6 курс / Компаниец ..19.09.2013 / Мор основы задан по рус экономист / Gilyarov-Platonov-Jizn.est.podvig

Народность и нигилизм

явления всеобщие, или, по крайней мере, господствующие в том или в другом периоде и притом составляющие действительно отличительную его черту от прежнего времени... Но, впрочем, ведь все это вещи до того известные, что и распространяться об этом излишне.

Теперь займемся самыми книжками. Когда прочитываешь

вних каждое отдельное место само по себе, то, по-видимому, не находишь в них ничего, с чем бы нельзя было согласиться. Возьмем, например, хоть статью первую — “О преобразованиях и улучшениях в духе святого Православия”. Здесь говорится сперва, что должно обучать простолюдинов сначала церковной грамоте, а не гражданской. С этим трудно не согласиться тому, кто знает наш народ, его привычки и склонности, — и кто знает притом, что, приучась читать шрифт церковно-славянский, весьма легко разбирать буквы теперешнего шрифта, и что, наоборот, выучась гражданской азбуке, разбирать церковную потребует все-таки особенного труда.

Далее говорится тут, что простолюдины должны по праздничным дням посещать церковь; что церковь должна бы быть вместе и училищем для народа, т. е. воспитывать его нравственно и даже давать ему некоторые познания. Как опять и с этим не согласиться?

Говорится еще здесь, что “примеры воспитателей сильнее всех уроков и наставлений воспитывают юношество”. Полагаем, что и с этим спорить также никто не станет.

Тут иногда встречаются наблюдения, даже замечательные своей верностью, — явления, весьма искусно и ловко схваченные. Представим пример.

“Как же нам сотворить и научить, — говорит г. Кульжинский, — если мы иногда сами к тому не приготовлены? По тому одному, что NN был хорошим эскадронным командиром

вполку, или исправным офицером в своем взводе, или деятельным начальником в каком-нибудь департаменте, нельзя еще ручаться, что он будет для детей полезным директором, инспектором или надзирателем училищ: а ведь в начальники училищ, не обинуясь, просятся чиновники всех ведомств, —

351

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

как будто управление воспитанием детей не требует никакой специальности, кроме известного чина и известных заслуг в общейгражданскойиливоеннойслужбе?Каковывоспитатели, таково и воспитываемое ими юношество” (стр. 21 и 22). Еще: “Практическому благочестию нельзя научиться единственно из уроков задаваемых и заучиваемых: оно внушается искренним примером наставников. А потому весьма неестественно употреблять иноверцев при воспитании нашего юношества: ибо такие воспитатели не могут руководить воспитанниками в практике православного благочестия. Если мы и в деле воспитания не можем обойтись без подражания, то пускай подражали бы нашим остзейским немцам, или нашим финляндцам, которые строжайшим образом берегутся, чтобы в училищах их не было учителей иноверцев, с редкими, очень редкими исключениями” (стр. 25).

Что сказали мы о первой книжке, то же должно относиться и ко второй. Здесь автор, г. Барков, в особенности вооружается против таких изданий, каковы в Петербурге: “Весельчак”, “Смех”, “Пустозвон”, “Потеха” и проч. Ему очень прискорбно, что такие издания выпускаются и продаются в Великий Пост, который, собственно, должен бы быть временем покаяния и сердечного сокрушения. Автор с негодованием говорит также о том, что в Великий Пост представляются живые картины и что какой-то из журналистов назвал время Великого Поста даже эпохой живых картин.

Что касается лично до нас, то изданиям вроде Весельчака, Пустозвона и тому подобных, мы не только не посоветовали бы выходить в Великий Пост, но хоть бы их и совсем никогда не появлялось, ни даже в Масленицу: это, по нашему мнению, было бы гораздо лучше. Появление и, к сожалению, большой расход подобных балаганных произведений, представляющих образец всякого рода пошлостей, унижает литературу, среди которой они рождаются, и плохо рекомендуют вкус публики, для которой назначены. От всей души мы радуемся, что московская литература, да и вообще Москва, покамест свободна еще от этого мусора.

