Тема 6. Влияние своеобразия российской духовности на развитие представлений о человеке

Новый этап развития представлений о гуманизме, о социокультурном процессе и о воспитании в большей мере, чем прежде, характе­ризуется истончением, подорванностыо связи социальной жизни с жизнью биосферы. В XX веке многие народы впали в иллюзию, что находятся вне зависимости от природы, как бы в независимом от нее существовании, а потому могут и должны сами создать "нового человека".

"Новый человек" – мечта, которая в настоящее время считается порождением советского общества, подвергаясь яростной критике и осмеиванию именно в таком качестве. Однако это мечтание не носит сугубо национальный и государственный характер, скорее, является вехой целой эпохи развития психики человечества, обретающего силы для реализации самых дерзновенных замыслов.

Переходя к Новейшей истории, то есть к нашей, современной истории, рассмотрим основные модели "нового человека" и способы его создания, сложившиеся в России и США.

Соотношение психологических, нравственных основ воспроизвод­ства общественной жизни в США и СССР стало в настоящее время" широко обсуждаемой проблемой. Уже существуют на этот счет не только интересные, порой забавные наблюдения, но и выстроенные, подкрепленные эмпирическими данными концепции. В качестве при­мера приведем книгу "Алгебра совести" В.АЛефевра, в которой автор выделяет и анализирует две этические системы, присущие людям США и СССР¹. Эти системы ученый характеризует следующим образом: для индивидов, поведение которых определено первой системой (США) свойственно "...негативно оценивать соединение нега­тивных и позитивных полюсов, но подниматься в собственных глазах, когда выбирают отношения соединения с другими людьми'². А пове­дение людей, соответствующее второй системе (СССР), предполагает позитивную оценку соединения двух полюсов, тогда как на уровне отношений между индивидами приоритетными оказываются отноше­ния разъединения. Конечно, данная схема не может рассматриваться как объясняющая все оттенки поведения человека в этих двух мега-странах, как рок, который невозможно изменить. Однако ясно, что люди на этих "полюсах" современной цивилизации живут по-разно­му, руководствуясь разными установками, и, следовательно, воспро­изводят себя и воспитывают по-разному. "Люди, – как писал К.Маркс, – делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбирали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого"³, и, добавим, – от природы.

Воспитание – одно из центральных звеньев воспроизводства об­щественной жизни, опосредующее все ее проявления. В нем отражена вся история народа. Оно не может быть произвольно изменено, так как несет в себе всегда очень значительный заряд инерции. Об этом нельзя забывать, изучая современные теории воспитания. Это в огромной степени относится к таким сложным природно-социальным образованиям, как Россия и Соединенные Штаты Америки. Культура этих стран формируется в процессе взаимодействия разнообразней­ших влияний, кроме того, внутренняя неоднозначность ее определена географически. Если Россия – это евро-азиатская страна или азиатско-европейская, то Штаты – это ведь тоже "точка встречи" Запада и Востока. Но социальный опыт и системы воспроизводства обще­ственной жизни, воспитания, принцип корректировки развития в той или другой стране не могут быть исчерпывающе объяснены опытом Запада и Востока, так как они своеобразны, оригинальны и весьма влиятельны в современном мире, поэтому требуют рассмотрения в данной книге. Конечно, оно будет носить в данном случае несколько обзорный характер. В связи с этим практически останется за рамками анализа важная проблема "союзности" или "соединенности" внутри двух данных систем воспитания – огромного этнического разнообра­зия этических и психологических структур.

Итак, XX век – это век воплощения на практике тех концепций гуманизации воспитания, которые вырабатывались на протяжении всей предшествовавшей истории, а теоретически оформились во вто­рой половине XIX – начале XX века. Если быть предельно лаконич­ными, то речь идет о двух направлениях в теории воспитания – о воспитании коллективистском, с доминирующей ролью социализации. В результате такого воспитания в мировоззрении личности формиру­ется приоритет общественного над личным, а ответственность перед обществом воспринимается как качество гораздо более значимое, чем ответственность перед самим собой; и о воспитании индивидуалисти­ческом, в котором, можно сказать, все наоборот. Общетеоретическая отработка этих направлений была осуществлена в Европе, но реали­зованы они были в Америке и России.

