6 курс / Компаниец ..19.09.2013 / Мор основы задан по рус экономист / Gilyarov-Platonov-Jizn.est.podvig

Православное богословие

иособенно Мурома, у нас тогда не было. Тем более не было

ине могло быть открытых гонений на христиан, какие про-

исходили в пределах Римской империи в три первые века и повторились во многих других странах мира при первоначальном насаждении Христианства. Ибо у нас сам великий князь и все окружающие его действовали в пользу св. Веры,

ивооружаться на христиан значило восставать против правительства”.

“Не все, обращавшиеся тогда у нас ко Христу, — продолжает автор, — понимали важность той перемены, на которую решались; не все понимали достоинство новой Веры. Напротив, весьма многие этого не понимали и крестились, как известно из примера киевлян, только потому, что велено было креститься, — потому что сам великий князь и бояре его еще прежде крестились... И это явление совершенно неизбежно при обращении к Христианской вере целых народов, особенно находящихся на низшей ступени образования. Так случалось прежде; так случается и ныне, при обращении дикарей американских и многих язычников и магометан в пределах нашего отечества. Оттого неудивительно, если многие, крестившиеся у нас во дни св. Владимира, носили, может быть,

только имя христиан, в душе оставались язычниками; допол-

няли внешние обряды св. Церкви, но сохраняли вместе суеверия и обычаи своих отцов. Неудивительно, если некоторые из подобных христиан могли с течением времени, по каким-либо обстоятельствам, даже вовсе отпасть от Церкви, снова сделаться язычниками, как мы заметили уже о жителях Ростова. Только мало-помалу при распространении истинного просвещения между этими новообратившимися христианами могли искореняться в них языческие суеверия и утверждаться верования христианские”.

Эти места нас поразили. Не то в них особенно удивительно, что автор считает возможным в читателе предположение о гонениях в России на христиан, и даже полагает нужным опровергать это предположение, после того, как изъяснил уже, что некоторым приходилось принимать Христианство

81

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

даже неохотно, только “по страху к повелевшему”. Равным образом удивительна здесь и неуклончивость от определенной мысли, заметная, например, и в словах, что новообращенные христиане могли отпасть снова в язычество по каким-либо обстоятельствам, и потом, — в противоположении христиан, “оставшихся в душе язычниками”, — тем, “которые могли даже снова сделаться язычниками”. Наконец, и не то здесь удивительно, что доказывается разными соображениями возможность или неизбежность неполного обращения в Христианство, тогда как собственно нужно было бы показать, в чем именно состояла и как обнаруживалась неполнота обращения. Нет, все это в рассматриваемой книге слишком обыкновенно. Но для нас не вполне понятен самый взгляд, который лежит в глубине приведенных рассуждений. Намеки на него встречаются и в других местах сочинения. Например, автор говорит о сопротивлении муромцев принять крещение: “только об одних муромцах известно с некоторой вероятностью, что они вовсе не приняли тогда Христианства: но это было их дело, а

св. Борис неоднократно пытался просветить упорных”. По-

следней фразы мы даже совсем не понимаем, — что хочет, собственно, сказать автор словами: “но это было их дело” и проч.? Вообще же мы не можем хорошенько выяснить себе,

что разумеется под неизбежностью или неутешительностью,

когда говорится о невольном и бессознательном обращении, и потом, — как понимается “евангельская проповедь” и “сопротивление” евангельской проповеди, когда о сопротивлении говорится, что вооружаться на христиан значило восставать против правительства”, а о принявших проповедь, — что они “только мало-помалу, при распространении истинного просвещения” оставляли язычество. В пояснение книга между прочим указывает примеры: “так было прежде” — говорит она. Но нам неясны и самые примеры. Значит ли это, собственно, что так было в первые века Христианства?.. Книга говорит потом, что так бывает и ныне, при обращении американцев и многих язычников и магометан в нашем отечестве. Но не знаем опять, на какие, собственно, события здесь указывается и в