352

Народность и нигилизм

Не знаем, но думаем, что всякий серьезный и благомыслящий человек, искренне желающий распространения у нас просвещения, будет одного с нами мнения. Да, по правде сказать, то же, пожалуй, мнение наше будет и о живых картинах. Ведь это тоже унижение искусства, свидетельство об упадке вкуса! Но может быть, кто с нами и не согласится?..

Кроме того, г. Барков в своей книжке рассыпает еще несколько частных замечаний против других пошлостей в нашей литературе и — в нашей жизни. Он желал бы вообще, чтоб в той и в другой было более благонравия, более явного уважения в вере. Нельзя опять не отдать справедливость благонамеренности таких частных замечаний...

Словом, если брать каждое частное место порознь, то против рассматриваемых книжек, по-видимому, сказать нечего. Но странно, по прочтении всего чувствуется однако, что тут все-таки что-то не так. Странной представляется именно связь между всеми этими частными положениями и той общей мыслью, какую хотят провести гг. сочинители. Какое, в самом деле, отношение между всем тем, что указано было нами в этих книжках, и  вопросом о православии или неправославии современных идей? Нужно народ обучать церковной грамоте; нужно, чтобы народ ходил по праздникам в церковь, а не пьянствовал; нужно, чтоб воспитатели подтверждали свои уроки собственными примерами; хорошо, если бы литература занималасьвсесерьезнымивещамиинискольконескоморошествовала; желательно, чтобы общество наше не было легкомысленно и, так сказать, легконравно. Все это так. Но что ж из этого следует? Хотят ли сказать всем этим гг. авторы, что мыслить и действовать противным образом было бы не согласно с духом православия? Положим*. По что ж опять из этого? Какой же

*  Впрочем, относительно народного обучения мы, со своей стороны, хотя и

полагаем, что лучше учить народ церковной грамоте, но, — не во гневе будет

сказано гг-м Кульжинскому и Баркову, — вовсе не думаем, однако, чтоб обучение по гражданской азбуке было непременно вредно Православию. Напротив, грамотность, по нашему мнению, в высочайшей степени полезна во вся-

ком случае, с какой бы азбуки мы ни начали, — хотя, повторяем, по нашему

мнению и лучше было бы для народа начинать учить его с церковной.

353

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

тут ответ на вопрос: православны ли современные идеи? Какое тут отношение к современности и притом к идеям современным? Думают ли гг. Кульжинский и Барков и будущие их продолжатели, что все перечисленные ими печальные явления составляют особенность нашего времени? Что ни пьянства, ни пустых книг, ни легконравности в обществе, ни другого чего подобного в прежние времена не было? Или, еще более, что все, против чего они вооружаются, составляет идею современности, что все это теперь желается и проповедуется нашим органом мысли, нашей литературой? В таком случай мы осмеливаемся стать за наше время и за мысль нашего времени.

Гг. Кульжинский и Барков выдергивают несколько вздорных фраз из какой-то темной статьи какого-то темного фельетониста. Обращаюсь к ним: пусть они пересмотрят все наши 300 журналов, пусть перечитают все статьи, переберут все книги. Признают ли они потом по совести, что выбранные ими фразы представляют образец и квинтэссенцию теперешней литературы?

Гг. Кульжинский и Барков указывают на разные жалкие явлениятеперешнегобыта.Носпрашиваюих:гдежонинашли то время, когда бы не было в обществе явлений нравственного уродства? Гг. обвинители современных идей в неправославии изъявляют притязание на знание духовной литературы. Так пусть они развернут Златоуста и прислушаются к его жалобам

иобличениям. Не найдут ли они, что даже в IV веке, в один из блистательнейших веков Христианства, общество носило в себе разврат, да разврат еще более голый и бесстыдный, чем теперь; что разная суета, противохристианские лжеучения и соблазны кипели и в тогдашнее блаженное время, да и опять, еще больше, чем теперь? Пусть гг. Кульжинский и Барков почитают потом митрополита Даниила, Максима Грека, Стоглав,

