uchebniki_ofitserova / разная литература / Соколов_Общественные настроения в конце НЭПа

А.К.Соколов

«СОЗДАДИМ ЕДИНЫЙ ФРОНТ БОРЬБЫ ПРОТИВ НЭПА»

(АНАЛИЗ ОБЩЕСТВЕННЫХ НАСТРОЕНИЙ КОНЦА 20-Х ГОДОВ ПО ПИСЬМАМ

И ОТКЛИКАМ РЯДОВЫХ СОВЕТСКИХ ГРАЖДАН)

Во второй половине 20-х годов в советском обществе, если судить по многочисленным письмам граждан в различные учреждения, редакции газет и журналов, наблюдается рост антинэповских настроений. Можно, конечно, рассматривать это как реакцию на новые установки руководства страны, направленные на форсированное строительство социализма, однако, как представляется, этот феномен является более сложным, и, как свидетельствуют документы, был порожден множеством проблем, связанных с состоянием не только экономики страны, но и эволюции общественного сознания в первое послереволюционное десятилетие. Говоря об экономических кризисах и тупиках нэпа, которые, по мнению многих авторов, привели к его свертыванию, не следует забывать о том, а что, собственно, эта политика дала простому человеку, о чем же говорит тот беспорядочный «коридор голосов», который шел из самой гущи народа в двадцатые годы. С другой стороны, не впадаем ли мы в крайность, когда изображаем нэп как «золотой век» советской истории?

Конечно, всегда можно подобрать множество свидетельств, рассказывающих о том, насколько улучшилась жизнь людей благодаря существованию в тот период рыночных отношений, особенно если сравнивать его с годами гражданской войны и «военного коммунизма» – временем невероятных трудностей и лишений. Казалось бы, как говорит известная пословица, «от добра добра не ищут», ан – нет! Проявления недовольства нэпом в общественном сознании становятся все более зримыми и ощутимыми. Причем в данном случае мы опираемся не на отдельные факты, а на целые пласты общественного сознания.

Всвязи с этим необходимо сделать несколько замечаний, касающихся использования писем как источника для изучения массовых настроений. В этом случае доминирующие тенденции можно отследить только на основе подхода к письмам как к массовому источнику, а это, в свою очередь, предполагает применение ряда специальных приемов и методов анализа.

Обычно, когда речь идет об изучении большого массива документов однотипного характера, указывается на контент-анализ как наиболее подходящий для этого способ, который основан на выделении в текстах неких смысловых единиц и их количественных оценках с помощью специальных методов. Однако в случае обращения к письмам рядовых граждан такой прием нуждается в некоторой коррекции и связан с более активным вмешательством профессионального историка в исследовательский процесс.

Всамом деле, если подходить к выделению смысловых единиц в текстах писем с количественной стороны, как того требует контент-анализ, то мы рискуем получить весьма искаженную картину состояния общественного сознания. Например, в десятках тысяч писем, написанных рабочими и сельскими корреспондентами в газеты, содержится славословие в адрес вождей (Ленина, Сталина и др.), одобрение официальной политики руководства. Тот факт, что численно они преобладают, конечно, может служить определенным измерителем общественных настроений, но это вовсе не означает, что среди реальных проблем, стоявших перед обществом, они занимали главенствующее место. Более того, в меньшей степени затрагиваемые сюжеты могли быть гораздо более острыми и болезненными, но в силу ряда причин, обусловленных спецификой партийно-советской системы, системой взаимодействия между властью и массами, не получали адекватного отражения в корреспонденции.

Особенностью писем является также не расчлененность их содержания, граничащая порою с сумбуром, особый язык и стиль, тесно связанный с той полуграмотной и малообразованной средой, откуда они исходили, эмоциональный накал и другие специфические черты, которые надо принимать во внимание.

Более энергичное вмешательство историка состоит в том, что он, владея знанием о том, что было в действительности, на базе постоянного и длительного изучения явлений и процессов, происходивших в стране в тот или иной период, может обозначить ряд реальных проблем, которые находили отражение в письмах и откликах людей, и лишь после этого судить на их основе о том, насколько они были распространены, какова была степень их остроты и т.д. При

этом очень важно подчеркнуть, что различные жизненные коллизии, представленные в письмах, иногда дают больше для понимания ситуации, чем многостраничные послания, полные маловразумительных общих рассуждений.

Наконец, обращаясь к эпистолярным свидетельствам, историк использует их не столько для анализа происходивших событий, суть которых он как профессионал может представлять гораздо лучше, чем создатели документов, сколько для характеристики самих авторов писем, опираясь на различные элементы их содержания.

Если с этих позиций рассматривать документы конца 20-х годов, то нельзя игнорировать тот факт, что они буквально пропитаны духом социальной вражды, в письмах, независимо от воли и желаний авторов, в явно и не явно выраженной форме проступает тяжкое наследие эпохи войн и революций. Не следует забывать, что за короткий по историческим меркам срок – каких-нибудь 15 лет Россия пережила колоссальные потрясения, в числе которых три войны и три революции, поломавшие судьбы людей, нанесшие им моральные и психические травмы, физические увечья, утраты родных и близких. Более того, из прошлого тянулся ряд проблем, которые оказывали непосредственное влияние на развитие ситуации. Иногда просто поражает количество писем от людей больных, искалеченных, эмоционально неуравновешенных или с помраченным рассудком – явные признаки не совсем здорового общества.

Больше всего в архивах сохранилось крестьянских писем1, и многие из них ретроспективно затрагивают события прежних лет, в том числе и дореволюционные. Традиционное представление о старой российской деревне – это противостояние крестьян и помещиков. Конечно, это было. Но было и другое. Например, в письме крестьянина Н.М.Подобашова из Богучарского уезда Воронежской губернии, направленном им в «Крестьянскую газету» в феврале 1928 г., рассказывается о яростной, жестокой, кровавой схватке из-за лесных угодий, которая произошла между самими крестьянами: бывшими государственными и бывшими помещичьими, и закончилась для многих ее участников увечьями, тюрьмой и каторгой. Причисляя себя к пострадавшей стороне, а односельчан к борцам за правду, автор призывал «за увечие лучших революционеров манинцами (б. государственными крестьянами – А.С.) повести следствие, виновных за ихнюю контрреволюционную расправу отдать под суд в пользу увеченных, на поддержку ихней слабой жизни присудить деньгами. Не мешало бы поступить с манинскими кровавыми контрреволюционерами, – писал он, – как поступил советский суд над кровавым атаманом Анненковым»2. (Анненков судился на открытом процессе и был по постановлению суда расстрелян в 1927 г.).

