4.Чк/гпу как инструмент регулирования партии

Всеобъемлющая власть над органами политической полиции выступала тем решающим фактором, который побуждал партийную олигархию использовать аппарат ЧК/ГПУ для поддержания стабильности установившегося к началу 1920-х гг. бюрократического режима в РКП(б). Сокрушительная мощь «карающего меча революции», проверенная в годы гражданской войны, наращивалась и оттачивалась в эпоху нэпа: в ходе борьбы с рабочими забастовками и крестьянскими волнениями, белым и красным бандитизмом, осколками эсеровской и меньшевистской партий, церковной оппозицией. Направить этот меч на отсечение больных, с точки зрения партийной элиты, тканей РКП(б) было столь же естественно, сколь и применить его против антибольшевистских сил за пределами Коммунистической партии. Кроме того, учреждения политической полиции, помимо задачи консервации внутрипартийного порядка, вполне могли использоваться, в силу своих специфических возможностей, как инструмент для настройки, смазки, подгонки узлов и деталей огромной партийной машины.

Одним из видов помощи, оказываемой комитетам РКП(б) со стороны ЧК/ГПУ, являлось налаживание секретного делопроизводства партийных канцелярий, и, в частности, обеспечение работы с шифродокументами. К середине сентября 1920 г. почти все губкомы получили из ЦК РКП(б) шифры и пользовались ими в предписанных центром случаях¹. Впрочем, сама постановка шифровального дела в парткомитетах оставляла желать много лучшего. Она, предупреждал в марте 1921 г. своё начальство заведующий шифротделением Секретариата ЦК РКП(б) М. Чугунов, «ниже всякой критики и по серьёзности характера переписки грозит очень печальными последствиями»². 29 ноября 1921 г. последовал циркуляр за подписью секретаря ЦК В.М. Михайлова, предлагавший командировать в Москву от каждой губернии по одному коммунисту для обучения на 2-месячных шифровальных курсах Специального отдела ВЧК. Часть товарищей должна была затем пополнить ряды Всероссийской Чрезвычайной комиссии, а часть – использоваться на секретной партработе³.

В ситуациях, когда по каким-либо причинам партийный шифр оказывался расконспирирован, на выручку вновь приходили чекисты. Так, в сентябре 1921 г., ввиду «возникших сомнений», вызванных «рядом ошибок и упущений», был отменён шифр «РКП». Секретарь ЦК РКП(б) В.М. Молотов, указывая на необходимость присылки в Центральный Комитет надёжных товарищей для получения нового шифра, рекомендовал в особо срочных случаях для связи со столицей пользоваться шифром губернских чрезвычайных комиссий⁴. До осени 1920 г. использование парткомитетами шифровальных возможностей ЧК являлось общим правилом⁵. Заметим, что губкомы прибегали к чекистским шифрам не только для связи с ЦК, но и с подведомственными им уездными комитетами¹. Позднее, в августе 1922 г., ЦК РКП(б) распорядился ввести специальный шифр для сношений губкомов с укомами, высылаемый из Шифровального бюро ЦК².

Наряду с оказанием помощи партаппарату в работе с шифродокументами, политическая полиция проводила расследования нарушений порядка их хранения и использования и даже подвергала наказаниям провинившихся партийных чиновников. В назидание местным функционерам РКП(б) в июне 1922 г. в провинцию было разослано заключение Спецотдела ГПУ по поводу небрежного хранения шифродокументов сотрудником Владимирского губкома партии Щёлоковым. Спецотдел рекомендовал подвергнуть нарушителя 15-суточному аресту, причём, проведение дисциплинарного взыскания возложить на Владимирский губернский отдел (ГО) ГПУ, а секретарю губкома т. Осьмову поставить на вид. Орготдел ЦК РКП(б), рассмотрев на заседании 12 июня 1922 г. этот вопрос, выразил полное согласие с предложением Спецотдела³. Секретарь ЦК И.В. Сталин в сопроводительном письме, приложенном к пакету документов о «владимирском инциденте», подтвердил, что и в дальнейшем «за всякое нарушение инструкции по ведению шифропереписки и хранению шифродокументов, равно и за нарушение самых элементарных правил конспирации – виновные будут привлекаться к строжайшей ответственности»⁴. Инструкция шифрорганам, которой пользовались комитеты РКП(б), также была выработана Спецотделом ГПУ; отступления от установленных в ней правил квалифицировались Секретариатом ЦК как «явные преступления по должности»⁵. Три секретных циркуляра ЦК РКП(б) – 25 октября 1922 г., 22 марта и 7 декабря 1923 г. и циркуляр Спецотдела ГПУ 26 мая 1923 г. предписывали секретарям губкомов максимально упорядочить и законспирировать шифровальную работу¹. Секретариат ЦК РКП(б), основываясь на циркуляре Спецотдела ГПУ от 26 мая 1923 г., предложил руководителям губкомов взять у товарищей, имеющих дело с шифродокументацией, подписку об отсутствии контактов с иностранными миссиями и представительствами².

В полном соответствии с указаниями Спецотдела ГПУ и Секретариата ЦК РКП(б) партийные функционеры пресекали малейшие отклонения от правил ведения секретного делопроизводства. В сентябре 1922 г. помощником секретаря ЦК РКП(б) Назаретяном было передано в ГПУ дело о пропаже пакета с протоколом Политбюро ЦК «для немедленного назначения следствия и привлечения к ответственности зам. завед. экспедицией Управделами Секретариата ЦК тов. Крылова», а 2 ноября тот же Назаретян просил Госполитуправление «принять меры к розыску 9-го секретного письма ЦК»³. В январе 1923 г. секретарь Омского губкома РКП(б) дал задание учреждениям ГПУ расследовать факт утери секретных бумаг неким Серебряковым, которому Славгородским укомом было поручено доставить их в губернский комитет⁴.

Не полагаясь на надёжность государственной почтовой службы, Управление делами ЦК РКП(б) 31 мая 1923 г. заключило соглашение с фельдъегерским корпусом Госполитуправления на предмет использования фельдсвязи ГПУ для нужд Секретариата ЦК. В 1-м параграфе «Соглашения» указывалось: «Фельдкорпус ГПУ принимает на себя доставку срочной, секретной, важной корреспонденции, шифров и ценностей Управделами ЦК РКП(б) в его отделения на места по установленным маршрутам». Секретариат ЦК 19 июня отдал распоряжение всем бюро ЦК, обкомам и губкомам заключить аналогичные договоры с местными отделами ГПУ, а 9 ноября ещё раз потребовал в обязательном порядке пользоваться услугами фельдсвязи Госполитуправления. При пересылке секретных материалов партийные комитеты должны были, во избежание утечки конфиденциальной информации, руководствоваться приказом ГПУ от 11 июня 1923 г. «О порядке приёма и отправления корреспонденции»¹. Требование Секретариата ЦК на местах было неукоснительно выполнено².

Проверке на благонадёжность подвергался технический персонал комитетов РКП(б), в особенности те, кто имел соприкосновение с секретным делопроизводством. Соответствующие справки запрашивались в учреждениях политической полиции, а списки и анкеты сотрудников партаппарата периодически препровождались в чекистские инстанции. Форма ответа из ЧК/ГПУ была стандартной: «В числе неблагонадёжных гр. (имярек) в отделе не проходил(а)»³. Руководство ВЧК 1 марта 1921 г. обратилось к секретарю ЦК РКП(б) Н.Н. Крестинскому с просьбой выслать списки всех без исключения лиц, обслуживающих ответственных товарищей – членов ЦК на предмет тщательной проверки. Форма списка выглядела так: «1)У кого служит, 2)Имя, отчество, фамилия, 3)Должность, 4)Адрес, 5)Состав семьи, 6)Партийность, 7)Состоял ли в какой-либо другой партии, когда, 8)С какого времени служит у данного лица, 9)Отметка начальника об отношении к делу и начальнику»⁴. Нелояльные сотрудники немедленно выявлялись и устранялись. Так, Полномочное представительство (ПП) ГПУ по Сибири 13 ноября 1922 г. уведомило Сиббюро ЦК РКП(б) о том, что работающая в его аппарате машинистка М.Э. Румянцева тайно перепечатывает анонимные воззвания монархического духовенства. Через день, 15 ноября, она была уволена¹.