82

Православное богословие

каком смысле; потом, как следует отсюда, что “это неизбежно и неудивительно”. Мы знаем, правда, хотя книга нам и не напоминает об этом, что некогда целый мир оглашался громоносным: “compelle intrare”; — многие писали в его защиту, и еще большие действовали; потоки крови лились там далеко и давно от нас, в честь знаменитого изречения... Но опять, разумеет ли книга именно то самое? И о том ли самом выводится заключение, что “это было неизбежно” или — “неудивительно”? Словом, сколько мы понимаем, места, которые мы выписали, требовали бы обстоятельнейших изъяснений.

“Теперь от паствы, — продолжает книга, — обратимся к пастырям или иерархии. Надобно сознаться, что история нашей первой иерархии довольно темна и неопределенна. Показания летописей и других исторических памятников возбуждают только разные недоумения и вопросы”. По этому поводу, что памятники возбуждают одни недоумения и вопросы и, вероятно, потому еще, что другое, о чем можно утверждать на основании памятников без недоумений, должно быть сказано в другой главе — о управлении, — в настоящей главе следует разъяснение именно этих недоумений и вопросов. Вопросы суть следующие: во-первых, “самый главный”, как говорит книга, “из этих вопросов, — с какого времени явились у нас митрополиты”; во-вторых, — кто был первым нашим митрополитом; в-третьих, — кто рукоположил в России первых двух митрополитов; в-четвертых, — где находилась кафедра первых наших митрополитов; и в-пятых, — на сколько епархий разделена была Русская Церковь. После того, оговорясь, что сведения собственно о лицах первых русских иерархов в памятниках очень скудны, книга перечисляет тех из них, чьи имена сохранились; прибавляет потом несколько слов о других церковных чинах и тем заканчивает главу.

Об этой последней половине главы читатель заметит, конечно, что решению вопросов и недоумений, каков, например, вопрос об имени патриарха, рукополагавшего наших митрополитов, и другие, следовало бы скорее быть под строкой сочинения, а что в тексте желалось бы нечто другое.

83

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

В Главе Второй — “О первых храмах в России и состоянии богослужения” книга похваляет, прежде всего, св. князя Владимира за его распоряжения. “Как только крестились киевляне, — этими словами начинается глава, — великий князь повелел рубить в Киеве церкви и ставить их по местам, где прежде стояли кумиры: мера истинно благоразумная!” “Из числа этих, — продолжается чрез несколько слов далее, — созданных тогда в нашем отечестве храмов, древнейшие сказания упоминают по имени только о четырех”. Эти четыре храма и перечисляются с пространными по поводу каждого объяснениями. Объяснения предлагаются опять не по принятой какой-нибудь одной идее, а смотря по тому, сколько и что, собственно, говорят о перечисляемых храмах существующее памятники. Так, например, по поводу одного описывается, сколько в нем было аршин и вершков длины и ширины; о другом рассказывается, как началась и производилась самая работа построения; относительно третьего упоминается, как князь праздновал по случаю его сооружения. Не довольствуясь перечисленными четырьмя храмами, книга решается потом сказать и о других, известных из того времени, и даже о всех без исключения, о каких встречается хотя одно слово в летописях, не опуская привести в подлинных словах и замечания летописца в таком роде: “и ины церкви ставяше по градом и по местам... радовашеся Ярослав, видя множество церквей”. Разумеется, и здесь, где только можно, прибавляются пояснения, вполне опять зависящие от степени подробности упоминаний о каждом храме в летописях. Все это, наконец, приводится к следующему заключению: “Таким образом, известны даже по имени более двадцати храмов, построенных у нас в первые шестьдесят лет существования отечественной Церкви, и между этими храмами до четырнадцати каменных”. И после столь знаменательного исторически заключения одна страница посвящается уже рассмотрению вопроса, как в древности строились храмы (собственно же перечисление храмов занимает семнадцать страниц).