Вражда, имевшая глубокие исторические корни, прочно засела в людские души. Подобных писем, рассказывающих о бесконечных «разборках», «мужицких войнах», которые время от времени то тут, то там постоянно происходили на сельских улицах: между зажиточными и бедняками, между «своими» и «чужаками», старожилами и переселенцами, между казаками и «иногородними» и т.п. много. Достаточно было малейшей искры, чтобы застарелые конфликты вспыхивали снова и снова. Образ помещика как старого крестьянского врага не растворился полностью изачастую воплощался в новой ипостаси имог переноситься на кого угодно.

Где, на чьей стороне оказывался тот или иной человек в прежние годы, служило затем на долгое время поводом для выяснения личности и взаимных обвинений. Как неожиданно «аукнулась» гражданская война на материальном положении одного из ее участников и как, по его мнению, нужно было бы решать свои проблемы говорится в письме в «Крестьянскую газету» бывшего красноармейца Якова Диконенко из Кубанского округа Северо-Кавказского края. «Будет ли помощь, – спрашивал он, – тем красноармейцам, которые потерпели стихийное бедствие от белых во время гражданской войны. Я не буду писать о других, а пишу о себе, что, когда Кубань захватили белые, мои родные скрывались в Краснодаре, оставили в станице Кореновской все хозяйство, которое было разграблено казаками, а остальная постройка, хата и сарай, было сожжено белыми в октябре 1918 г., остались одни стены..., [где] и сейчас живем, переживая разные заболевания, отчего и болеет почти вся семья. И вот сейчас толкает мысль о том, что идет десятый год соввласти и не оказано никому помощи, как будто забыла советская власть. И впоследствии я, сам себя называя дураком, что послушался комиссаров и командиров, когда наступали на Кубань, о том, что будем проходить по станицам и не делать над казаками никаких безобразий, хотя кому из ваших родственников причинен вред, а впоследствии будем требовать все свое по закону. И слова командиров и комиссаров привели меня в нищенское состояние, особенно в жилищном [вопросе]. Но если б я не слушал никого, [а], по захвату своей станицы узнавши о разорении моего имущества, наставил бы наган на одного соседа, на другого, то они бы признались, кто сжег, и я бы восстановил все хозяйство. И душа болеет и будет болеть и вместе с этим ругает советскую власть, что тянет с нас последние жилы,

особенно сельхозналог..., и сейчас не только чужой смеется, а и родной брат, что заслужил ты за три с половиной года...»3.

Думается, что подобные настроения играли в деревне не последнюю роль. Но удивительно и то, что время бесправия и произвола вызывало у людей, не нашедших своего места в жизни или разочарованных в ней, своеобразную ностальгию. Немало было и тех, кто надеялся получить свои выгоды от участия в классовых стычках, кто имел свою корысть и амбиции. Раздуваемая пропагандой вражда к противникам советской власти проросла семенами ненависти и нетерпимости, которая сказывалась многие годы спустя после этих событий. В одном из писем рабочий, отдыхавший в Сочи в начале 30-х годов, обнаружив на местном кладбище надгробные памятники генералам и офицерам Деникинской армии, потребовал от «центральных властей» их немедленного уничтожения4.

Надо учесть также наследие «военного коммунизма», когда сформировался особый склад человека, чьими руками осуществлялись революционные преобразования и проводилась вся политика. Революция вытолкнула наверх людей, чей облик был зеркальным отражением реального крайне несовершенного состояния общества. Прежде всего нужно назвать «старую партийную гвардию» – вождей, которые держали в своих руках все нити государственного управления и к кому постоянно апеллировали в письмах рядовые труженики. Стремления, идеи, стиль и нормы поведения политических лидеров оказывали огромное воздействие на общество. Не осталась бесследной прежняя ставка на террор, насилие, принуждение, проповедь безжалостности и беспощадности к врагам советской власти, революционной стойкости и фанатизма, которые воплотились в героическую традицию, ставшую особенно явственной к концу 20-х годов. Немало людей, воспитанных в подобном духе, оставались на своих постах и призывали народ к новым героическим свершениям, чтобы в один момент сделать людей равными и счастливыми. Но игнорирование объективных законов экономики, отсутствие необходимых знаний и опыта обрекали власть на бесконечные импровизации с непредсказуемыми последствиями, которые вызывали постоянные вопросы, непонимание и недоумение у тех, кто служил объектом подобной политики.

Уровень народа оказался в вопиющем противоречии с взглядами политических лидеров, которым пришлось рекрутировать кадры управления из малообразованных и малокультурных людей. Общая масса низового аппарата определяла процессы повседневной жизни, бытовые мелочи и сиюминутные настроения. Многие, с наступлением нэпа оставшиеся не у дел, только и ждали своего часа. Жалобы, стенания по поводу того, что воздано не по заслугам, завоеванным в годы революции, гражданской войны и «военного коммунизма», часто проходят в переписке 20-х годов. Продвижение таких людей в среднее звено управления – кампания, предпринятая руководством во второй половине двадцатых годов, не могла не привести к столкновению со специалистами, привлеченными в аппарат в годы нэпа, и породила новую волну «спецеедства». Новые люди, расталкивая прежних руководителей, апеллируя к своим прежним заслугам, требуя моральных и материальных компенсаций за чрезвычайно трудное для революции прошлое. В этом смысле типична биография некого Аврама Макарова, написанная, как он выразился, им самим и присланная в «Крестьянскую газету» в июле 1929 г. из Оршанского округа БССР. Это обширное повествование, составленное с нарушением всех правил орфографии и пунктуации.