Руководители партийного аппарата настолько свыклись с мыслью о незаменимости ЧК/ГПУ при решении внутриведомственных организационных вопросов, что обращались за содействием к чекистам даже тогда, когда речь шла о заурядных нарушениях трудовой дисциплины. Например, управляющий делами Сиббюро ЦК РКП(б) К.П. Нарбут 18 мая 1921 г. просил ПП ВЧК по Сибири арестовать на 10 суток журналистку общей канцелярии Сибирского бюро Зольцман «за саботаж», 3 июня – на 3 суток работника хозчасти А.С. Демкина «за систематическое неподчинение распоряжениям завхоза и управделами», а 21 июля – на 1 сутки стенографистку «за срыв срочной работы». 4 февраля 1921 г. управление делами Сиббюро потребовало от Новониколаевского губЧК разыскать и задержать кучера хозчасти Б.Л. Лобова, «скрывшегося неизвестно куда» с выданной ему прозодеждой².

Использование сил чекистов в административно-хозяйственной сфере функционирования партийного аппарата порой доводилось до курьёза. Так, секретарь Сиббюро ЦК РКП(б) в сентябре 1920 г., ввиду злостного неисполнения отделом коммунального хозяйства неоднократных просьб об очистке выгребной ямы дома ответработников Сибпартцентра, потребовал от отдела произвести ассенизационные работы в 3-дневный срок, за выполнением которых поручил проследить губЧК³. Алтайский губернский комитет РКП(б) 1 октября 1920 г. предложил коменданту лагеря при губЧК «выслать завтра с утра 10 чел. женщин для мытья полов в помещении губкома»⁴.

Как уже отмечалось ранее, органы государственной безопасности выступали тем главным источником информации, с помощью которого правящей олигархии удавалось удерживать ситуацию под контролем. Одной из наиболее важных сфер, привлекавших внимание партийной элиты, являлось внутреннее состояние Коммунистической партии, как опоры существующего политического режима. Очевидно, в ответ на предложение начальника Информотдела ВЧК Секретариату ЦК РКП(б) «сообщить, какие вопросы из области партийной работы требуют... более тщательного освещения»¹, на рубеже 1921-1922 гг. появился на свет так называемый «Вопросник для губЧК», прилагавшийся к инструкции по составлению сводок госполитинформации. В перечень предлагаемых к разработке вопросов входили: «Состояние партийной организации, её внутренняя организационная работа и связь с массами. Отношение партийной массы к руководящим органам и ответ[ственным] работ[никам]. Наблюдается ли фракционность, если наблюдается, то какая, рабочая оппозиция... Отношение членов партии к экономической политике, кооперации, аренде и т.д. Наблюдается ли массовый уход из партии (каких групп и по какой причине). Связь с губкомами и ячейками. Степень налаженности партийных аппаратов. [...] Как вели себя члены ячеек во время забастовок и волнений. Поведение членов партии в местностях, временно занятых контрреволюционными бандами»².

Руководителей сибирских комитетов РКП(б), сверх перечисленного, особенно беспокоили качество партработы в РККА, на транспорте, в деревне, склоки и конфликты среди коммунистов, проникновение в РКП(б) «чуждых элементов»³.

Учреждения ЧК/ГПУ, имея разветвлённую агентуру в коммунистической среде, доводили до сведения парткомов обстоятельства жизни и деятельности «низов» РКП(б). Председатель Бийской уездЧК в июне 1920 г. доносил

о том, что «партийная работа как в городе, а также и в уезде совершенно не ведётся, да и вестись она не может, т.к. таковую вести некому... Комячейки... занимаются арестами, обысками, реквизицией, конфискацией, сменой ответственных работников и всевозможными другими действиями, но не политической работой, а поэтому такие явления... вызывают со стороны крестьян ропот и неудовольствие, чем и пользуется кулачьё»¹. Начальник информационной части Сибирской транспортной чрезвычайной комиссии (СибТЧК) 3 ноября 1920 г. извещал Сиббюро ЦК РКП(б): «Отношение к Коммунистической партии понижается с каждым днём. Замечается массовый выход рабочих из РКП в перерегистрацию». «Имеются сведения, – сообщал он несколькими днями позже, – что в районе гор. Иркутска и в особенности на линии Заб[айкальской] ж. д. партийная работа подвигается вперёд плохо, комячейки не проявляют никакой деятельности, что объясняется отсутствием предприимчивых руководителей». «В районе Киренских затонов, – указывалось далее, – слабо поставлена партийная работа, результатом чего является уклон настроения масс в пользу антисоветских элементов»².

Удручающая картина упадка внутрипартийной жизни, рисуемая в донесениях, с течением времени не менялась. «Подготовки политической нет, не производится ни открытых собраний, ни митингов... – отмечал в информсводке за 1-15 октября 1921 г. агент ОДТ ЧК ст. Черепаново. – Уездный партком состоит из лиц больше таких сонных, которые тоже силком посещают лишь собрания, в общем масштабе работа политически ведётся слабо, за неимением хороших руководителей. Ответственные работники вовсе не посещают даже собрания, ссылаясь на переутомление»³. Полномочное представительство ГПУ по Сибири в мае 1922 г. информировало: «В Енисейском горном округе в течение 5 м-цев не было ни одного партсобрания»¹. Аналогичными по содержанию и типичными для всех сибирских губерний были госинфсводки Новониколаевского ГО ГПУ. «Среди коммунистов Ояшинской организации, – говорилось в донесениях за сентябрь 1922 г., – спайки нет никакой, дисциплины также нет... Партработа среди коммунистов Дубровинской организации ведётся очень и очень слабо. Волпартком точного учёта членов партии совершенно не ведёт, ввиду чего нередки случаи развала целых комячеек... Среди коммунистов Коченёвского района, а в частности коммунистов Прокудской вол. спайки нет никакой, дисциплины также нет. Прокудский волпартком, дважды пытавшийся созвать волпартсъезд, благодаря халатности и недисциплинированности членов партии, успеха не имел» и т.д. и т.п.².

Обильная информация, исходившая из недр ЧК/ГПУ, с одной стороны, несомненно, способствовала лучшей ориентации партийных функционеров в окружающей обстановке, помогая принять адекватные меры, но, с другой – ставила их в прямую зависимость от карательных органов. У чекистов возникало искушение фабриковать донесения с таким расчётом, чтобы вынудить партноменклатуру поступать под диктовку ЧК. Интересно, например, проследить за тем, как пользовалось этой возможностью Анжеро-Судженское политбюро. В сводке за октябрь-ноябрь 1921 г. оно извещало Томский губком РКП(б): Коммунисты относятся к своим обязанностям пассивно. Одна из главных причин такого явления – то, что «как ответственный секретарь, так и заведующие подотделами райкома РКП являются женщины с интеллигентской психологией... Нередко приходится слышать от членов партии – “к чему нам ходить на собрание, разве мы не слышали бабской брехни?”»³.

Стоило губкому поменять в аппарате районного комитета женщин на мужчин, интеллигентов на рабочих, как тональность донесений сразу изменилась. «Что же касается работы Судженского райкома РКП(б), – говорилось в госинфсводке за 1-15 марта 1922 г., – то стоящий во главе секретарь райкома тов. Дубасов работает усердно, райкомом проводится целый ряд конференций, заметным образом выливается работа среди беспартийной массы. Правда, до нас доходят слухи, что в райкоме РКП(б) есть кой-какие трения, но в общем работа проходит хорошо, можно с душевностью пожелать такого же направления работы дальше»¹.

Важным этапом внутрипартийной жизни РКП(б) явился 1923 г. Начало года ознаменовалось очередным приступом болезни В.И. Ленина, способствовавшим новому обострению борьбы в партийном руководстве. Обеспокоенные возможной негативной реакцией «низов» партии на ослабление верхних эшелонов власти, лидеры РКП(б), для удержания контроля над ситуацией, приняли ряд мер предосторожности, среди которых не последнее место заняло наблюдение за настроениями и поведением коммунистов в связи с болезнью вождя партии и государства.

Секретариат ЦК РКП(б) 11 и 12 марта 1923 г. направил президиумам и секретарям губкомов, обкомов, национальных ЦК, а также членам ЦК РКП(б) две шифрованные телеграммы, в которых, в связи с ухудшением состояния здоровья В.И. Ленина, содержался призыв крепить ряды партии, а вместе с тем внимательно следить за настроениями беспартийной массы и «активно противодействовать всякого рода ложным слухам, открыто разоблачая их и преследуя злостных сеятелей таких слухов гласно и быстро действующим судом». Одновременно, 11 марта, в провинцию всем полномочным представительствам ГПУ, начальникам губотделов, особых отделов, транспортных отделов ГПУ была послана шифротелеграмма заместителя председателя ГПУ И.С. Уншлихта и начальника Секретно-оперативного управления ГПУ В.Р. Менжинского, предлагавшая «подтянуться», «тесно сплотить свои ряды и связаться с парторганизациями и командованием», усилить наблюдение за состоянием армии и средствами связи¹.