84

Православное богословие

Отсюда книга делает переход к другому предмету. “Если любопытны, — говорит она, — и драгоценны для нас сведенияотехпервоначальныххрамах,вкоторыхмолилисьпредки наши, только что принявшие св. Веру (чем, впрочем, упоминаемые сведения именно драгоценны, этого показано не было), то не менее должны быть драгоценны известия о тех иконах и вообще священных изображениях, пред которыми они молились”. Затем следует перечисление известных древних икон, совершенно в том же роде и с такими же пояснениями, как и предшествовавшее перечисление храмов.

После того — новый переход: “Но кроме этих святынь, принесенных к нам из других стран, Промыслу угодно было обрадовать и утешить юную Церковь Русскую открытием св. мощей в ее собственных недрах, прославить нетлением ее собственных чад. Разумеем мощи Равноапостольные княгини Ольги и св. братьев — страстотерпцев Бориса и Глеба”. И по этому поводу начинается подробный рассказ не только о мощах и об открытии их, но и о самой жизни святых, которая причислена, вероятно, также к “состоянию богослужения Русской Церкви”.

Только уже на шести следующих страницах раскрывается, что, собственно, может быть отнесено к состоянию богослужения; именно указываются праздники, установленные в первоначальной Русской Церкви, и говорится о тогдашнем совершении священнодействий. Но и здесь целые страницы посвящаются рассуждениям, что круг служб дневных, известных теперь, совершался и в древности, или, что церковная утварь употреблялась с самого начала та же, какая употребляется и доныне.

После того на одной странице предлагается замечание, что в древности церкви служили усыпальницами, и затем — конец второй главы “О первых храмах в России и состоянии богослужения”.

Третья глава замечательна. Она должна говорить (как помним из предисловия) о церковном учении и здесь имеет заглавие: “Первые училища в России и памятники духовного

85

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

просвещения и учения”. На первых четырех страницах сказано несколько слов об училищах; именно спрашивается, сколько было училищ при Владимире, и отвечается, что — много; потом указываются по пунктам меры к распространению учения, принятые Ярославом; и наконец, на вопрос, чему учились в училищах, отвечается: грамоте. На все это сочтено нужным привести доказательства из летописей. Затем остальные тридцать две страницы Третьей главы посвящены “памятникам духовного просвещения и учения”. Рассмотрение их оригинально. Сперва дело идет о символе Михаила Синкелла. Поговорив несколько слов о том, кому с вероятностью должно приписать его перевод, книга делает просто из него выписки (на нынешнем наречии) без всяких пояснений, с одними краткими заглавными указаниями: “догмат такой-то” и т. д. Речь переходит потом к поучению епископа Луки Жидяты. Здесь после общего голословно переданного сведения, что это “вторая драгоценность нашей духовной литературы того времени”, дается о нем следующий отзыв. “Не отличается это поучение ни искусственным красноречием, ни глубиной и плодовитостью мыслей; напротив, дышит совершенно простотой и кратко излагает самые общие, первоначальные наставления в истинах Веры и нравственности. Но зато оно вполне соответствовало настоятельным потребностям времени и места, вполне приспособлено было к понятиям тех младенцев по вере, к которым было направлено”. Чем оно и как, собственно, соответствовало потребностям времени и в особенности места, и каким притом потребностям, да еще и настоятельным, — этого не раскрывается; но опять предлагаются только обширные выписки по порядку самого Поучения, с внешним указанием содержания, и наконец дается следующий, заключительный отзыв. “Повторяем, просто это Поучение и безъискусственно; но оно показывает в авторе пастыря мудрого, ясно понимающего, какой пищею” — (но какой же именно все-таки не обеясняется) — “ему надлежало питать свое духовное стадо, — пастыря ревностного и попечительного, который, казалось, хотел напутствовать своими наставлениями вверенных его водитель-

86

Православное богословие

ству, во всех разнообразных обстоятельствах жизни” (а чем и как, и из чего это видно опять-таки не показано); — “пастыря кроткого и любвеобильного, умевшего говорить с духовными чадами голосом убеждения и сердца. Одно уже это объясняет нам, почему Ярослав, несмотря на преобладающее в то время влияние греческого духовенства в нашей церкви, решился избрать на Новгородскую кафедру русского — Луку Жидяту, и предпочел его ученику прежнего Новгородского епископа Иоакима Ефрему, тогда как последний по завещанию своего учителя уже пять лет отправлял обязанности его учительства”.