Свою биографию А.Макаров начал в типичном для того времени газетном стиле рассказа о прошлой безрадостной жизни: «Родители мои были весьма бедного состояния. Земли было 3 десятины, семейства 7 душ и одна хромая кляча. И вот в таковой семье судьба меня соизволила народить и воспитать...» Далее Аврам пишет, что «отец его был в рабстве у помещика», а затем деревенским пастухом, и «этому ремеслу» учил сына с 11 лет. Кормиться же приходилось «рожками со свиного стада», а «богацкая свора говорила лодырь лентяй и т.п.» и «возьмет его боль и жаль сердца». А отец на все жалобы и расспросы, почему так, ссылался на Бога и на то, что на том свете будет лучше.

В 1915 г. Аврама взяли в армию. Службу он, по его словам, «нес на все 100%». Был в учебной команде, получил звание младшего унтера. Однажды в их часть приехал полковой священник, творил молебны, звал в бой. В это время с немецкой стороны посыпались снаряды. Поп, пишет Аврам, первым кинулся бежать. После этого он начал «саботаж на бога», т.е. вести антирелигиозную пропаганду. За это его вывели на «бросвир [бруствер] против немецких позиций». Но пули его не брали, после чего его отдали под суд. Месяц был под надзором. В апреле 1916 г. был ранен и признан негодным к службе по ранению. Вернувшись в свою деревню, Аврам продолжал разъяснять крестьянам, что «божество есть не что иное как дурман». В 1917 г. стал говорить крестьянам, что «Ленин ето не шпион а ето наш вождь бедняков и батраков ведь он говорит что земля крестьянам а фабрики и заводы рабочим а войну власть не

разрешает аговорить солдатом что идите домой сыновья до своих матерей а мужья до своей жены».

После революции его избрали в волостной совет, а затем председателем комбеда. Далее следует подробное описание того, как А.Макаров «руководил» на этом и других постах, как «активною борьбу нажимом устроил» как вел «борьбу против кулаков и поносителей совецкой власти». Вел он ее так, что даже «крестьяни бедняки стали говорить нет товарищ Макаров борьба твоя приведет нас и тебя к гибели и все отшатнулись».

Тем не менее он был переизбран на пост председателя волостного исполкома, но на выборах в Советы в 1925 г. его, как он пишет, «кулаки прокатили по причине малограмотности и укрупнения советов». После этого Аврам начинает писать письма с нападками на «бирюкратизм, хулюганство, винокурение» и обращается в газету с просьбой принять селькором, чтобы вести беспощадную борьбу с кулаками, хулиганами и местной властью. Сообщает, что в 1928 г. пришлось продать последнюю корову и оставаться «на арене голода и гибели со стороны кулаков, из которыми было зделана засада 28 июня 1928 года», но он «етой засады избег».

«Итак я шесть лет все шатаюсь во все стороны», пишет Аврам и, вспоминая свои прошлые заслуги, утверждает, что «получил вместо награды изгнание со своего место», грозится «либо петлю на шею, либо нож в ребра». В поисках признания заслуг отправился в Гомель, но убедился, что там «такая же гниль в совецких аппаратах». Прибыл в Гомель как раз на праздник 1 Мая, увидел демонстрацию, страшно воодушевился, «забыл свои утомления и голод». За должностью обратился к председателю окружного исполкома, грозился тому «лечь под поезд» и напоминал свои заслуги. В конечном счете был изгнан из кабинета. Сообщает, что нашел работу милиционером, снова жалуясь, что воздано не по заслугам. На обвинения в неграмотности (видимо, не раз ему сказанные) возражает, что грамотные, мол, только богатые, их в партию принимать не следует, далее излагает свои представления о партии как собрании прежде всего стойких революционеров, борющихся против попов и кулаков.

К биографии были приложены нескладные стихи о своем плачевном положении: «Десять лет

... иду стомился путем непроходным и шовши попран поломан чрез гряз болота и ложбины дорогу к комунизму искал», а также письмо в деревню, где Аврам пишет о развертывании соревнования в городе, о чистке, борьбе с бюрократизмом, усилении самокритики, призывает односельчан поднять урожайность на 35%, идти в колхозы, обещает тракторы, молотилки, веялки, призывает бороться с кулаками и уклонистами, «воплотить к жизни задачи 16 партийной конференции». Обещает односельчанам в скором времени вернуться5. Неизвестно, вернулся ли А.Макаров в свою деревню, но то что тысячи ему подобных участвовали в проведении коллективизации, не вызывает сомнения.

Сама деревня к концу двадцатых годов представляла сгусток неразрешимых противоречий. Казалось бы, что после революции прирезка крестьянам помещичьих земель, а затем и желанный «черный передел» (т.е. перераспределение на уравнительных началах абсолютно всех земель, включая и крестьянские надельные) принесут удовлетворение жителям деревни. Но не тут-то было! Ее проблемы заключались не только и не столько в малоземелье, как полагали большевики, а в сложном клубке противоречий оставшегося от старой России наследства, ее технической и культурной отсталости, несовершенной социальной организации, «лишних ртах» и т.п. Как можно убедиться, крестьянские письма, буквально кричат об этих проблемах.

Уравнительный принцип «социализации» земли, бесконечный и утопичный в своей реализации, принес больше разочарования, чем удовлетворения. Как говорили в народе, «хотели сравнять всех, да так сравняли, что ни у кого ничего не осталось». Не случайно вопросы землеустройства красной нитью проходят через всю историю деревни вплоть до коллективизации, которая была призвана разрубить этот «гордиев узел». Никто не хотел земли меньше и хуже, чем у другого. Очень много писем поступало от бывших красноармейцев с жалобами на то, что пока они воевали, лучшие земли были захвачены односельчанами, которые именовались не иначе как «помещиками», «кулаками».

На этой почве возникали и довольно часто трения и конфликты. Конфликтные ситуации, о которых сообщалось в письмах, подтверждались и официальной информацией местных органов власти. Ход землеустроительных работ был таков, что и к концу 20-х годов им не видно было конца. Так, межселенное землеустройство считалось завершенным примерно на две трети, а внутриселенное – всего на треть.