Комитеты РКП(б) оперативно откликнулись на директивы «сверху». Президиум Новониколаевского губкома 17 марта 1923 г. принял решение мобилизовать всех ответработников «для прикрепления их к определённым районам губернии, на предмет частых выездов на места, где они, сталкиваясь с массой, могли бы умело подойти к вопросу о болезни и отходе от работ т. Ленина. Орготделу поручить при составлении списка подобрать крепких коммунистов»². Подобное же решение было принято на закрытом заседании президиума Томского губкома 18 марта. Вдобавок ко всему губернский комитет распорядился о том, чтобы губотдел ГПУ два раза в неделю по городу и один раз в неделю по губернии информировал президиум губкома, «каким образом отразилось сообщение о болезни т. Ленина на настроении рабочих, крестьян, коммунистов и др.»³. Президиум Иркутского губкома пошёл ещё дальше, постановив ежедневно заслушивать начальника ГО ГПУ и секретарей райкомов о циркулирующих слухах и настроениях масс и еженедельно отсылать в ЦК РКП(б) соответствующие сводки⁴.

Тогда же, в марте 1923 г., появилось совершенно секретное письмо секретаря Томского губернского комитета РКП(б) В.А. Строганова секретарям уездных комитетов. Документ этот, на наш взгляд, настолько выразителен, что заслуживает подробного цитирования. В частности, в письме предлагалось: «1.Внимательно изучить, как отразилось опубликование бюллетеней о болезни т. Ленина в партийной среде. 2. В случае возникновения каких-либо предположений, догадок, слухов, кривотолков, не верно сделанных выводов и пр. тщательно изучать их, выяснить источник происхождения и цель. 3.Разъяснить осторожно настоящую суть дела, величину значения для партии длительного отхода от работы т. Ленина, возможность использования контрреволюционерами болезни т. Ленина в своих интересах.... 4.Настоятельно разъяснить вытекающую отсюда необходимость абсолютного единства, тесной спайки, выдержки, спокойствия, непоколебимости, боевой готовности и железной партийной дисциплины. 5.Быстрыми, решительными и твёрдыми мерами бороться со всеми, сеющими панику и вносящими расстройство в наши ряды, проявляющими слабость, распространяющими ложные слухи и нарушающими партдисциплину, не останавливаясь даже перед применением высшей меры партийного взыскания и преданием быстро действующим гражданским судам. [...] 7.Тесно связаться с органами ГПУ, подтянуть их аппараты, помочь наладить полную и правильную всестороннюю информацию, оказывать всемерную помощь органам ГПУ в проводимых ими операциях, провести кампанию по популяризации органов ГПУ, как среди беспартийных, так и особенно партийных...»¹. Надо полагать, что похожие руководства к действию выпустили и другие губкомы.

Зондирование ситуации в толще беспартийной массы и коммунистов дало следующие результаты. «Отрицательных явлений известие о болезни Владимира Ильича..., – доносил секретарь Енисейского губкома РКП(б) Р.Я. Кисис в Сиббюро ЦК, – не вызвало. Губкомом было проведено разъяснение партийцам (укомам дана соответствующая директива) истинного положения дел и указана необходимость выдержки и сплочения партии»². Секретарь Томского губкома уведомлял: «Состояние партийных масс губернии характеризуется следующими фактами: болезнь т. Ленина в рабочих районах была встречена более или менее спокойно; никаких кривотолков о болезни не было и общее настроение партийцев не понизилось. Несколько другого рода сообщения поступают к нам из деревни. В Томском уезде например среди крестьян коммунистов с болезнью Ленина началась чуть не паника и даже наблюдалось течение к выходу из партии. Должно быть отмечено вообще крайнее невежество и темнота партийных масс в деревне»¹. Обобщая полученные данные (к сожалению, не все первичные материалы попали в наше распоряжение), секретарь Сиббюро ЦК РКП(б) С.В. Косиор 5 апреля 1923 г. извещал секретарей Центрального Комитета: «Большую тревогу на местах вызвала болезнь Ильича. Из губернии Енисейской ещё передавали разговоры крестьян о том, что-де мол Ленин заболел, а Троцкий, пользуясь этим, хочет вернуть старую политику. В Алтае идут разговоры среди крестьян, что Ленина некоторые коммунисты нарочно отстраняют, словом разговоры идут везде. Однако никаких более серьёзных признаков нет и разговоры большого распространения не имеют. Среди членов партии тревога большая. Для многих ЦК и партийное руководство отождествлялись в Ленине и теперь трудно себе представляют, как может партия существовать без него»².

И без того сложная внешне- и внутриполитическая обстановка 1923 г. была усугублена неожиданно развернувшейся осенью того же года партийной дискуссией о «рабочей демократии». Сталинское большинство руководства РКП(б), в интересах сохранения контроля над дебатирующими коммунистическими «низами», затребовало и получило от учреждений ГПУ подробные агентурно-осведомительные сводки о ходе дискуссии. В одной из таких сводок, в частности, сообщалось: «Рабочие очень интересуются происходящей внутрипартийной дискуссией, многие из них эту дискуссию рассматривают, как грызню между отдельными группами в партии и высказывают пожелание о скорейшем прекращении этой дискуссии, которая только вредит партии»¹. В конечном счёте, ссылаясь на вышеприведённое мнение рабочего класса, сталинско-зиновьевско-каменевский «триумвират» в январе 1924 г. поспешил дискуссию прекратить.

Информационные и карательные услуги Госполитуправления понадобились в том же январе 1924 г., в тяжёлый для партии момент, когда она потеряла своего общепризнанного лидера. В течение конца января – февраля чекисты исправно снабжали партийные органы сведениями о реакции населения и коммунистов на кончину В.И. Ленина. «В связи со смертью Ленина, – говорилось в одной из таких сводок, направленной в адрес ЦК РКП(б), – среди населения распространяются слухи, что Ленин не умер, что его отравили жиды, стремящиеся захватить власть в свои руки, так как Ленин якобы говорил, что необходимо отменить единый налог для крестьян и налоги для торговцев, но что Троцкому и всем жидам этого не хотелось»². На местах тоже не сидели сложа руки. Уполномоченный ГО ГПУ Смирнов на заседании Нарымского райкома РКП(б) 25 января 1924 г. сообщил, что в связи с кончиной В.И. Ленина зафиксирована контрреволюционная агитация. Офицера политической полиции интересовал вопрос: придерживаться ли прежнего распоряжения о немедленном предании суду за подобную агитацию? Райком санкционировал судебное преследование³. В другом известном нам случае секретарь Верхоленского укома РКП(б) Андреев 1 февраля того же года препроводил уполномоченному ГПУ Скворцову заявление коммунаров на гражданина села Качуга П.Н. Постольского, «который по случаю смерти тов. Ленина вёл даже среди коммунаров контрреволюционную агитацию». По замечанию секретаря укома, надлежало «в самом срочном порядке дело это расследовать и виновника привлечь к ответственности»¹.

Аппарат репрессивных органов применялся и как своеобразный «фильтр», препятствующий проникновению в РКП(б) «чуждых элементов». Доводя до сведения партийных комитетов информацию о том, что в ряде мест Сибири «имеется много организовавшихся явочным порядком ячеек, именующих себя ячейками РКП и... действующих по собственному почину и разумению, зачастую явно вразрез партийной этике, уставу и программе»², учреждения ГПУ призывали к сугубой осторожности в легализации таких ячеек. Парткомы прислушивались к этим советам. Так, на закрытом заседании президиума Кузнецкого укома РКП(б) 14 января 1923 г. разбирался вопрос об утверждении кандидатами партии товарищей, состоявших во вновь возникших ячейках Терентьевского волкома. Постановили: «В целях предупреждения от негодных элементов РКП приём в таковую без справки ГПУ как политически благонадёжности (так в тексте. – Г.О.) не утверждать»³. То, что касалось целых ячеек, распространялось и на отдельных лиц. Тайгинский райком РКП(б) 8 декабря 1923 г. изучал вопрос о приёме в кандидаты партии рабочего А.Г. Персиянова. В результате обсуждения этого вопроса было принято решение временно от приёма Персиянова в кандидаты воздержаться, запросив отделение линейного транспортного отдела (ОЛТО) ГПУ ст. Тайга, не имеется ли на вступающего компрометирующего материала⁴. Точно так же поступил в феврале-марте 1924 г. учётно-статистический отдел Алтайского губкома РКП(б), запросив губернский отдел ГПУ о наличии компрометирующих материалов на подавших заявления о вступлении в партию Подгородову, Курепенина, Васильева, Молчанова⁵.