Читая это место, можно подумать, что здесь дело идет, собственно, о том, как объяснить причины церковноадминистративных мер Ярослава, а не о состоянии духовного просвещения его времени!

Следует затем Слово Илариона, “третья драгоценность и, можно сказать, перл всей нашей духовной литературы”, — говорит книга, ограничиваясь, по обыкновению, общими похвальными отзывами. Выписки становятся здесь еще пространнее; “История” шаг за шагом следит за внешним порядком Слова, но опять не дает никаких пояснений относительно состояния духовного просвещения в рассматриваемое время, полагая, вероятно, достаточным для того замечать только, до которого места простирается в Слове “как бы вступление”, или где оканчивается его “первая часть”, и сопровождать свои замечания определенными приговорами, вроде следующих: “если хороша первая часть рассматриваемого нами Слова, то еще лучше, вдохновеннее и красноречивее вторая”, — и т. п.

После предложенных за разбором Слова, кстати, нескольких замечаний о времени его написания заходит речь о последнем памятнике первой нашей духовной литературы, — о сочинении митрополита Леонтия. Здесь книга откровенно сознается, что хочет “познакомиться короче с этим произведением и проследить его от начала до конца”. Она действительно следит за ним и опять по тому же способу, какой принят был и прежде. “Начинается вступлением”, восклицает исследователь, и передает вступление в переводе на русское наречие. “После

87

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

этогообщеговступления, —продолжаетон, —автор,вчастно- сти, переходит к исследованию о опресноках”, — и передает исследование подробно, по пунктам, хотя и совершенно внешним образом. Затем еще несколько слов о подлинности рассматриваемого сочинения, и — конец главеТретьей“О первых училищах и памятниках духовного просвещения и учения”.

Глава Четвертая — “О первоначальном церковном законоположении в России и преимуществах Русского духовенства”... Но уж рассматривать ли Четвертую главу? Не будет ли это утомительно для читателей? и тем более, что четвертая глава, да потом и пятая, и шестая, да потом и целые два последние тома идут совершенно в том же и том же роде и духе, как и разобранные главы. Глава четвертая, например, должна говорить о состоянии церковного управления и о церковных законоположениях, а рассуждает, главнейшим образом, не о самых законоположениях, ни тем менее о состоянии церковного управления, но о списках тогдашних законоположений; делает им критически разбор и даже судит об относительном достоинстве редакций, касаясь самых законов только в объяснение этого вопроса. О самом же состоянии управления сказано очень мало (на шести страницах, тогда как о списках и редакциях рассуждается на целых тридцати). Пятая глава, которая должна излагать состояние Веры и нравственности, занимается собственно перечислением первых русских монастырей с разнымипояснениямивтомжероде,какперечислялисьвовторой главе храмы и иконы. Для объяснения же собственно состояния Веры и нравственности сочтено достаточным сказать лишь несколько слов о св. Владимире как “занимающем первое и самое видное место в светлой стороне картины”, и потом повторить частью, что было уже сказано в других местах, — о ссвв. Борисе и Глебе, о действиях пастырей, о заведении училищ, о покровительственных “Христианству законах, — и все это притом менее чем на шести страницах разгонистой печати! В Шестой главе, — об отношении Русской Церкви к другим Церквам, — не более как на двух страницах поговорено о том,

что, по словам предисловия, проникает, как главная идея, всю

88

Православное богословие

книгу, т. е. об отношении Русской Церкви к Греческой; а все прочее занято пространным полемическим рассуждением на следующую, предпоставленную тему: “Считаем необходимым со всей обстоятельностью рассмотреть мысль, уже около трех веков повторяемую ревнителями папства, будто Русские во дни св. Владимира крестились в Римскую веру ив начале были Римскими католиками. На чем основывают эту мысль?”