ипусть посмотрят, как отзывались о своем обществе передовые люди нашей родной старины! Не увидят ли они там те же пороки, что и теперь, да и другие, еще худшие, чисто противоестественные, о которых теперь почти не слышно, да сверх того еще и разные полуязыческие суеверия, которые теперь ис-

354

Народность и нигилизм

требились? Пусть возьмут еще какой-нибудь старый Требник, ну хоть Иосифовский, и посмотрят там в чин исповеди! Гг. авторы жалуются, — и конечно, весьма справедливо, — на легкомысленные отношения в наше время между двумя полами и на вредные от того последствия. Но каковы эти отношения, по Требнику, являются в обществе XVII столетия? Сколько же там утонченности в разврате и соблазне! О ней невольно скажет современный человек, что он видит в первый раз,

Как яйца пекут на свечке!

Так чем же, спрашивается, виновато во всем, на что указывают гг. авторы, собственно наше время и собственно современные идеи?

А между тем гг-м Кульжинскому и Баркову хотелось бы обвинить именно наше время и именно настоящий момент нашего времени. Им сильно хотелось бы произнести слово осуждения именно на то, чем, собственно, отличается теперешний момент от прошедшего. Они закидывают слова о совершающихся и ожидаемых преобразованиях, следственно, именно о том, что хочет откинуть старое и завести новое, не бывшее, и об этом-то они говорят, хотя не столь решительно, как о живых картинах и “Весельчаке”, но все-таки с недоверием и каким-то неудовольствием.

Что ж это значит?

На основании всего предшествующего читатели, конечно, скажут, что тут что-нибудь одно: или недобросовестность, или — малограмотность. Я не скажу ни того, ни другого. Я употребляю выражение поучтивее: тут — недоразумение.

Но недоразумения нужно разъяснять.

По нашему мнению, современные идеи, — что составляет сущность нашего времени, чем, собственно, отличается настоящий момент от прошедшего, — состоят в следующем:

1) Самый первый, самый главный современный у нас во- прос,самаясовременнаятеперьидея, —этовопрособулучше- нии быта крестьян, или уничтожение крепостного состояния в России. Им теперь, по преимуществу, занято все наше общество; ему в особенности посвящена теперь наша литература:

355

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

почти все, что в ней является замечательного, имеет более или менее связь с этим вопросом. Итак, спрашиваю я гг. обвинителей современных идей в неправославии: православно ли улуч-

шение быта крестьян и освобождение их от крепостной зависимости, или неправославно? По моему мнению, это весьма православно. А г. Кульжинский, упомянув, что “в основание благоденствия России должны быть положены православная вера и добродетель, т. е. жизнь по вере”, замечает следующее: “аотсюдавыходит, —говоритон, —чтоулучшитьвсякоедело общественное, быт крестьян, как и упрочить благо каждого лица в частности, есть дело Божье, а не человеческое. Благословит Господь, — и все, богатые и бедные, будут счастливы”. С этим, разумеется, мы не спорим. Но что же хочет сказать г. Кульжинский этим кратким замечанием о самом существенном, самом важнейшем современном вопросе? То ли, что, по его мнению, в надежде на помощь Божью людям ничего не следует предпринимать к облегчению участи наших меньших братий, а оставить их быть так, как он есть, и что это будет вполне православно?

Тем с большим нетерпением, тем с большей настойчивостью просим мы г. Кульжинского и всех тех, кто сочувствуют разбираемому изданию и кто предпринимает его, разъяснить этот вопрос, — что из той сферы, откуда выходят это и подобные ему издания, мы не слышали еще ни одного слова об этом крайне важном вопросе. Мы не слышали еще, чтоб ктонибудь с точки зрения религиозной рассмотрел ближайшим образом и подробно этот, всех крайне занимающий, предмет. Обо всем, о чем уже тысячу раз переговорено, идут из этой области книги, журналы, брошюры, а об этом-то и ни слова, ни одного слова!*

* Считаем долгом оговориться. Уже по напечатании этой статьи мы имели

случай прочитать в “Православном Собеседнике” (№ 1, 1859 г.) изложение

взгляда древней Русской Церкви на рабство. Спешим по этому поводу заявить наше искреннейшее удовольствие. Впрочем, как об упомянутой статье, так и обо всем журнале, в котором она помещена, — во многих отношениях

замечательном, — мы предоставляем еще себе право поговорить подробнее

впоследствии.