Каким образом это произошло? Почему "чуждые идеи" были "перенесены" на российскую и американскую почву? Кто виноват?

Пожалуй, в наиболее острой форме эти вопросы обсуждаются в настоящее время в нашей стране. Но порой мы забываем, что и здесь они подняты не сегодня и не вчера. При выяснении пути развития России многие поколения русских делились и делятся на славянофилов и западников, последователей А.С.Хомякова и П.Я.Чаадаева. Одни склоняются к общности России с Востоком, другие – с Западом.

Науке еще предстоит научиться сопоставлять качества культур. По-видимому, вначале необходимо осмыслить основные качества личности, сформированность которых оценивается обществом как оптимальный результат воспитательной деятельности. Например, в Японии такими качествами, как можно узнать из книги "Япония: идеология, культура, литература" являются " психологический индивидуализм" при экономическом и идеологическом коллективизме¹. А если попытаться осуществить подобную оценку применительно к России? Где и в чем россиянин коллективист, а в чем индивидуалист?

Не стремясь к окончательному ответу, все же не удержимся от гипотезы: наиболее фундаментальными качествами российской натуры" являются психологический, душевный коллективизм при глубоком нравственном духовном индивидуализме. Эти свойства тесно переплетены и взаимообусловлены. Именно они определяют своеоб­разие национального характера. С одной стороны, постоянное стрем­ление к солидарности, к поддержке слабого, к сохранению единства и к жертвенности. С другой – страстное стремление к внутренней свободе, к неподчиненности нравственному канону. Характернымичертами русской культуры стали воплощенные в ней заветы Сергия Радонежского, которого Н.К.Рерих назвал "строителем русской ду­ховной культуры"², – "... любовь к людям, непрерывное восхождение к нравственному совершенству путем мужественного самоотрече­ния"³. Русская культура, наверное, действительно выстраивается из взаимодействия идей общего счастья и личной свободы.

Разумеется, как и в других культурах, национальных характерах, в русском человеке присутствует как нрав, так и норов. Психологи­ческий, поведенческий коллективизм не всегда мирно уживается с духовным, нравственным индивидуализмом как в личности, так и в целом народе. На развитие воспитательной деятельности влияет и "тень" характера человека, и его потенциальные возможности.

На уровне общения огромная роль в рамках данной культуры всегда отводилась солидарности. В своих знаменитых "Историче­ских письмах" П.Л.Лавров так объяснял это понятие: "Обществен­ная солидарность есть осознание того, что личный интерес совпадает с интересом общественным, что личное достоинство поддерживается лишь путем поддержки достоинства всех солидар­ных с нами людей"⁴. Психология солидарности поддерживалась в " неабсурдном", рациональном состоянии, так как определяла по­ведение людей, внутренне обособленных, осуществляющих само­стоятельный поиск нравственной истины. Все мы упиваемся музыкой Тютчевского " silentiuin!":

"Лишь жить в себе самом умей –

Есть целый мир в душе

твоей таинственно-волшебных дум..."¹

И этот мир не должен, не может быть публичен. Личность должна служить людям, обществу, но служение это не заменяет сугубо индивидуальной нравственной работы, а при оптимальном варианте ее дополняет. Служить обществу можно только тогда, когда у человека есть индивидуально выстраданное понимание потребности служения. Иначе это недостойное служение. Человек должен быть собою, представлять из себя нечто, понимать свою ценность, ценить себя, свое "Я", то есть быть эгоистом. Вот тогда-то и следует отдать этот бесценный дар другим. Понять данную логику бывает непросто. В этом плане интереснейшим представляется анализ Л.Шестовым про­изведений Л.Н.Толстого и, в частности, одной из героинь романа "Война и мир": "Соня – пустоцвет, ей ставится в вину отсутствие эгоизма, несмотря на то, что она вся – преданность, вся самопожер­твование. Эти качества в глазах гр. Толстого – не качества, ради них не стоит жить; кто ими только обладает – тот лишь похож на человека, но не человек"². Чтобы быть человеком, нужно быть "цветком", своеобразной сущностью в себе, никому кроме личности не принадлежащей.