Органы советской политической полиции предотвращали проникновение в РКП(б) тех, кто уже однажды исключался из неё за неблаговидные поступки. Так, Алтайский же ГО ГПУ в начале февраля и в октябре 1924 г. дважды предупреждал губком о намерении двух изгнанных из партии – М.И. Никишина и А.Н. Коновалова, скрыв своё прошлое, подать заявление о приёме в РКП(б)¹.

Справки о политической благонадёжности запрашивались райкомами и укомами в губотделах ГПУ (а нередко по собственному почину предоставлялись самими чекистами) на всех, принимаемых в члены партии из числа бывших офицеров, юнкеров, чиновников военного времени². Эти партийцы в дальнейшем ставились на особый и постоянный учёт в органах ЧК/ГПУ³. Телеграмма секретаря Сиббюро ЦК РКП(б) В.Н. Яковлевой от 26 мая 1921 г. в нижестоящие партийные инстанции гласила: устанавливается строгий надзор особых отделов над бывшими офицерами и военными чиновниками, служившими в белых армиях или находившихся на территории белых, в том числе членами РКП(б)⁴.

Ставились препоны и вступлению в РКП(б) бывших членов умеренно-социалистических партий. Так, Томская губЧК 20 февраля 1922 г. обратилась в парткомитет 2-го городского района с просьбой сообщать о случаях подачи бывшими членами других партий заявлений о вступлении в РКП(б) и «от зачисления воздерживаться до получения сведений от губчека»⁵.

Стихийно возникшую на местах технологию приёма прозелитов можно проиллюстрировать и на примере известного деятеля Партии социалистов-революционеров (ПСР) Любимова. Постановление о его приёме в партию было принято президиумом Новониколаевского губкома РКП(б) в начале 1923 г., причём предварительно, как указывал позднее секретарь губернского комитета А.И. Равдель, «о нём (т.е. Любимове. – Г.О.) были собраны сведения и по линии ГПУ, и из других источников», и сведения эти говорили в пользу того, что вступающий – «преданный компартии товарищ». Пленум Новониколаевского губкома 10 февраля 1923 г. утвердил постановление президиума в отношении Любимова. Однако, вскоре это решение, по инициативе заведующего орготделом Ковальского и под нажимом трёх членов губернского комитета, было дополнено: «Прежнее постановление подтвердить, предложив орготделу дать Любимову такую работу, которая дала бы возможность его проверить на деле» («имелось в виду, – разъяснял А.И. Равдель в закрытом письме в Сиббюро ЦК РКП(б) 12 марта 1923 г., – его использовать в органах ГПУ»)¹.

Жёсткость и унизительность всей процедуры в отношении Любимова кажется абсолютно не мотивированной, поскольку его лояльность была безупречна. Во время колчаковщины Любимов не принимал никакого участия в эсеровской антибольшевистской борьбе, а, наоборот, помогал прятать видных большевиков, в частности, спас от расправы Б.З. Шумяцкого; после окончания гражданской войны, работая в кооперации, всегда проводил прокоммунистическую линию. Тем не менее, неприязнь и недоверие коммунистов к бывшим соперникам в борьбе за власть были так велики, что чувство запоздалого мщения побеждало здравый смысл.

Во избежание ненужных конфликтов на этой почве, а также предвосхищая массовый наплыв в РКП(б) бывших рядовых членов официально распущенной в марте 1923 г. ПСР, ЦК РКП(б) 3 апреля и 8 июня издал циркуляры о порядке приёма в партию выходцев из ПСР. На основании этих документов летом того же года президиумы губкомов приступили к созданию специальных приёмочных комиссий, в которые обязательно входили три человека: секретарь губкома, начальник ГО ГПУ и председатель губернской контрольной комиссии¹. Тот же порядок распространялся на бывших членов других социалистических партий и подразумевал их постановку на специальный учёт в карательных органах².

В отдельных случаях бывшие члены оппозиционных большевикам социалистических партий, ставшие коммунистами, оказывались втянутыми в провокации, которые инспирировались службами госбезопасности против действительных и мнимых врагов Советской власти. В такое положение, например, попали супруги А.Б. и А.Л. Струве. В феврале 1921 г. рассматривался вопрос об исключении их из РКП(б), очевидно, за прежнюю принадлежность к правому крылу ПСР. Это намерение вызвало категорическое возражение со стороны Горно-Алтайского уездного уполномоченного Сысоева. По словам чекиста, А.Б. Струве якобы продолжал оставаться одним из руководителей правых эсеров на территории уезда, за ним была установлена слежка, и его внезапное исключение из РКП(б) могло разрушить «всю начатую работу». Ввиду этого Сысоев настаивал на оставлении А.Б. Струве и его жены А.Л. Струве в статусе кандидатов партии, дабы не возбуждать ни у кого ненужных подозрений. Горно-Алтайский уком РКП(б) так и поступил, вняв увещеваниям уполномоченного, и через несколько дней ни о чём не догадывавшиеся супруги уже усердно трудились над подготовкой празднования 50-летия Парижской Коммуны³.

Фильтрационная функция органов политической полиции находила своё выражение и в участии ЧК/ГПУ в очищении партии от нежелательных лиц. Мысль об использовании чекистов для проведения генеральной чистки РКП(б) высказал никто иной как В.И. Ленин в апрельской (1921 г.) записке В.М. Молотову и Ф.Э. Дзержинскому¹. Идея была подхвачена и реализована. Центральная комиссия по пересмотру, проверке и очистке РКП(б) (Центрпроверком), Сибирская областная комиссия по проверке личного состава партии (Сибпроверком), губернские комиссии по чистке, а также Особая комиссия по проверке, пересмотру и чистке членов РКП(б) частей РВС войск Сибири (Особпроверком) привлекали для своей работы материалы ЧК². Примечательно, что эти материалы понадобились в первую очередь для формирования состава самих губкомиссий по чистке и Особпроверкома, членами которых, согласно инструкции, могли быть только партийцы с дооктябрьским стажем и безукоризненной репутацией. Председатель Сибпроверкома В.Н. Каюров 8-9 сентября 1921 г. обратился с совершенно секретными письмами к председателю ПП ВЧК по Сибири И.П. Павлуновскому, где высказал просьбу срочно сообщить, не имеется ли в органах ЧК сведений, порочащих кандидатов, выдвинутых губкомами в губернские комиссии по чистке³.

Сибирские высокопоставленные партийные и советские чиновники проходили чистку непосредственно в Сибпроверкоме. Вызывавшие сомнение фигуры обязательно перепроверялись по картотекам политической полиции. Например, понадобилось уточнить факты из прошлого секретаря Новониколаевского губкома РКП(б) Д.Е. Гольмана, и В.Н. Каюров 27 октября 1921 г. предложил ПП ВЧК по Сибири предоставить данные о деятельности Гольмана на посту помощника председателя Сибпродкома. 12 декабря И.П. Павлуновский информировал Сибпроверком, а 13 декабря – Сиббюро ЦК РКП(б) о том, что по полученной от Омской губЧК справке компрометирующего материала на Д.Е. Гольмана нет¹.

О том, какую существенную роль играла политическая полиция в кампании очищения РКП(б) от «чуждых элементов», можно судить по скандальному делу заведующего орготделом Алтайского губкома РКП(б) П.Г. Канцелярского, который, к тому же, являлся членом губкомиссии по чистке. Само дело, как считал П.Г. Канцелярский, возникло благодаря тому, что он принимал участие в «оздоровлении» ячейки Алтайской губЧК, поголовно погрязшей в пьянстве. Часть чекистов исключили из партии, часть «особенно зарвавшихся» перевели к станку, а большинству провинившихся сделали выговоры с отметкой в партбилете. «Тесно спаянной между собой пьющей братии, – сообщал в Сибпроверком П.Г. Канцелярский, – это не понравилось». В начале декабря 1921 г. ячейка по заявлению вычищенного из РКП(б) за пьянство и хулиганство Кудимова приняла решение собрать «изобличающие» материалы на П.Г. Канцелярского и передать их в Сибпроверком.

За приготовление досье взялись сотрудники губЧК И.А. Рабизо и А.Д. Коровин. Деликатность ситуации заключалась в том, что первому из них в 1920 г. по поручению своего ведомства довелось производить дознание по делу брата П.Г. Канцелярского – К.Г. Канцелярского, который в апреле 1919 г. совершил тяжкое уголовное преступление, а в первой половине 1920 г. был уличён в злоупотреблении служебным положением². В ходе расследования Рабизо столкнулся с показаниями, обвинявшими П.Г. Канцелярского в раскрытии красноярской подпольной организации в период колчаковской диктатуры и присвоении денег подпольщиков. У самого чекиста Рабизо были веские причины испытывать личную неприязнь к П.Г. Канцелярскому. При Колчаке сам Рабизо на паях с компаньонами владел заводом «Сила», а Канцелярский участвовал в комиссии по этому факту, и хотя, как отмечал Канцелярский, «дело было прекращено, но доставило немало горьких минут Рабизо».