356

Народность и нигилизм

2)Вторая современная идея — это вопрос об усовершенствованиипромышленности.Облегчитьфизическийтрудчеловека; освободить его, сколько возможно, от подчинения внешней природе; открыть чрез то одинаковый по возможности для всех доступ к удовлетворению вещественных нужд, к участию

вземных благах; дать чрез то большой досуг и простор к занятиям духовной жизнью, к развитию умственному и нравственному:воттакжезадача,вполнепринадлежащаяновейшемувремени. Г. Кульжинский, кажется, также знает об этом, он также говорит вскользь, что, если Бог не поможет, то и при железных дорогах и пароходах и прочих усовершенствованиях мы всетаки будем страдать. С этим опять, разумеется, мы не будем спорить. Но спрашиваем опять: православно ли заботиться об улучшении вещественного быта человека, или неправослав-

но? По нашему мнению, весьма православно. Но не думают ли г. Кульжинский и вообще издатели рассматриваемых книжек, что согласнее было бы с православием действовать иначе и не только не дозволять себе новых каких-нибудь изобретений, но и уничтожать старые, каковы, например, обыкновенные теперешние дороги, каковы все орудия, употребляемые нами при рукоделиях, при строении и т. д.. какова, наконец, самая наша одежда? Пусть они выскажут это ясно и положительно.

3)Наконец, в современной нашей литературе замечается склонность отыскивать причины общественных язв и раскрывать самые факты, их касающиеся. Г. Кульжинский и это знает, и сам делает весьма справедливые укоры взяточникам, и даже прямо говорит литературе за ее обличения “спасибо”. Но всетаки и здесь он не может удержаться, чтоб не заметить, что вот-де, несмотря на обличения, казнокрадство не престает, — и выводит отсюда общее правило о безуспешности изображений порока к его исправлению. Что ж, спросим опять: должно ли обличать пороки или не должно? православно или неправо-

славно? Хочет ли сказать наш автор, что, по его мнению, согласнее с православием было бы молчать при виде явных нарушений долга, говоря: “это до меня не касается”, или так как, он говорит, что “грязного белья нельзя вымыть в грязной воде”

357

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

(с чем, впрочем, отдельно взятым, мы не спорим); что если и обличать порок, — обличать в таких щепетильных, общих и уклончивых выражениях, чтоб порок даже не узнал себя, и сам сказал: “Это до меня не касается”? Да полно, уж искренно ли это будет? Не будет ли это значить просто — сделка со своей совестью?Небудетлиэто, —подвидомбоязнинеисправить,а только раздражить порок, — просто-напросто боязнь личных себе неприятностей, нежелание беспокоить себя, хладнокровие к бедам ближних, старание ужиться со всеми и покоить собственную личность, словом — черствейшее самолюбие и поблажка чужим порокам? А вот посмотрим, что скажут на это гг. обвинители современных идей в неправославии! Может быть, они скажут, что и Златоуст был крайне осторожен в своих обличениях. Любопытно, в самом деле, что они скажут, в этом случае о Златоусте?

Читатели, может быть, заметят нам: но стоит ли так много толковать об этих книжках? Да еще вызывать их на объяснение? Нет, стоит, и очень стоит! Говорить нашему народу во имя православия — немаловажное дело.

Вас, другого, третьего не послушают, когда, не призывая всуе имени Божия, станете говорить о деле, просто, как оно есть само по себе. Но заговорите, при этом, о Церкви, о Христианстве, о Православии, — велико будет это слово, — и книжки, которые мы теперь рассматриваем, наверное ходят не

водной тысяче экземпляров.