Г.Гачев писал, что "... красота разнообразия – это пестрые цветы, выросшие на разобщении людей"³. И в России "принято" выращивать эти цветы. Да и принято-непринято, но они вырастают как раз из внутренней свободы, нравственной разъединенности, из самостоятель­ности и индивидуальной ответственности за самовырастание. Однако дальше эти "цветы" ждет чаще всего очень нетривиальная судьба. Оказывается, цвести-то здесь и не очень удобно. Красиво: расцвести, пожертвовать собой и быть "век верной".

Л.Н.Толстой "не рекомендовал" пример Сони для подражания, так как она, жертвуя собой, не сумела предварительно расцвести. Но "не рекомендует" он и пример Анны Карениной – сильной, умной, доброй, во всех отношениях интересной, цветущей женщины, не сумевшей пожертвовать собой, как когда-то пушкинская Татьяна. Анна погибает от вынужденной нежертвенности, оттого, что выпала из круга солидарных.

Душа требует уединенности, и только та личность вызывает чувство переживания, которая умеет не слиться, не раствориться в массе, обладает "лица необщим выраженьем", не приемлет, как писал Д.С.Мережковский, "... абсолютной, ... совершенно – плотной... спло­ченной посредственности"⁴. Личность духовно, нравственно противо­стоит этой плотности, стремится к нравственной самостоятельности, гневно отвергает философский позитивизм, духовную безликость, этическое мещанство. И поэтому не приемлет западный образец духовной жизни. А.И.Герцен писал о мещанстве как об окончательной форме западной цивилизации.

Русский гуманизм, следовательно, чужд нравственному, духовно­му обобществлению, любой попытке сделать публичной жизнь души. Но в дополнение к этой внутренней свободе национальная логика порождает идею соборности, "русскую идею". В.С.Соловьев писал, что "...всеобщая идея предполагает общение и солидарность лица со всеми, и, следовательно, истинный индивидуализм требует внутрен­ней общности и неразлученности с нею"⁵. Истинная, с точки зрения русской духовности, нравственная свобода предполагает неразлученность, общение и солидарность со всеми, означает коллективизм и жертвенность поведения.

Пожалуй, нельзя лучше выразить национальную логику самореа­лизации, ясную до самоочевидности для одних и представляющуюся глубочайшим заблуждением для других, чем это сделал Ф.М.Досто­евский: "Самовольное, совершенно сознательное и никем не принуж­денное самопожертвование всего себя в пользу всех есть, по-моему, признак высочайшего развития личности, высочайшего ее могущест­ва, высочайшего самообладания, высочайшей свободы собственной воли, – писал великий русский писатель. – Добровольно положить свой живот за всех, пойти за всех на крест, на костер, можно только сделать при самом сильном развитии личности. Сильно развитая личность, вполне утвердившаяся в своем праве быть личностью, уже не имеющая за себя никакого страха, ничего не может и сделать другого из своей личности, т.е. никакого более употребления, как отдать ее всю всем, чтоб и другие были точно такими же самоправ-ными и счастливыми личностями. Это закон природы; к этому тянет нормально человека"¹, а точнее, нормально тянет русского человека.

Ведь существуют и другие нормы. А.Шопенгауэр, например, писал, что "люди выдающегося ума" заботятся "... о том, чтобы к духовной отчужденности от других присоединить и физическую и для этого никого не подпускают близко к себе, кроме разве тех, кто более или менее чист от общей пошлости", они "... хотя и живут среди людей, однако все же не принадлежат к их обществу"².

А в России было естественнее не отгораживаться от пошлости массы, просить у народа прощения за то, что мало сделал для его развития, идти в народ, узнавать в нем новую красоту, стыдитьсяпошлости своего интеллектуализированного высокомерия. Русский писатель В.Г.Ян после окончания Петербургского университета два года странствовал по центральной России. В "Записках пешехода" он писал, что по мере того, как опускался все глубже и глубже в народную массу, к своему удивлению, видел, что весь окружающий бедный люд все возвышался, делался сложнее, люди оказывались задушевнее, серьезнее, типы интереснее. Кто только среди интелли­генции не ходил в народ? В его подлинной, не надуманной, не измышленной жизни искалась и находилась русским интеллигентом истина.