Второй сотрудник Алтайской губЧК А.Д. Коровин также был обижен П.Г. Канцелярским, так как тот публично заявил, что именно Коровин – виновник провала красноярской нелегальной группы РКП(б). Между тем, по убеждению Коровина, сами братья Канцелярские привели к её гибели, ибо при обыске у К.Г. Канцелярского колчаковской контрразведкой были найдены конспиративные адреса.

В ответ на предъявленные ему обвинения П.Г. Канцелярский поставил перед Сибпроверкомом вопрос о привлечении Рабизо к ответственности за клевету, сведение личных счётов и нечестность. Председатель Сибпроверкома В.Н. Каюров в конце декабря 1921 г. - начале января 1922 г. направил секретные депеши в Алтайскую и Енисейскую губЧК, а также в ПП ВЧК по Сибири с просьбой предоставить необходимые сведения. Так как срок полномочий Сибирской комиссии по чистке к этому времени уже истёк, а вопрос, ввиду затянувшегося выяснения обстоятельств, оставался неразрешённым, завершать дело пришлось конфликтному подотделу Сиббюро ЦК РКП(б). 24 февраля 1923 г. он констатировал, что обвинения П.Г. Канцелярского: 1)в присвоении денег, принадлежавших красноярской подпольной организации при Колчаке, 2)в выдаче товарищей по подполью колчаковской контрразведке, 3)в укрывательстве брата от наказания за уголовное преступление, 4)в неправильных действиях на посту члена Алтайской губкомиссии по чистке – не подтвердились. 3 апреля того же года Сиббюро ЦК РКП(б) согласилось с выводом конфликтного подотдела¹.

Наряду с активным участием в проведении чистки 1921 г. органы ЧК/ГПУ периодически, в тесном контакте с контрольными комиссиями, занимались «оздоровлением» РКП(б), избавляя её от злостных нарушителей партийной этики и дисциплины. В марте 1922 г. заведующий конфликтным подотделом Сиббюро ЦК РКП(б) Н.Ф. Преображенский высказал мысль о целесообразности использования следователей-коммунистов из Госполитуправления для расследования имеющихся дел на партийцев. Сибирское бюро в целом одобрило эту идею, хотя и сочло возможным привлекать сотрудников политической полиции только для дачи заключений по таковым делам, очевидно, не желая отвлекать их от основных обязанностей². Однако, в действительности чекисты и до инициативы Преображенского довольно часто по совместительству занимали должности партследователей, – например, в Каменской, Каргатской, Зиминской уездных организациях, в 1-м райкоме РКП(б) г. Томска и других местах³. Да и сам конфликтный подотдел периодически пользовался их услугами и до 1922 г.

Одним из наиболее распространённых в коммунистической среде первой половины 1920-х гг. пороков являлось пьянство. На его искоренение и направлялись учреждения политической полиции. Согласно резолюции

Алтайского губкома РКП(б) лета 1920 г., губернская чрезвычайная комиссия должна была выявлять и оповещать партийный комитет о фактах пьянства ответработников для предания их суду революционного трибунала¹. Президиум Енисейского губкома 15 июня 1921 г. дал задание начальнику губЧК Р.К. Лепсису срочно провести следствие по делу о поголовном пьянстве коммунистов в партийных и советских учреждениях Минусинска и уезда. 12 июля на закрытом заседании губкома был сделан информационный доклад об итогах минусинской проверки, по которому вынесено решение передать виновников попоек «для принятия мер» в Енисейскую «чрезвычайку»². Такая же «оздоровительная» операция была осуществлена летом 1922 г. в Ачинском уезде, а в декабре того же года начата в Чумаковской волости Каинского уезда Новониколаевской губернии³.

Карательным органам давались специальные поручения по проверке моральной чистоты отдельных коммунистов. Секретарь Сиббюро ЦК РКП(б) И.И. Ходоровский в июне 1922 г. обратился с письмом к секретарю Омского губкома РКП(б) Криницкому с поручением установить силами Омского ГО ГПУ надзор за бывшим заместителем председателя Енисейской губРКИ Кравцом, так как «есть не до конца проверенные сведения о его прошлом, весьма его порочащие», в том числе обман официальных органов и лиц утверждениями о дореволюционном партстаже, принадлежности к РКП(б) (откуда он был изгнан в 1920 г.), привлечение к суду за совершённое ранее уголовное преступление⁴.

Названный выше Н.Ф. Преображенский, бывший председатель Сибартельсоюза, а затем ответработник аппарата Сиббюро ЦК РКП(б) в письме от 18 января 1923 г. в Новониколаевскую губКК поделился сомнениями относительно деятельности своего преемника на посту руководителя отраслевой кооперации В.С. Медведева. В Медведеве, писал Преображенский, «слишком выявляется обособленность от партии и её дисциплины»; в его работе в кустарно-промысловой кооперации не исключены не только бесхозяйственность, но и прямое самоснабжение. «Всё это, – указывал автор письма, – заставляет меня просить контрольную комиссию не в порядке обвинения, а в порядке совершенно секретного расследования проверить мои опасения...» Тогда же секретарь Сиббюро ЦК РКП(б) С.В. Косиор обратился к начальнику секретно-оперативной части (СОЧ) ГО ГПУ Б.А. Баку с указанием тщательно изучить дело Медведева и, собрав весь материал, передать его через Н.Ф. Преображенского для дальнейшего решения. 5 февраля 1923 г. в распоряжение Сибирского бюро поступила сводка Новониколаевского ГО ГПУ, в которой, в частности, сообщалось, что В.С. Медведев весной 1922 г. был инициатором создания кредитного товарищества, состоявшего «исключительно из кулаков», а летом того же года при ст. Коченёво купил дом за 700 млн. руб.¹.

Партийными комитетами Сибири различного уровня в течение 1920-1923 гг. были переданы органам ЧК/ГПУ для дополнительного расследования и последующего судебного разбирательства десятки дел о должностных преступлениях и «некоммунистическом поведении» партийцев, облечённых разной степенью полномочий².

Силы политической полиции направлялись комитетами РКП(б) и на пресечение нарушений партийной дисциплины. Президиум Змеиногорского укома 4 октября 1920 г. адресовал дело коммуниста Третьяка, отказавшегося провести назначенное «сверху» собрание сельсовета по вопросу о развёрстке, для дознания в политбюро³. Дело члена РКП(б) Арбузова, который летом 1921

г. в знак несогласия с решением Алтайского губкома РКП(б) об отправке его в распоряжение Енисейского губкома подал заявление о выходе из партии, также оказалось в ЧК¹. Воспротивившийся постановлению президиума Томского губкома о направлении на учёбу партиец Балластов в конце 1922 г. аналогичным образом попал в поле зрения сотрудников политической полиции². К отысканию и задержанию бывшего заведующего Новониколаевским губтрансом Ефимова, который не подчинился постановлению о мобилизации для работы в деревне и попытался скрыться, орготделом губкома были привлечены силы ЛООКТО ГПУ³. Что же касается некоего Покровского, откомандированного Сиббюро ЦК РКП(б) в апреле 1923 г. в Якутск, но так и не прибывшего на место назначения, то по просьбе Сибпартцентра Полномочное представительство ГПУ по Сибири включилось в розыск дезертировавшего члена партии⁴.

Органами ЧК/ГПУ производились и расследования, выяснявшие политическое прошлое попавших под подозрение членов РКП(б). Дознания эти осуществлялись чекистами либо самостоятельно, с последующим уведомлением комитетов РКП(б), либо по заявкам партаппарата. Благодаря этой деятельности спецслужб из партийных рядов удалялись лица, причастные к так называемой «исторической контрреволюции» – бывшие активные участники или пособники антибольшевистских движений, партий и учреждений. Так, 18 сентября 1923 г. Секретный отдел ОГПУ испросил санкцию ЦК РКП(б) на арест и предание суду члена Бельского укома РКП(б) А.А. Тыкоцкого на основании материалов, уличающих его в контрреволюционной деятельности в 1918 г.⁵. Стараниями сибирской «чрезвычайки» в 1921-1923 гг. были изобличены и предстали перед партийным судом провокатор Зорин, работавший одновременно в колчаковской охранке и подпольной большевистской организации, бывший польский легионер Омельченко, бывший председатель эсеровского комитета Зубов и др.¹.