Агг. издатели не шутят. Г. Барков, говоря о театре, о живыхкартинах,оплохихфельетонистахиопустыхроманистах, переходит, между прочим, к определению прогресса. Он различает их два вида — прогресс нравственно-религиозный и прогресс житейский: первый, как и следует, хвалится, а второй уничижается, и — безусловно. Прогресс нравственнорелигиозный, говорит он, располагает и побуждает нас искать первее всего царствия Божия; прогресс суетно-житейский, напротив, ищет, во-первых, собственного удовольствия. Но г. Барков и сотрудник его г. Кульжинский ни слова не говорят, чтобы мог быть прогресс, хотя и направленный на житейские

358

Народность и нигилизм

предметы, однако и не суетный и не в собственное только услаждение предпринимаемый, а именно в облегчение ближних и далее не без самоотвержения, да и не оставляющий притом религиозно-нравственного совершенствования. А между тем тут и там брошены кое-где хронические слова, с полусомнением и с полусожалением, об улучшении быта крестьян, о железных дорогах, о том да о другом, что все мы с вами, читатель, признаем делом полезным, отчасти и святым... Да потом общие восклицания против нашего времени, против прогресса... Как сообразите все это вы, читатель, то будет очевидно...

Но, впрочем, я думаю, нет нужды и объяснять для вас, что тут будет очевидно.

О судьбе убеждений. По поводу смерти А.С. Хомякова

(Речь, произнесенная в заседании Общества Любителей Российской Словесности 6 ноября 1860 г.)

Мм. Гг.! Г. временный председатель в речи своей по поводу нашей утраты затронул вопрос вне пределов простого личного воспоминания. В недавней потере он указал нам отражение общей судьбы, как будто писанной нашему времени. Он напомнилнамстранныйфакт,ужепереставшийказатьсястранным, так он сделался обыкновенен: лучшие наши деятели уносятся преждевременно, в цвете лет, в полноте сил, мало того, уносятся в ту минуту, когда именно и наступает для них зрелая пора, когда кончается процесс внутреннего развития и только что открывается настоящая общественная деятельность.

Факт знаменательный! Им поразился еще Гоголь, впоследствии сам испытавший ту же участь. Кончина первоклассных наших поэтов, не только неожиданная, но насильственная в полнейшем смысле, внушила ему мысль искать в этом обстоятельстве даже особый, так сказать, ниспосылаемый нравственный урок, что-то чрезвычайное, самой чрезвычайностью долженствующее поражать современников. “Три первых

359

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

поэта, — восклицает он в одном из известных своих писем, — Пушкин, Грибоедов и Лермонтов, один за другим, ввиду всех, были похищены насильственной смертью, в поре самого цветущего мужества, в полном развитии сил своих, и никого это не поразило! Даже не содрогнулось ветреное племя!”

Нравственное значение в этом факте, конечно, есть, как и во всяком житейском обстоятельстве, как во всяком даже явлении природы. Но попробуем взглянуть на него с физиологической точки зрения. Нам кажется, что глубина значения скрывается здесь не в чрезвычайности факта, а, напротив, в его естественности, в том именно самом, что в нем нет ничего особенного.

Что это, в самом деле, — чистая случайность? Но случай, однообразно повторяющийся, перестает быть случаем даже для обыкновенного воззрения, признающего существование случая вообще. Статистик из суммы отдельных случаев выводит средние цифры и записывает, что врачи повсюду пользуются сравнительно меньшим долголетием, чем поселяне; что в младенческом возрасте вообще людей умирает всего более, в средних летах всего менее; что из стран — Алжир представляет пропорционально втрое большую смертность, чем Швеция, а Австрия на третью долю больше, чем Англия, и на четвертую меньше, чем Россия; что в Индии между европейцами бывает смертность втрое сильнейшая, чем между туземцами, а в Америке и на Тихом океане, наоборот, туземное население не только умирает в большем количестве против европейского, но исчезает совершенно, помимо всяких насильственных мер, как бывает от одного соприкосновения с цивилизующей колонизацией. Предположим, как и бывает, что эти и подобные им выводы в продолжение нескольких лет и даже десятилетий беспощадно повторяются одни и те же. Тогда и обыкновенное воззрение согласится, что хотя каждый факт, взятый в отдельности, и был случаем, словом, обстоятельством, которое могло быть и не быть, но что вся сложность их, или целая группа, представляет закон; что существуют некоторые постоянные причины, вследствие которых общая, всем прирожденная не-

360