Земельная неустроенность самым прямым образом влияла на сельскохозяйственное производство, сдерживая его рост, обозначившийся в период нэпа. Деревня продолжала оставаться бедной и нищенской. Встает вопрос, в чем причины постоянно нарастающих трудностей, как они представлялись глазами сельского населения. Один из селькоров, описывая успехи в смоленской деревне за десять лет советской власти, сообщал и о своих достижениях

«для известности высшей власти»: «Занятие мое – сельское хозяйство, земли я, Романовский, имею 5 дес.: 3 дес. пашни и 2 дес. покоса. Имею одну старую лошадь 23 лет и одну корову и 3 зимовых овцы, подсвинка. Но, товарищи, не могу указать, насколько процентов мое сельское хозяйство повышело – не повышело. В настоящее время я имею 4 поля, занимаюсь клеверным сеянием, чрез кредитное т-во купил себе железной плуг, который и сейчас имею, и купил ...

телочку от хорошей коровы и племенного быка. А до военного времени я жил так: имел дойную корову – 1 шт., имел 3 поля, клевера не сеял ничего, покупал каждый год на 25 руб. сена, имел деревянный плуг старой системы и деревянную борону из елового сучья, а сейчас имею борону с железным зубьем. Товарищи! Я чувствую себя свободным и сознаю, что Советская власть никогда нас не покинет, потому что она любит рабочих, крестьян, которые стремятся к жизни. А посему, товарищи, прошу, как я ваш работник-селькор, помогите в жизни моей и войдите в мое положение, что я сам человек плохого здоровья, инвалид гражданской войны, неправедное действование правой ноги, семью имею 5 душ, и все живем на средства жены: она пашет, сеет и жнет, а бувает что иногда и меня бьет, а именно за что? Я не могу ни пахать и ни бороновать, и я занял место жены: [в] летнее время топлю печь, дою корову, кормлю семью, а жена пашет, боронует. Потом я служу общественным председателем комитета взаимопомощи, приходится много по обществу работа[ть], а она со мной ссорится, что, мол, не ходи, откажись, ты человек больной. Но, товарищи, я чувствую, что такое Советская власть и какие она имеет стремления к жизни рабочим и крестьянам потому, что я ее защитником был. А где пришлось терпеть много холоду и голоду, а также бывши на фронте и страхости, и мы чувствуем, что рабочекрестьянская власть освободила нас и мы чувствуем себя, что теперь живем не под гнетом капитала, а каждый чувствует себя, что я есть свободный гражданин и никому не надо идти к помещику за дрова работать, а за бревно возить день на лошади навоза... «Как видно, достижения семьи самого Романовского были весьма сомнительными, коль скоро он взывает о помощи и, вдобавок, как сам сообщает в конце письма, не имеет денег, даже чтобы оплатить марку, отправляя свое письмо в редакцию «Крестьянской газеты»6.

По отношению к нэпу в среде крестьянства не было единства. Роптали те, кто не особенно был настроен на систематический труд, или попал в сложные жизненные обстоятельства. Особенно тяжело воспринималось усиление имущественной дифференциации, неприемлемое для эгалитаристских настроений первых послереволюционных лет. Недовольны были те, кто рассчитывал на быстрое воплощение в жизнь тех обещаний, которые щедро раздавались в период революции. Несмотря на законодательное разрешение вести хуторское хозяйство, политика властей в этом отношении, как свидетельствуют документы, заключалась в принципе «тянуть и не пущать». Да и у тех, кто несмотря на все бюрократические препоны все-таки сумел выделиться на хутор, возникало немало проблем. Об этом говорит множество писем. В одном из них, написанным крестьянином В.А.Бяковым из Вятской губернии в конце 1927 г. говорится: «Одно и то же все пишется: старая власть хуже, т.е. при царизме, а Советская власть – лучше. Но если все разобрать по косточкам, я свое мнение скажу, при царизме было больше помощи на поднятие сельского хозяйства, если кто хотел жить лучше. Например, земство давало раньше клеверные семена без возврата – только сей, хоть всей деревней или один. Давали семена и лесные. В одной деревне растет сеяный лес, получены из земства семена. Уже лес вырос толщины до 6 вершков в комле. Раньше давали ссуды без возврата на пруды и много давали на постройки несгораемые. Раньше давали долгосрочные кредиты на кирпичные дома и вообще на все улучшения сельского хозяйства, на разработку лугов и других угодий. Кто был при царизме не разиня, можно [было] получить помощи не мало, а больше, чем теперь. Теперь помощь можно получить только языком, сколько хочешь, да газетой, а пошел просить и говоришь, в газете написано, например, в кредитное товарищество. Там ответ: «Мало ли что написано, а у нас нет разрешения». С тем и уходишь...»7.

Это письмо крестьянина с практической жилкой, чувством хозяина, уверенного в том, что именно он является фундаментом государства, что именно из непосредственных крестьянских нужд должна исходить его политика. Однако вряд ли мнение подобных крестьян было преобладающим. Старая общинная психология давала себя знать в определенных стандартах и нормах поведения, отношении к труду. Как уже говорилось в одном из писем, «в деревне за новшества недолюбливают». Безусловно, что общая тенденция к агрокультурным мероприятиям так или иначе пробивала себе дорогу в сознании крестьянства, но встречала к себе весьма неоднозначное отношение, причем причины этого оказались разными. Крестьянство в целом оставалось старым, традиционным, единоличным. Те улучшения в культуре земледелия, которые наметились в начале XX в. (борьба с трехполкой, внедрение чистосортных семян, усовершенствованных орудий, активизация помощи со стороны агрономической службы,

развитие кооперации и пр.), подверглись разрушению в годы войн и революции и с трудом восстанавливались в 1920-е годы.