Ради обретения этих ценностей внутренняя, личная свобода ин­теллигенции "преодолевалась", подчиняясь стремлению к жертвенно­сти, к реализации психологического коллективизма. Но одновременно возникало, по выражению Мережковского, "отношение истинно ре­лигиозное к свободе внешней", к тому, что объективно возможно в России, но в очень умеренных по сравнению с Европой дозах. Ведь если каждый норовит отвечать перед всеми и за всех – откуда появиться свободе? Тем более что за эту свободу велась яростная борьба. Почти с отчаянием Герцен писал: "Несмотря на всю гнусность тогдашних немецких правительств, Спинозу не сослали на поселение, Лессинга не секли и не отдали в солдаты. В этом уважение не к одной материальной, но и к нравственной силе, в этом невольном признании личности (выделено мною. – O.K.) – один из великих человеческих принципов европейской жизни... У нас нет ничего подобного, у нас лицо всегда подавлено, поглощено, не стремилось даже выступить. Свободное слово у нас всегда считалось за дерзость, самобытность – за крамолу; человек пропадал в государстве, распускался в общи­не..."³.

Трудно все-таки поверить, что так-таки весь и пропадал, "распу­скаясь в общине". Почему не попробовать предположить, что, напро­тив, восстанавливался, обретал новые силы, дышал народной, общей мудростью, возвращаясь из необходимого, но "вакуумного" простран­ства нравственного, интеллектуального индивидуализма? Конечно, неуважение к личности должно преодолеваться. Но как? Ведь не через разрушение структуры национальной духовности. Поразительно, что, так высоко оценивая признание личности на Западе, Герцен опреде­лял его как "невольное", то есть такое же невольное, как и неприз­нание личности в России. Это, так сказать, оборотная сторона нрава или "тень", или норов.

Как часто интеллигенция, страдающая от всех болей народа, не видела гармонии, присущей в определенной, не абсолютной, конечно, мере его жизни. Слитность, единство – источник силы и жизнелюбия народа, оптимистичности его мировосприятия, отраженного в фольк­лоре, в быту, в религии. "Нигде в мире, – пишет Д.С.Лихачев, – нет такого радостного и веселого религиозного сознания, такого веселого церковного искусства"⁴.

Задушевная близость, естественность, свобода отношений с высшей духовной инстанцией в России действительно уникальны. Русские люди, попивая чаек, могут так выразить свое удовольствие: "Как Христос по сердцу катится", а другой раз, подмигнув, прибавят: "И голыми пяточками пошлепывает". Откуда, как не от единства, такая уверенность в праве своем не бояться, не тушеваться перед самым для человека великим и святым?

Конечно, чего только нет в русском характере. Д.С.Мережковский писал: "В уме, intellectus интеллигенции нашей, как в сердце и воле, – тот же народный уклон к аскетизму, к духоборчеству, монашеский страх плоти и крови, страх всякой наготы и красоты как соблазна бесовского"¹. Но в таких рассуждениях не перевернута ли последова­тельность? Действительно ли народ порождает страх или этот страх не наносной, не инородный, но надуманный, измышленный, пусть не интеллигенцией, а еще монашеством – ее предтечей, и впитанный народом? Конечно, ни одна духовность не может быть основана на бездумной веселости и бестактном панибратстве с идеалом. Речь о другом. О том, что воля духовно развитого человека может быть направлена не только на святость и чистоту, но и на красоту, радость, полноту жизни.

* * *

1. Какое значение идея самопожертвования играла в становлении российских представлений о воспитании?

2. Что представляется вам достойным сохранения или возрождения в традиционной российской системе воспроизводства личности?

Логические задания.

– "Русский народ по своей душевной структуре народ восточный", считал Н.А.Бердяев, а И.А.Бунин отрицал общность русской культуры с Востоком: "Откуда вы взяли, что мы антиподы Европы... Нет, русские все-таки европейцы, а не монголы!" Определите свою пози­цию в этом веками не утихающем споре россиян друг с другом.

– Американский антрополог Маргарет Мид отметила разницу в поведении русского и американца: "Американец, чтобы уклониться от докучливых обязанностей, сделает вид, будто у него заболела голова. Русский же добьется того, что она у него и вправду заболит". Прокомментируйте это утверждение и сопоставьте его с вашими собственными наблюдениями.