Немалая доля энергии репрессивной машины расходовалась на «нейтрализацию» оппозиционных течений внутри РКП(б). В общероссийском масштабе они были представлены «рабочей оппозицией», Рабоче-крестьянской социалистической партией (РКСП) В.Л. Панюшкина, «Рабочей группой РКП(б)» Г.И. Мясникова, «Рабочей Правдой» и другими объединениями. ЦК РКП(б) санкционировал применение в отношении членов этих группировок мер, аналогичных тем, которые использовались против врагов Советской власти. Поэтому уже с начала 1920-х гг. ЧК/ГПУ в борьбе с внутрипартийной оппозицией взял на вооружение традиционные средства из своего арсенала: слежку, перлюстрацию корреспонденции, вербовку и внедрение агентуры, провокацию, аресты, высылки и заключение в тюрьму и лагерь.

Одним из тех, кто в числе первых подвергся преследованию со стороны органов государственной безопасности, был В.Л. Панюшкин, в своё время работавший ответорганизатором и инструктором в аппарате ЦК РКП(б). В 1921 г. в знак протеста против новой экономической политики он и группа его сподвижников вышли из РКП(б) и образовали свою партию – РКСП. Одним из лозунгов новой организации стал призыв «Власть Советам, а не партиям». По решению Центрального бюро РКСП был осуществлён взлом одной из московских типографий с целью хищения печатного станка. 7 июля 1921 г. сотрудники МЧК произвели обыск в помещении клуба РКСП на Кузнецком мосту и арестовали некоторых руководителей партии во главе с Панюшкиным. Слушание дела в Верховном трибунале при ВЦИК завершилось для Панюшкина осуждением к 2 годам принудительных работ. Однако, в декабре 1921 г. он был освобождён по амнистии, после беседы с В.И. Лениным покаялся в своих ошибках и был восстановлен в рядах РКП(б)¹.

Вскоре после X съезда РКП(б) объектом внимания со стороны политической охраны стал бывший член «рабочей оппозиции» Г.И. Мясников и его единомышленники, добивавшиеся «рабоче-крестьянской демократии» для всех российских трудящихся, не только членов партии, но и беспартийных. Невзирая на предостережения В.И. Ленина о том, что такая «безбрежная» демократия на деле ведёт к сдаче позиций буржуазии и гибели Советской власти², мясниковцы упрямо занимались пропагандой своих идей как в столице, так и в провинции. Отвечая на увещевания В.И. Ленина, Г.И. Мясников писал лидеру партии и государства в августе 1921 г.: «Вы разве не знаете, что за такой разговор, какой веду я, не одна сотня и тысяча пролетариев сидит в тюрьме...? Если я хожу на воле, то потому, что я коммунист 15 лет, который свои коммунистические взгляды омыл страданиями, и ко всему этому меня знает рабочая масса, а если бы этого не было, а был бы я просто слесарь-коммунист того же завода, то где же бы я был? В Чека или больше того, меня бы «бежали»...»³.

Напрасно, однако, Мясников так уповал на своё большевистское прошлое, якобы могущее защитить его от всесильной ВЧК. 5 декабря 1921 г. Ленин предложил «усилить внимание к агитации Мясникова»⁴, что и было выполнено. После выступления 22 марта 1922 г. на собрании рабочих Мотовилихинского завода с критикой партийно-государственной политики Мясников был арестован и в административном порядке (после 19-дневной голодовки протеста) выслан в Москву; вторично подвергнут аресту 25 мая 1923 г. и отправлен в «почётную ссылку» в качестве сотрудника советского постпредства в Германию; в третий раз арестован осенью 1923 г., подвергнут тюремному

заключению и помещению в концентрационный лагерь.

Осенью же 1923 г., с санкции сентябрьского пленума ЦК РКП(б), силами ГПУ были проведены аресты оппозиционеров-коммунистов, входивших в состав «Рабочей группы РКП(б)» (которую, собственно, и возглавлял Г.И. Мясников) и «Рабочей Правды». Активное участие в «изъятии» диссидентов принял секретарь президиума ЦКК Е.М. Ярославский, осведомлявший лично Ф.Э. Дзержинского о высказываниях, намерениях и действиях членов оппозиционных группировок¹.

При всём при том следует иметь в виду то, что, поскольку массовой внутрипартийной оппозиции не существовало, в отличие, например, от массового пьянства и преступлений по должности, постольку пресечение инакомыслия в 1920-е гг. не имело приоритетного значения и было лишь одним из нескольких направлений повседневной деятельности ЧК/ГПУ. Репрессии против диссидентов не носили широкого характера и не превратились в этот период в разнузданный кровавый террор, а наказания, как правило, были мотивированы.

На территории Сибири оппозиционность наиболее зримо проявилась в двух диаметрально противоположных течениях. Одно из них представляло собой протест против форсированного наступления Советской власти на индивидуальное крестьянское хозяйство и попрания принципов трудовой демократии. В основании другого лежала убеждённость в непоследовательности вождей в деле искоренения остатков капитализма и проведении железной пролетарской диктатуры. Оба течения таили несомненную угрозу устойчивости правящей партийной элиты, а потому усилия политической полиции направлялись как против «правых», так и «левых» большевиков, но со скрытым сочувствием ко вторым.

Особенно суровым наказаниям подвергались сибирские коммунисты, переметнувшиеся весной 1921 г. в эсеровский Крестьянский Союз (КС). По данным Алтайской губЧК, на территории губернии в подрывной работе Союза приняли участие многие партийцы. В числе их были установлены помощник командира роты РККА П.С. Проскуров, член комиссии по борьбе с дезертирством П.П. Бородин, сотрудница Горно-Алтайского политбюро П.Н. Соловьёва, сотрудник Каменской горуездной милиции Р.С. Заднеулицын. Коммунисты И.Е. Овечкин (председатель сельисполкома), Т.П. Ковалёв (крестьянин), О.Д. Мошковцев и М.П. Сысоев (красноармейцы) участия в КС не принимали, но знали о его существовании и не сообщили властям. По постановлению коллегии Алтайской губернской чрезвычайной комиссии П.С. Проскуров, П.П. Бородин, П.Н. Соловьёва и Р.С. Заднеулицын за активное участие в контрреволюционной организации были приговорены к расстрелу, а И.Е. Овечкин, Т.П. Ковалёв, О.Д. Мошковцев и М.П. Сысоев за недоносительство – к одному году заключения в лагере принудительных работ. Привлечены были к следствию, но потом освобождены за недоказанностью обвинения ещё 6 членов и 3 кандидата РКП(б). Президиум Алтайского губкома 13 августа 1921 г. санкционировал к исполнению постановление коллегии губЧК¹.

Много хлопот комитетам РКП(б) и органам ЧК/ГПУ доставлял так называемый «красный бандитизм», отражавший реакцию части населения на отказ от военно-коммунистических методов в пользу нэпа². Одной из своих граней «красный бандитизм» был обращён против буржуазных специалистов и ответработников, рассматривавшихся как новые эксплуататоры трудового народа. Это-то обстоятельство и заставляло партийное руководство, заботясь, помимо прочего, о самосохранении, принимать все меры к искоренению «спецеедства».

В сибирские органы ЧК/ГПУ в начале 1920-х гг. периодически поступала крайне тревожная информация об усилении антиспецовских настроений партийных «низов». Летом 1921 г. были зафиксированы случаи создания внутри Алтайской и Анжеро-Судженской организаций РКП(б) нелегальных ячеек «для борьбы с бюрократизмом и ответственными работниками, проводящими неправильную политику»¹. Тогда же в Новониколаевской губернии рядовыми коммунистами была предпринята попытка составить подпольную группу противодействия так называемым «Сибам» (руководящим сибирским партийным и советским учреждениям - Сиббюро ЦК РКП(б) и Сибревкому), деятельность которых, с точки зрения заговорщиков, «раздражает массы»². Согласно данным ПП ВЧК по Сибири, осенью 1921 г. в Минусинске собрание бывших красных партизан постановило уничтожить 50 человек «гадов», «среди которых много ответственных работников»; очевидно, это выступление было инспирировано при участии «нелегального штаба», образовавшегося здесь ещё весной 1921 г.³. Следы конспиративных объединений с подобного же рода «программой» обнаружились в Кыштовском районе Омской губернии и в Красноярске⁴. Инициаторы и участники этих заговоров своевременно выявлялись и «изымались» службами политической полиции.