Тысячи крестьянских писем постоянно затрагивают вопрос о том, кто такие кулаки и их содержание рисует крайне неоднозначную и противоречивую картину, в которой смешалось все: и уравнительная общинная психология, и традиционное крестьянское представление о назначении и смысле деревенского труда, и мелкая зависть к более состоятельным соседям, которых могли назвать не только кулаками, но и помещиками, насаждаемые сверху идеологические стереотипы вкупе с различными поворотами в аграрной политике руководства,

имногое другое. Особенную нелюбовь со стороны односельчан испытывали крестьянепромысловики и отходники. Между тем новая экономическая политика вроде бы должна была открыть простор для всякого рода промысловой деятельности, для дополнительных заработков

иприработков. Это было одним из способов решения деревенских проблем ввиду острого аграрного перенаселения, невозможности обеспечить всех необходимым количеством земли. И, действительно, в 1920-е годы наблюдалось известное оживление деревенских промыслов. Постоянно росло число отходников, достигшее к концу десятилетия цифры порядка 4.5 млн. человек. Но в свете господствующего в деревне менталитета крестьяне-промысловики для нее выступали либо как кулаки, либо – лодыри, уклоняющиеся от занятий сельскохозяйственным трудом. Бухаринский лозунг: «Обогащайтесь!» оказался неприемлемым не только для большевистских руководителей, но и для традиционной крестьянской психологии. Так что политика «сдерживания кулацких поползновений», проводимая государством путем прогрессивного налогообложения, была и отражением существующих в деревне настроений. Даже если официально государство и не препятствовало развитию промыслов, то местное начальство находило десятки способов, чтобы стеснить крестьян в их предпринимательских начинаниях вплоть до лишения избирательных прав. О крайней враждебности крестьян к тем, кто не хочет заниматься сельским трудом, занимается отходничеством, сдает землю в аренду свидетельствуют многие письма.

Государство рассчитывало на регулирование социальных отношений в деревне с помощью прогрессивного налогообложения, способствуя тем самым подъему бедняцких и середняцких хозяйств и сдерживая рост зажиточных элементов. Однако налоговая политика зачастую не приносила удовлетворения ни одной из имущественных групп. Отсюда – постоянные жалобы: «Мы, рабочие и крестьяне, завоевали советскую власть и предполагали, что для нас будет улучшена жизнь. Но... никто не слышит наших тяжелых вздохов, как наши крестьяне плачут в глухих деревнях, только и плачут себе в кулаки. Живу я в деревне и от нечего делать прошелся по одной деревне, послушал, что говорят крестьяне, и как им живется при рабоче-крестьянской власти. Слышу тут плачет крестьянин, я спросил, в чем дело, чего ты плачешь, и что за беда. А он отвечает: «Как же тут, голубчик, не плакать, когда нонешный год совсем плохой урожай, и даже семян не вернул, а теперь приходят – давай налог. Где же я его возьму, когда у меня одна коровенка и четыре души семейства, земли 4 дес., а корову и ту записали в налог за 1 дес., тут и для себя нечего есть, а они говорят – давай налог за первую половину, а то проценты нарастут». А также в другой и третьей деревне, и все одни и те же вздохи. Действительно, крестьянская жизнь печальна в этом [1927] году... Хотя бы кто-нибудь похлопотал за крестьян – некому! Не находится ни одного человека, который бы открыл за крестьянина рот, все боятся чего-то. Где бы и нужно

крестьянину помочь или оставить в недоимку до следующего урожая, а местные власти говорят: «Это не от нас зависит, нам присылают из центра, и нам давай налог, нет никаких недоимок»8.

Наметившийся с 1926 г. поворот в аграрной политике с опорой не на середняка, а «на бедняцко-батрацкий кадр деревни», явно усилил свойственные деревне противоречия, обострил отношения между ее различными слоями. Возрос нажим на тех крестьян, которые за предшествующие годы сумели как-то выпутаться из нужды. Гораздо острее, чем раньше вставал вопрос о том, кого считать кулаком, поскольку принадлежность к зажиточному слою становилась опасной и с точки зрения экономической и политической. Поистине в рискованной зоне оказывались хуторяне, крестьяне-промысловики. Крестьянин Т.В. Шевченко из Воронежской губернии спрашивал: «Михаил Иванович Калинин! Дайте, пожалуйста, разъяснение... В настоящее время по деревням проводятся бедняцкие собрания, где должны присутствовать только бедняки и приглашенные середняки. В это время появились кулаки. То я

ипрошу Вас ответить мне письмом, кого можно считать кулаком, и кого зажиточным, и кого середняком. Вы поймите, что обидное положение, если знаю, что я не кулак, а меня присоединяют почти к таковым. Раз не пускают на собрание бедняков, то думай, что кулак. Я Вам опишу, что я имел в старое время: на 12 душ 1,5 десятины земли собственной и арендовал у помещиков 12 десятин. В настоящее время имею на 19 душ 26 десятины 24 сажени, скота – 4 быка, 2 коровы, 1 лошадь, 8 штук овец и 1 свинья. Постройка – 1 хата, 1 амбар, 1 рига и 2 сарая.

Землю обрабатываю своим трудом, в некоторое время члены семьи ходят на заработки. Другое хозяйство имеет на три души 2 быка, 1 корову, 1 хату, 1 сарай, и он числится бедняк, что и заставляет эти большие семейства делиться на маленькие, лишь бы не считали кулаком. И выйдет тогда, что будем идти не к социализму, а к маленьким бедным хозяйствам, которые вечно просят помощь в государстве. То я думаю, хотя мое письмо не такое красноречивое и не так содержательно, но все-таки прошу я в письме ответить и разъяснить, кого считать кулаком, середняком и зажиточным и как крестьянство подойдет к социализму? Так быстро, как это делается в деревнях, что похоже на военный коммунизм. Вся охота отпадает улучшать свое хозяйство, а то чего доброго, если улучшить хозяйство, то будут считать кулаком»9.

Пожалуй, можно смело констатировать, что вышеназванная политика только ухудшила экономическое положение крестьянства. К старым бедам добавились новые. Прогресс в сельском хозяйстве за годы нэпа в общем итоге оказался малозаметным. Более того, несмотря на очевидное оживление крестьянского хозяйства с переходом к нэпу в некоторых местах крестьянское производство не возродилось после долгих гибельных лет. В советской литературе «перестроечных» лет успехам нэпа давалась явно завышенная оценка.