Таков первый том.

Второй том представляет совершенную копию с первого, атретий —спервогоивторого,стемтолькоотличием,чточем далее, тем пространнее становятся сухие перечисления и тем длиннее отступления от главного предмета. Так, например, во втором томе предлагается целая история Киево-Печерского монастыря в трех частях, по тому единственно поводу, что, как говорит книга, “в первые сто лет своего существования Киево-Печерская обитель постоянно занимала самое главное место в ряду всех прочих чередовавшихся событий Русской Церковной Истории и находилась в самом цветущем положении” (впрочем, в чем именно состояла и как выражалась связь Киево-Печерскойобителисчередовавшимисясобытиями,это- го все-таки нигде и ничем, кроме приведенных слов, в книге не показано). Или, высказав положение, что просвещение у нас после Ярослава “было обильнее, нежели прежде”, книга по поводу и будто в доказательство этой мысли начинает на целых девяносто двух страницах предлагать самостоятельный, совершенно независимый от сказанной мысли, разбор всей духовной литературы того времени, в подобном роде, как делано это в первом томе, — с тем же подробным перечислением, с теми же голословными отзывами, что то “прекрасно”, это — “важно”, а здесь — “лучшая часть”, и с теми же особенно тщательными отметками, где кончается вступление или начинается новая половина исследования. Подобное — и в третьем томе. Мы пришли даже в некоторый страх, представив себе, каких неимоверных трудов будет стоить достоуважаемому автору, и как неизмеримо разрастется книга, если и в последующих периодах для единообразия сочтено будет нужным пере-

89

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

давать состав духовной литературы, перечислять построяемые храмы, иконы, ряды епископов и т. п. в той же полноте и с теми же подробностями...

Словом, книга старается собрать все, что только может найти в источниках относящееся до Русской Церкви, — в этом должно отдать ей справедливость, — и любит... как бы это сказать? — обстоятельность, т. е. передать предмет со всеми обстоятельствами, заботясь не столько о том, все ли они нужны в объяснение мысли, для которой берется предмет, а чтоб, главное, не опустить ничего представляемого источниками. Эта постоянно видная забота дает особенный характер всему сочинению: везде говорится, что “так-то и так-то рассуждают летописи”,или“то-тоито-топередаютпамятники”,инигде — что так, а не иначе происходило самое дело. Такая независимость исследования от своего предмета и исключительная зависимость от буквы источников производит для книги крайне невыгодные последствия. Устремив внимание на какое-нибудь побочное обстоятельство и передавая его со всеми подробностями, какие находятся в памятниках, книга большей частью забывает о самом предмете, для которого это обстоятельство рассматривается, и о нем-то именно не говорит ни слова. Впрочем, примеры лучше всего пояснят дело. Начав в третьем томе говорить о состоянии церковного богослужения, книга замечает, что “о священнодействиях нашей Церкви можем судить по богослужебным книгам, дошедшим до нас от XII и особенно от XIII века”. Количество этих книг, как известно и как изъяс-

няет сама “История”, довольно значительно. Она начинает их перечислять с разными библиографическими подробностями; а о том, как же должно судить по ним о богослужении данного времени, словом, о том самом вопросе, который поставлен и для которого собственно и предпринято перечисление, — более уже не говорит. Или другой пример. Приступая в том же томе в главе четвертой к исследованию “о духовном просвещении, учении и письменности”, автор пишет: “Для того, чтобы судить о состоянии духовного просвещения в нашем отечестве в обозреваемый нами период, мы имеем троякого

90