Особенно упорный характер борьба с «красным бандитизмом» в указанной его ипостаси носила на Алтае и в Енисейской губернии. Не вдаваясь в подробное рассмотрение этого обширного сюжета, обратим лишь внимание на то, что именно политической полиции была отведена роль форпоста охраны ответработников. Уже упоминавшийся председатель Енисейской губЧК Р.К. Лепсис наводил в июле 1921 г. порядок в Ачинском уезде, взбудораженном призывом бывшего партизана, а затем заместителя заведующего отделом управления уездного исполкома Перевалова к ячейкам РКП(б) защищать Советскую власть от «гадов примазавшихся коммунистов»¹. Тот же Лепсис в августе предостерегал президиум губкома и ответработников Красноярска, что в партийных «низах» чувствуется расшатанность и расхлябанность, присутствие «нездорового» элемента, ненавидящего руководящих товарищей. «В силу всех этих соображений, – доложил он, – губчека даны задания следить за партийным составом не только профорганов, но даже и парторганизаций»². Подобные же меры предосторожности принимались и в других местах. Так, возмутитель спокойствия в Горном Алтае бывший партизан Плетнёв по постановлению Алтайского губкома был арестован и выслан в ПП ВЧК по Сибири³.

К великому разочарованию партийной элиты, учреждения политической полиции, особенно на уровне уездов, подчас сочувствовали либо прямо содействовали развитию «красного бандитизма». В вышеприведённой истории с бывшим партизаном Переваловым именно сотрудники уездного политбюро информировали мятежников о готовящихся акциях со стороны губернских властей, а большая часть чекистов вообще перешла на сторону «красных бандитов». Та же картина наблюдалась и других местах⁴. Учитывая это обстоятельство, совещание с участием Сиббюро ЦК РКП(б) и секретарей губкомов 19 августа 1921 г. постановило произвести «улучшение и очистку аппаратов политбюро»⁵.

Ненависть партийной массы к ответработникам ощущалась и позднее. Информационная сводка ОК ТО ГПУ по Сибири за июль 1922 г. извещала: «Среди членов РКП ячейки ст. Кольчугино обнаружено анархическое отношение к спецам, выражающееся в следующем: члены РКП Крипонец и Доронин, встретившись на улице с ТЧ 64, сказали ему: «Подождите, скоро мы вам устроим Варфоломеевскую ночь» – эту политику одобряет девять коммунистов; ведётся агентурная разработка»¹. В посёлке Новая Заря (по другим данным – Светлая Жизнь) Каменского уезда Алтайской губернии в январе 1923 г. сотрудниками Госполитуправления были арестованы участники «нелегального» собрания коммунистов, протестовавших против неправильных действий уездных властей; его подстрекатели лишились партбилетов². В начале же 1923 г., по некоторым сведениям, в Акмолинске сформировалась подпольная организация, принявшая название «IV Интернационал»³. Неприязненное отношение к ответработникам фиксировалось чекистами и в 1924 г.⁴.

Жёсткие меры воздействия применялись партийными функционерами в отношении тех немногих смельчаков, которые отваживались подвергать критике сложившийся в партии олигархический режим⁵. Кандидат в члены Змеиногорского укома Черкасов, делая доклад на общем собрании Рубцовской организации РКП(б) о состоявшейся уездной партконференции, охарактеризовал её, как проходившую под диктовку членов укома, сообщил о личных счётах, бронированных списках, навязанных делегатам уездным и губернским парткомитетами. Президиум укома на заседании 30 января 1921 г., рассмотрев этот инцидент, пришёл к выводу, что Черкасов «вёл себя не так, как централизованный член партии, а как обыватель сплетник, вносящий в ряды партии полную дезорганизацию, подрывая авторитет Советвласти вообще и Коммунистическую партию в частности». Принимая во внимание изложенное, президиум постановил исключить Черкасова из РКП(б) и «сообщить политбюро о немедленном его аресте для привлечения к ответственности за антинародную и антисоветскую агитацию»¹. Коммунист А. Гутов, выступивший на собрании Усть-Каменогорской городской парторганизации 4 апреля 1921 г. с предложением провести ревизию работы уездного комитета, через час после окончания собрания был взят под стражу и отсидел в тюремной камере 52 часа, а два его товарища, которые говорили о злоупотреблениях ответственных партработников – подвергнуты аресту и принудительной высылке в распоряжение Семипалатинского губкома². В августе 1921 г. Новониколаевская губернская контрольная комиссия передала дело члена РКП(б) некоего Николаева по обвинению его в агитации против вождей социалистической революции «на предмет расследования, результат которого должен [быть] срочно сообщён...»³.

Учреждения политической полиции, способствуя своей оперативно-разыскной работой очищению Коммунистической партии от «нежелательных элементов», брали «вычищенных» под надзор. Хотя официальная директива о применении этой меры была дана губкомам от имени Центральной проверочной комиссии РКП(б) только 14 сентября 1921 г.⁴, на местах она практиковалась и раньше. Так, Барнаульский горком в марте 1921 г. , исключая из партии коммунистов Сапрыкина и Балакина, передал материалы на них в Алтайскую губЧК на предмет наблюдения за ними, как за политически нелояльными¹. 15 апреля 1921 г. Вокзальный райком г. Новониколаевска, расценив добровольный выход из РКП(б) С. Благина и Ф. Лапшина как «предательство партии», довёл об этом до сведения ЧК². Таким же образом поступили 4 мая Свердловский райком РКП(б) г. Иркутска в отношении исключённого за нарушение партдисциплины Комарова, препоручив его заботам ОРТ ЧК³, а 19 июля – президиум Минусинского укома РКП(б) в отношении некоего Окушко, «как пьяницы и ненадёжного человека в политическом отношении»⁴. Аналогичной методы придерживался Особпроверком⁵. Президиум Алтайского губкома, заслушав 16 февраля 1922 г. заявление некоего Филимонова о выходе из партии, постановил исключить его из РКП(б) навсегда и выслать через посредство ЧК за пределы губернии ввиду политической неблагонадёжности⁶.

Иногда слежка за выбывшими из РКП(б) поручалась не чекистам, а комячейкам, но при условии поддержания тесной связи с ЧК. Например, Змеиногорский уком в марте 1921 г. в отношении шести добровольно покинувших партию – Д. Кудрявцева, Н. Реутова, В. Ходакова, П. и И. Киншиных и Жигирова – постановил: ячейкам взять их на учёт «и при малейшей попытке со стороны их антикоммунистической агитации доводить до сведения политбюро»⁷. Если по каким-либо причинам такие коллективные выходы из партии вызывали сомнение парторганов, они вновь призывали на помощь ЧК. Так, на заседании Минусинского укома 7 июля 1921 г. были зачитаны заявления членов Бейской ячейки о выходе из РКП(б), причём, оказалось, что все эти заявления одинаковы по содержанию и написаны одним почерком. Президиум поручил политбюро выяснить, добровольно ли вышли коммунисты из партии или под воздействием агитации и запугивания¹.

Не оставлялось без последствий и единичное немотивированное дезертирство из рядов РКП(б). Помощник коменданта железнодорожного участка ст. Барнаул А.С. Зачепа, по словам своего непосредственного начальника, «без видимой причины» подал заявление о выходе из партии, поскольку-де на вопросы о причинах выхода, заданные на собрании ячейки, он «ни одного удовлетворительного ответа не дал». «Такой поступок тов. Зачепы, – писал комендант участка в Алтайскую губЧК 4 февраля 1921 г., – наводит на размышления. Полагал бы нужным проследить за ним...» Чекисты, переслав донос «на распоряжение» в Алтайский губком РКП(б), получили оттуда санкцию на негласный надзор².

Добровольно покинувшие партию и исключённые из неё с течением времени всё более тревожили «верхи» РКП(б). Первые потому, что сам факт расставания с партбилетом, служившим пропуском к быстрой карьере и особому статусу в обществе, с точки зрения партийных бонз, был подозрителен. Выход из РКП(б) по идейным соображениям в их глазах выглядел, как прямой вызов существующему порядку. Вторые, исключённые, также таили опасность, как лица, обиженные властями и, следовательно, потенциально готовые к реваншу. Скапливавшиеся «элементы недовольства» надлежало, по мнению партийного руководства, разредить.