Дело, стало быть, заключалось не только в количестве земли, предоставленной в пользование, а в целом ряде причин природного, демографического и социально-экономи- ческого свойства, которые требовали комплексного решения. Вот, например, отрывок из документа, ярко очерчивающий проблемы, с которыми сталкивались большие деревенские семьи: «Я, гражданин, с.Бобылевки Романовской вол. Балашовского уезда Саратовской губ., имею семейство из 15 душ. Имущество мое состоит из дома, надворной постройки, сарая; скотины у меня имеется одна лошадь, одна корова, больше ничего нету. Земельного надела имею на каждую душу 1,5 дес., посевной и луговой. прошу вас дать ответ, если у вас имеются такие распоряжения, если нет, то запросите ВЦИК, чтобы он дал разъяснения. Землю я не в силах обработать всю на одной лошади, единый сельскохозяйственный продналог плачу полностью, но не хватает мне хлеба кормить свое семейство, так что мое семейство сильно голодает. Плачевное положение – смотреть на это семейство: нас имеется три брата, мы думали разделиться, тогда и вовсе будем в нищенском положении, раздробим это хозяйство на три части, – тогда не будет ни у кого из нас. Наша Коммунистическая красная партия призывает нас к общественным работам, артелям, коллективам. Но я прошу своих братьев, чтобы они не делились, а жили все вместе. Прошу вас убедительно дать ответ письменно... Пусть ВЦИК сделает возможность жить в большом семействе при таком малом количестве скота; если мы разделимся, то получается ни у кого ничего – только продналог не будем выполнять, так что не имеем ничего. Я наблюдал много-много случаев было у нас [в] селе, большое семейство, скотины мало, они страдают от выполнения единого сельскохозяйственного налога, взяли поделились, – с них налог скостили полностью. Вот меня поражает, что в большом семействе жить нельзя. Неужели ВЦИК не может сделать соответствующее распоряжение?... Если ВЦИК не сделает льготу для упомянутых семейств, то наши хозяйства не могут содержать государство, они будут дробиться и просить помощи у государства. Как наша страна сама слабая, мы должны выполнять все распоряжения точно как по всем государственным налогам. Если хозяйство будет иметь лошадь, корову, 10 овец, он свою землю всю обработал очень хорошо и уплатил весь налог, поставил себе на прокормление, работает свободно. А я на 15 душ бьюсь как рыба об лед, но ничего не могу сделать – все меня заедает нужда да забота. Я не могу больше жить, если [ВЦИК] не сделает льготу большим семействам. При малом [количестве] в хозяйстве скота разделиться нужда и в семействе нужда. Как же побороть эту чертову нужду, чтобы она потонула на дно моря? И малые семейства делают насмешки над большими семействами. Я уверен, что наша страна скорее нападет на путь жизни, если будут жить в больших семействах...

Извините меня, что я не могу средактировать: сложно у меня, сильно голова расстроена с нужды»10.

Конечно, далеко не всегда большие семьи находились в таком плачевном состоянии. Обычно степень нужды определялась соотношением в ней количества «нахлебников» и «работников». Под влиянием демографического взрыва, черты которого явно прослеживались в советской деревне 20-х годов, а также убыли мужского населения в предшествующие годы в большинстве хозяйств преобладали именно «нахлебники», как представлял себе их место в семействе его глава. В то же время перепись 1926 г. зарегистрировала в деревне 47 млн. человек взрослого трудоспособного населения, в качестве «членов семьи, помогающих в занятии». Как показывает статистика, зажиточность крестьянских семей во многом зависела от числа «работников». Однако выделение новых хозяйств и раздел имущества зачастую вели к тому, что вместо одного состоятельного возникало несколько маломощных. Между тем темпы дробления крестьянских хозяйств в 1920-е годы по сравнению с дореволюционным временем увеличились вдвое. На

почве разделов нередко возникали конфликты, о которых сообщали крестьяне. Так, в одном из писем из Московской губернии годом содержалась просьба молодого человека «воздействовать на отца, который хозяйством совсем не занимается, занимается отходничеством, заработанные деньги все пропивает, но выделиться не дает», в связи с чем автор считает себя безработным11.

Не меньшую проблему создавала зависимость сельского хозяйства страны от погодных условий. Эта его особенность плохо учитывалась в аграрной политике советской власти. Между тем, засуха, ранние заморозки, градобитие и другие природные явления могли привести к резкому изменению экономического статуса крестьянского хозяйства. О том, как влияли подобные бедствия на положение крестьян рассказывают многие письма. Например, крестьянина М.С.Биды из Одесской губернии УССР: «У нас в селе есть дворов 600 с лишним. Но на митинг явились, конечно, дети школьного возраста, все пионеры и комсомол, а из крестьян человек 60-70 мужчин и женщин 100-150 [чел.] – и не больше. И вот начался митинг, доклад ораторами из Одессы о достижениях советской власти за 10 лет. А крестьяне слушают и тихонько говорят: «В [у] советской власти достижения хороши, но у нас на месте не хорошо». Я вам должен написать, что наше с. Гниляково сильно пострадало стихийным бедствием от засухи, а самое главное – в ночь на 11 июня так выбил град все, что захватила эта полоса, что совершенно ничего не осталось живого на земле. Старики наши не помнят такого града. Вот как раз накануне этих дней праздника по распоряжению фининспектора и председателя сельсовета

иуполномоченного села шла опись имущества и взятие его за продналог. Но брали, что могли и

что попалось под руку: самовар, зеркало, швейную машину, занавесы, карнизы, в общем, что попало на глаза...»12.

Ввиду существующего положения авторы писем ставили вопрос о том, как же быть дальше? Попытки «насаждения» новых «социалистических» форм хозяйствования (коммун, артелей, совхозов) не впечатляли. Интересные наблюдения о них содержатся в письме К.Скорохода из Самарской губернии, написанном к «Крестьянскую газету» в декабре 1927 г.: «Начиная с 1918 г.

идо настоящего времени всех редакций газеты и журналы говорят о том, как бы беспартийных крестьян-тружеников втянуть в коммуну, артель, коллектив или в какую-либо крестьянскую кучку для совместного обработка земли и всех национальностей и сословий ораторыкоммунисты так старательно говорят об этом на крестьянских собраниях, что даже брызги со рта выскакивают. И вот почему-то никак не вдается [удаются] эти группировки, да почему же это так, что крестьяне не соглашаются, разве плохо! Раз говорят ораторы-коммунисты хорошо и сладко, значит, жить и работать в артели будет легко; ведь пословица сама говорит: если будем работать в купе, то не будет болеть в пупе. Это верно, но дело в следующем: писать, говорить и фалить [хвалить] можно, и это легко, но на деле мы, крестьяне, не видим, как живут артельные коммунисты, а вот такие примеры были и есть, а именно:

1.Некоторые коммунисты-крестьяне, уговорив нескольких беспартийных крестьян, вырезали себе хорошую землю для коллектива и совместной артельной обработки земли, но увы: они говорят: у коммунистов спины болят и вот вы, крестьяне, обработайте свою и нашу землю артелью на коллективных началах, а мы, коммунисты, пойдем работать умственно, то есть служить. И вот все коммунисты этого коллектива кружатся возле волисполкома, правления кредитного товарищества, кооперации и прочих учреждений как пчелы возле улья с медом.

