразных художниках и дабы принести пользу нашим потомкам. В этом деле, как я о том уже говорил в другой связи, не малую помощь оказали мне и писания Лоренцо Гиберти, Доменико Гирландайо и Рафаэля Урбинского, кою рым хотя я и доверял, но чьи слова я всегда старался сопоставить с увиденными мною произведениями, ибо долгий опыт взыскательных художников учит нас, как вы сами знаете, распознавать разные художественные манеры не хуже, чем ученый и опытный канцелярист распознает разные и переменчивые почерки своих коллег, а каждый из нас – руку самых близких своих домашних, друзей и родственников. И вот, если мне только удалось достигнуть той цели, к которой я стремился – принести вам пользу, а вместе с тем и доставить вам удовольствие, – я испытываю величайшее удовлетворение, если же нет, то я и на этом помирюсь или, по крайней мере, почувствую облегчение, отделавшись от забот, испытанных мною в трудах, которые я потратил на столь почтенную задачу и которые перед мастерами нашего искусства удостоят меня если не их сочувствия, то, во всяком случае, их снисхождения.

Однако, дабы перейти, наконец, к заключительной части столь долгого рассуждения, скажу, что писал я как живописец в той последовательности и тем способом, какие, в меру моего разумения, казались мне наилучшими, что же касается языка, то я писал на том языке, на котором говорю, – тосканском, – ив тех выражениях, какие мне представлялись наиболее легкими и доступными, предоставив нарядные и длинные периоды, щепетильный подбор слов и прочие украшения тем, у кого руки непривычны, как мои руки привычны скорее к кистям, чем к перу, и голова не занята, как занята моя голова скорее рисунками, чем писаниной. А если я на протяжении всего моего труда пересыпаю свою речь терминами, которые свойственны только нашим искусствам и пользоваться которыми более ярким и великим светочам нашего языка, пожалуй, и не подобает, то делал это я потому, что иначе и не мог, желая быть понятым вами, художниками, для которых, как я уже говорил, я главным образом и взялся за этот труд.

На прощание же благосклонно примите от меня то, что я сумел сделать, и не требуйте от меня, чтобы я был другим, чем я есть, и того, что я сделать не мог, довольствуясь моими добрыми намерениями, которые направлены и всегда будут направлены к тому, чтобы быть полезным и приятным моему ближнему.