Этим, на наш взгляд, объясняется появление на свет вскоре после подведения итогов генеральной чистки 1921 г. документов, нацеленных на разрешение данной проблемы. Секретным циркуляром ЦК РКП(б) от 26 мая 1922 г. за подписями секретаря ЦК В.М. Молотова и заведующего Орготделом ЦК Л.М. Кагановича предлагалось всем губкомам в отчёте за июнь более подробно осветить вопрос об исключённых из партии. В частности, Центральный Комитет интересовало, «заметно ли разлагающее влияние со стороны исключённых на отдельных членов, группы или отдельные организации... В чём это влияние проявляется и как организации с этим борются». Для более полного отчёта рекомендовалось воспользоваться информацией, собранной в губотделах ГПУ¹. Циркуляр ЦК РКП(б) от 8 мая 1923 г. уже определённо указывал на то, что за последнее время сложились группировки из бывших членов партии, как исключённых, так и добровольно вышедших, враждебно относящихся к РКП(б) и Советской власти. С этими группировками, перешедшими в лагерь врагов пролетарской революции, резюмировал документ, нужно повести беспощадную борьбу, приравнивая их во всём к антисоветским силам. Циркуляр перечислял некоторые неотложные меры такой борьбы с «отступниками»: 1)разоблачение и дискредитация их в глазах рабочих и крестьянских масс; 2)снятие с ответственных постов; 3)пресечение их контактов с членами РКП(б)².

Периферийные партийные органы приняли распоряжение ЦК РКП(б) к сведению и исполнению. Сиббюро ЦК, продублировав циркуляр от 8 мая 1923 г., потребовало от секретарей губернских комитетов наладить работу по сбору информации о деятельности выбывших из РКП(б)³. Президиум Новониколаевского губкома 1 июня предложил начальнику ГО ГПУ взять на учёт всех исключённых и добровольно вышедших «на предмет ведения за ними наблюдения»; по выявлении той или иной группировки среди них немедленно доносить в президиум⁴. С той же целью списки и сведения на выбывших (как-то: место жительства, мотивы выхода или исключения из партии и пр.) были переданы в ГПУ Енисейским и Иркутским губкомами, Рубцовским укомом, Нарымским

райкомом и др.¹. Секретный циркуляр Алтайского губкома всем укомам и райкомам РКП(б) от 4 июня 1923 г. предписывал установить слежку за нелояльными бывшими коммунистами, прибегнув к помощи низовых парторганизаций и органов ГПУ и «беря в отдельных случаях наиболее сомнительных в этом отношении бывших членов РКП на особый учёт»². Силами Госполитуправления у исключённых изымалось личное оружие³.

По всей вероятности, влияние добровольно вышедших и исключённых в партийной среде на поверку оказалось гораздо меньшим, чем ожидалось. Разыскные мероприятия органов политической полиции не обнаружили наличия угрозы режиму со стороны выбывших из РКП(б). Во всяком случае, в докладах сибирских губкомов сообщалось либо о полном отсутствии группировок указанного типа, либо о наличии одного-двух фактов антиправительственной агитации бывшими партийцами, «в отношении которых через органы ГПУ приняты соответствующие меры»⁴.

Активная эксплуатация учреждений ЧК/ГПУ в интересах элиты РКП(б) – знак того, что в первой половине 1920-х гг. партийный аппарат не завершил своего внутреннего обустройства и имел множество изъянов, а партийное чиновничество не достигло желаемой степени профессионализма⁵. Чекисты должны были свести к минимуму негативные последствия ускоренной олигархизации и бюрократизации РКП(б), содействовать большей управляемости партийной машины. Благодаря их стараниям, партия, переходившая из состояния первоначальной внутренней неоформленности в состояние жёсткой структурированности, могла продолжительное время удерживаться у черты организационного кризиса.

Послесловие.

Проведённое исследование позволяет удостовериться в том, что реальные рычаги управления советскими органами государственной безопасности находились в руках партийной элиты всех уровней, входившей в состав секретариатов («рабочих троек») и бюро (президиумов) комитетов РКП(б). Именно этот узкий слой профессиональных партработников, а не вся Коммунистическая партия в целом, представлял собой «руководящую и направляющую силу», приводившую в движение весь механизм советской государственной системы.

Обладание «карающим мечом революции» поставило партийную номенклатуру на недосягаемую высоту, превратив её в замкнутую правящую касту, не подвластную ни силе закона, ни силе общественного мнения. Силе закона она противопоставила закон силы. Учреждения ЧК/ГПУ, жёстко контролируемые партийной олигархией с помощью описанного нами набора методов и приёмов, послушно устраняли всех тех, кто не вписывался, с точки зрения руководящего большевистского меньшинства, в узкие рамки советского политического режима.

Однако, это всевластие партийных бонз таило в себе угрозу их собственному существованию. В условиях, когда закон подменялся «революционной целесообразностью» либо сам выступал в качестве орудия «классовой борьбы», а свободное развитие всех замещалось совокупностью социальных привилегий для правящей элиты, любой сколько-нибудь серьёзный конфликт внутри этой элиты неизбежно должен был превращаться в череду кровавых репрессий победителей против побеждённых. Таким образом, «карающий меч революции» наносил глубокие раны своему собственному владельцу, ослабляя его и истощая его силы.

Но и сами чекисты оказывались подвержены действию того же закона саморазрушения, который захватывал «верхи» партии. Взаимное истребление как единственно возможный способ бытия советской олигархии являлось зримым симптомом порочности данной общественной системы и её неспособности к длительному развитию.

Архивы:

РЦХИДНИ – Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории, г. Москва;

ГААК – Государственный архив Алтайского края, г. Барнаул;

ГАНО – Государственный архив Новосибирской области, г. Новосибирск;

ГАНО-П – Государственный архив Новосибирской области (партийные документы), г. Новосибирск;

ИЦДНИ – Иркутский центр документации новейшей истории, г. Иркутск;

КЦХИДНИ – Красноярский центр хранения и изучения документов новейшей истории, г. Красноярск;

ООЦДНИ – Омский областной центр документации новейшей истории, г. Омск;

ЦДНИТО – Центр документации новейшей истории Томской области, г. Томск.

Список использованной литературы:

1. Белоглазов И. Солдат железной гвардии Дзержинского (о Павлуновском) // Сибирские огни. 1969. №10.

2. Бударин М.Е. Были о сибирских чекистах. Омск, 1968.

3. Бударин М.Е. Были о чекистах. Омск, 1976.

4. Бударин М.Е. Чекисты. Омск, 1987.

5. Васильченко Э.А. Партийное руководство деятельностью чекистских органов по борьбе с контрреволюцией на Дальнем Востоке. 1920-1922 гг. Владивосток, 1984.

6. В.И. Ленин и ВЧК: Сб. док. (1917-1922 гг.). М.., 1987.

7. ВЧК-ГПУ. Документы и материалы. М., 1995.

8. Из жизни Всероссийской Чрезвычайной комиссии. 1917-1921 гг. Сб. док. М., 1958.

9. Красная книга ВЧК. Т.1-2. 2-е изд. М.., 1989.

10. Кучемко Н.М. Укрепление социалистической законности в Сибири в первые годы нэпа (1921-1923). Новосибирск, 1981.

11. Маймескулов Л.Н., Рогожин А.И., Сташис В.В. Всеукраинская чрезвычайная комиссия (1918-1922 гг.). 2-е изд. Харьков, 1990.

12. МЧК. Из истории Московской чрезвычайной комиссии. 1918-1921. Сб. док. М., 1978.

13. На защите революции. Из истории Всероссийской Чрезвычайной комиссии. 1917-1922 гг. Сб. документов и материалов. Киев, 1971.

14. Пензин Г.Г. Октябрь и установление аппарата охраны революционного порядка и законности в Сибири. (Конец 1917 - начало 1920 г.) // Науч. тр. НГПИ. Вып. 102. Новосибирск, 1974.

15. Петров М.Н. ВЧК-ОГПУ: первое десятилетие (на материалах Северо-Запада России). Новгород, 1995.

16. Портнов В.П. ВЧК. 1917-1922. М., 1987.

17. Портнов В.П., Славин М.М. Правовые формы организации и деятельности ВЧК (1917-1920 гг.) // Проблемы государства и права на современном этапе. (Тр. науч. сотр. и аспирантов). Вып.5. М., 1972.

18. Рассказов Л.П. Деятельность карательно-репрессивных органов по реализации нового политического курса большевиков (1921-1927 гг.). Учебное пособие. Уфа, 1993.

19. Революцией призваны. Барнаул, 1987.

20. Софинов П.Г. Очерки истории Всероссийской чрезвычайной комиссии (1917-1922). М., 1960.

21. Титов Ю.П. ВЧК в первые годы Советской власти // Вестн. Моск. ун-та. Право. 1963. №1.

22. Чекисты Красноярья. Изд. 2-е, доп. и перераб. Красноярск, 1991.

Н А У Ч Н О Е И З Д А Н И Е