2.В одном ближайшем к нашему поселку селе несколько коммунистов вырезали себе землю и, образовав коллектив в составе бывших властей: председателя волисполкома, председателя волкомитета бедноты, [бывшего] командира пулеметной команды Уральского фронта. И что же получилось? Все они исключены из партии, и бывший председатель волисполкома ни одного разу не был в своем коллективе, а после ликвидации волости бросил свою жену и сошелся с какой-то женщиной и уехал в другое село и сейчас торгует в лавке мелочным товаром, а бывший председатель волисполкома бедноты, который украшал себя во время службы в волисполкоме двумя наганами и четырьмя бомбами, поработав в коллективе несколько лет, и дошел в коллективе до чувашских лаптей, бросив его, говоря: «Кто работал, пусть работает на здоровье», – и въехал [уехал] в г.Самару, где сейчас торгует мясной лавкой. Остальные остались пока в коллективе, но работают каждый себе порознь, а бывший командир батареи Уральского фронта по ликвидации фронта занялся крестьянством на завоеванной земле и воле и тоже за несколько лет дошел в крестьянстве до русских лаптей. И вот в этом году, бросив крестьянство, запер свою избу и вшел [ушел] служить в сельсовет секретарем на 18 руб. жалованья в месяц. И вот эти-то товарищи, как они одобряли коммуну, коллектив и вообще совместную обработку земли и как они говорили на трибуне, и в этих людях не брызги летели изо рта, а просто клубы пены, напевая и восфаляя [восхваляя], и учили беспартийных крестьян как обрабатывать совместно землю, на социалистических началах, но сами обрабатывать землю ни на каких началах не хотят. И правильно, и верно сказано в древней литературе (истории), ибо они говорят

и не делают, связывают бремена тяжелые и неудобноносимые и возлагают на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их...»13.

Крестьянский идеал в рамках единоличного хозяйствования не шел дальше желания получить от государства дешевый кредит, соединить свои участки в «широкие полосы», или, наконец, выделиться из села в небольшие поселки. Но общая неудовлетворенность экономической ситуацией в деревне к концу десятилетия явно проступает во многих письмах, хотя понимание причин сложившегося положения в них отсутствует. Крестьянин Ф.З.Дубровин из Алтайской губернии писал: «Жизнь при советской власти никуда не годится. Я не знаю, от чего зависит, или от начальства, или такой уже народ стал. Каждый год поджоги, да хулиганство. Жгут хлеб в скирдах, жгут риги с хлебом, дома разные, постройки. Сожгли уже две мельницы ветряные. Вчера 24 апреля [1928 г.] на пасху сгорела двухпоставная мельница, которая молола 500 пудов в сутки. Но мы знаем, кто больше поджигает. Поджигает больше лодырь да хулиган. Что теперь будем делать? Кому будем прибегать и где будем искать спасения от таких худых людей. Раньше наши старики говорили пословицу: «До бога высоко, а до царя далеко». А сейчас бога нет, и царя нет, а начальство никакие меры не хочет делать. И вот теперь приходится ожидать только одну лишь гибель. Мне приходилось слышать от стариков, что еще будет хуже. Но я не знаю, куда еще хуже. Еще у нас в селе Сусловском 19 человек лишены голосу. За что? За то, что они имеют хозяйство среднее и работают день и ночь. Эти люди настоящие строители государства. От таких людей идет хлеб, мясо, масло, кожи, овчины, волокно, шерсть. А титул имеют якобы буржуй. Извиняюсь, что я малограмотный»14.

Встает ряд вопросов, кто эти люди, которые мешают нормально трудиться и на которых начальство не хочет найти управу, почему растет круг людей, лишенных избирательных прав, почему усиливается нажим на крестьянство? Действительно ли во всех бедах виновато начальство или «такой уж народ стал»? Было ли это проявлением кризиса нэпа или связано с отдельными упущениями и недостатками, как ставит вопрос некий крестьянин из Курской губернии: «Я скажу, что у нас многое к 10-летию [советской власти] лучше довоенного, но еще больше хуже довоенного. В нашем селе сельское хозяйство убито в корне. Земли приходится на душу 2000 кв. сажен, что можно получить с такого клочка земли? До войны у нас большинство крестьян жило на заводах, а теперь большая половина возвращается домой – нет местов. Беда! Сельским хозяйством заниматься нельзя, потому что нет земли. Что делать? И вот почему под гнетом нужды и безработицы у нас начинает развиваться хулиганство, воровство, бродяжничество... Даешь социализм скорее!» – заключает автор свое послание15.

Растущее недовольство людей вызывали привилегии, а также беззакония, произвол, творимые руководителями, распространенные среди них пьянство, моральная и половая распущенность и т.п. Все эти явления были очень заметными, поскольку тогдашние «ответственные работники» еще не научились «прятать концы в воду» и избегать посторонних глаз. Обстановка нэпа, образ жизни «новых капиталистов» не могли не воздействовать на усиление материального интереса в среде руководителей. Слово «растрата» было в двадцатые годы у всех на слуху. Многие ответственные работники в советских, профсоюзных и кооперативных учреждениях запускали руки в государственный и общественный карман в целях личного обогащения. Возникла страсть к приобретению имущества. Отдельные руководители, разведясь со старыми женами, искали себе новых среди дочерей нэпманов, оформляя на них покупку домов и незаконно присвоенные средства. Многие письма говорят о распространенности такого явления, как взяточничество, шедшее бок о бок с пьянством и развратом.

Коль скоро росло количество учреждений и число занятых в них людей, то создавалось впечатление о повсеместной «порче» аппарата по сравнению с годами революции и гражданской войны. Как говорилось в одном анонимном письме в «Крестьянскую газету» от 30 августа 1928 г.: «Набрали в партию всякой своры. Я наблюдаю все время и все хуже. В 1917 году лучше были люди, были и плохие некоторые, но мало, а сейчас все хуже: все карьеристы и пьяницы, лишь бы ему лучше было... Белогвардейцы в карательных отрядах мучили бедноту, убивали, а теперь пролезли в партию – тоже братья. Партеец напьется и буянит. Я знаю не одного, которые надругаются над бедными женщинами, где квартируют. И много кой-чего в народе недоразумения всякие нашоптывания такие. Партийцы знают и мучат людей, чтобы самим жилось хорошо и толстеть...»16.

Подбор людей по принципу партийности и революционной биографии, записанной в анкетах, не гарантировал от засорения аппарата. Выдвиженцы, пополняя ряды партийносоветской бюрократии, превращались в особый слой управленцев со своими интересами, образом жизни, нравами, идеологией и т.д. Помноженные на некомпетентность, грубость и неотесанность они стали приобретать уродливые формы. Под новыми вывесками скрывалось

старое по сути господство невежд, облеченных властью, над беззащитным народом. О том, что мало что изменилось после революции при строительстве социализма, как коммунисты используют власть в своих личных целях, рассказывает много писем. Часто таких коммунистов называли «красными помещиками».

О крайне негативной реакции на рост бюрократизма в советском обществе свидетельствует анонимное письмо в «Крестьянскую газету» из Донбасса, написанное летом 1928 г. как бы от имени всего рабочего класса и крестьянства. Письмо примечательно тем, что его содержание перекликается с идеями, рожденными в годы революции и гражданской войны и апеллирует к ним в сложившейся ситуации: «Дорогой редактор! Не скрывай этого письма, а огласи его народу. Россия, а ныне СССР, называемая пролетарской страной, иго капитала сбросила и теперь власть находится в руках самих трудящихся. Посмотрим вглубь самого правления, кто правит? Наши выборные – им власть дается самим народом, а делается так, как предписывают из центра. Низы власти до того забюрократились, что уже нет возможности жить, налоги за налогаминет пощады никому. Сельсовет имеет право по-своему усмотрению что хочет наложить. Народ стонет. Стон его не хотят и слушать. Крестьянство переживает кару, как дань кому платит. За что это все? Армия из крестьян была, есть и будет. Кто охраняет город и сейчас? Крестьянин. Но из крестьянина выжимают последние соки. У крестьянина нет союза, ему не разрешают иметь его власть. Почему? За что крестьянин сложил голову? За власть советов, улучшил жизнь рабочему, а его выборные сосут кровь из него, давят. Бюрократизм в полном разгаре по всему Союзу. Критика широкая, но не проговаривайся. Вся нечистота забралась в партию. Широкая дорога в партию! Они этого хотели. Они теперь воцарились у власти, у руля, а крестьянин-рабочий уже потерял надежду в справедливость выборов. Собрание рабочих или крестьян на селе – наше дело проголосовать, а уж выборный есть партиец-пьяница. Рабочие смотрят, что выдвигаемый массой редко проходит, а все партийцы. Что же это за класс, господство которого с каждым годом, днем все сильнее. Устроили хорошие ставки и живут на шее рабочего и крестьянина. Рабочий получает 50 рублей, а крестьянин – это крот, который лазает в земле, ему не нужно света, свободы не видеть. Что же эта партия коммунистов, эта партия народная – борцы за власть свою, а народ пусть стонет, зато коммунисты живут: кто был ничем – тот всем стал. Что это делается в России, за что мучают нас? До каких пор будут давить налогами нас, а рабочему не улучшать зарплату, что бы он мог себя прокормить и детей, обуть и учить? Где все наши завоевания? За что мы кровь невинную лили, перекопы брали, гнали паразита? А теперь кого гнать? Кто это делает? Почему не строят школ, почему только в газете пишете, а дела просвещения нет, чем больше неграмотных, тем лучше кучке жить. Что вы делаете? Вы возобновляете сами войну не с помещиками, а сами между собой. Кто к нам придет, никто, но народ готов поднять войну на кого, на коммуниста, залезшего в партию и давит людей налогами, распоряжениями и т.д. А сколько миллионов рублей народных проматывают, на барышень расходуют ради своих личных удовольствий. Как их судят судьи, судят на пять лет, через год уже во власти опять. Кто судит его? Приятель, засели они на производстве на шахте, его друг в суде, и мотают денежки, наносят вред кругом. Они партийцы, коммунисты на собрании такие идейные вовсю. На железной дороге администрация – это менструация. Месткомы, союз рабочих, служащих платят членские взносы, ему жалование 100 рублей и больше в месяц. Выполняет ли он волю рабочего или служащего? Нет. А чью? Администратора. А потом союз свыше. Зачем они? Не нужны. А положиться на хозяйственника можно? В вагоне мягком, международном, кто едет? Рабочий платит 50-100 рублей за билет, получая 50 рублей в месяц, кому же устроили жизнь, кому завоевали эти увеселения? За что пушки, пулеметы гремели по всей России? Нет, товарищи вожди, жизнь рабочему-крестьянину хуже губернатора [хуже губернаторского], его жизнь – кошмар. Страна полная слез, полная недовольства, вражды, ссоры, а класс торжествует и доносит сводку со всех уголков СССР в штаб – в Москву – все хорошо. Москва, красная, революционная, дорогие вожди всего мира, обратите революционное внимание на стонущий народ. Москва, сделай распоряжение во все концы СССР и дай больше права трудящимся над управлением страной. Ибо все погибло, жаль, воевали за свободу, бились, дрались как львы на фронтах. А самое главное – очистить партию от мусора, от кровососов с участием беспартийных. И это лозунг обязательный, а если нет чистки, то лучше бы царя, его строй! Пишу из толщи массы, все вижу: курьерские поезда, в вагонах шампанское и чего твоя душа желает, а рабочий работай, есть не проси. Поймите тактику: если сказать, а что добились, тот тут же ответ: ты политически неблагонадежный. Что это творится? Москва воспламени огнем, опять всех контр уничтожай. Подумают, что больной писал. Нет, не больной, но терпенье истощилось и просьба к товарищам – великим вождям нашей страны взяться за дело Ильича и продолжать его. Не бросив аппарат управления. И больше пусть вожди проникают в толщу населения, разъезжая по всему Союзу, путем товарищеского опрашивания