6 курс / Компаниец ..19.09.2013 / Мор основы задан по рус экономист / Gilyarov-Platonov-Jizn.est.podvig

Православное богословие

ны увлекаться сравнительным методом далее пределов надлежащего. Я всегда с большим сомнением читаю гипотезы, пытающиеся объяснить духовно-исторические явления механическим заимствованием. Далай-лама от папы или папа от Далай-ламы? Это считалось серьезным вопросом. Известны попытки объяснить христианство воплощениями Вишну и обратно; подобные же выводы предлагаемы были о монастырях католических и буддийских. А я, когда в лесу около Никольского нахожу гриб, не пускаюсь в догадки, что грибные споры перелетели сюда из Воздвиженского верст за сорок, а думаю, что при равных условиях тепла, влаги и химического состава почв грибы зарождаются и в Никольском, и в Воздвиженском самостоятельно. Так и духовные явления, повторяющиеся в истории, иногда до поразительного сходства без малейшего заимствования. Покойный Новицкий в своем сочинении “О Духоборцах” произвел добросовестное сличение догматов этой секты с подобными в других исповеданиях, дошел даже до пифагорейцев, которых повторили в некоторых пунктах духоборцы. На долю самих духоборцев так ничего и не осталось. Но не правда ли, менее вероятно предположить у духоборцев столь обширную эрудицию, чтобы они погружались и в греческую, и даже в индийскую философию, нежели уделить им творчество при логических способностях? С основным началом, которое их отложило от Церкви, им нетрудно было дойти и до предсуществования душ и до духовных истолкований Писания, напоминающих Оригена и Александрийскую школу.

Нравоучение отсюда таково, что частности вероучения еще ничего не говорят, — сами в себе взятые, и ни на какое заключение не уполномочивают своей близостью с догматами другого исповедания; сущность объясняется логической связью с остальными частями учения и с общим им источным началом, внешне-историческим и психологическим. Отсюда хождение в народ к раскольникам для нигилистов и кончилось неудачей, как ни близки казались некоторые формулы тех и других. Но не говоря о нигилизме, ошибочны будут выводы, построенные на сравнении раскольничьих сект и с други-

131

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

ми христианскими. Поверхностного наблюдателя не должно ли соблазнить беспоповщинское учение о таинствах? Повидимому, то же самое, что в реформатстве, а оно бесконечно разное; реформат отвергает таинства, потому что отрицает их догмат, а беспоповец отвергает их потому, наоборот, что в них верует. Сближать одно учение с другим было бы похоже на то, если бы кто признал коммунистом богача, отказывающегося от покупки имения, потому что не находит себе по вкусу. Любопытны в этом отношении тонкие различения беспоповцев о браке, хотя и приводят они, положим, к абсурду. Чтобы быть таинством, брак должен быть благословлен священником; а священства нет. Следовательно, нет благословенного брака, а следовательно, и брака, как такового. Каждое сожительство поэтому есть блуд, деяние греховное. Грех, однако, очищается покаянием. Поэтому ты, христианин, можешь вступить в половое сожительство, с тем чтобы смыть с себя этот грех покаянием. Но истинное покаяние требует отстать от греха. Поэтому ты не можешь получить разрешения, не можешь быть принят даже на исповедь, прежде нежели разведешься; а тем менее тебе прощения, когда ты не только не разводишься с сожительницей, а еще признаешь ее женой. Ты грешишь не только против плоти, но против догмата; ты не грешник только, а еретик, недостоин христианского общения, должен быть отлучен. Мораль понятна: ты должен менять сожительниц и тогда остаешься правоверующим. Половая связь есть только новый грех, который очищается покаянием, а не коснение в старом, соединенное притом с еретическим зломудрованием, с признанием блудного сожития брачным и с предположением, будто брачное сожитие может быть и оставаться без священнического благословения. Сличайте потом это учение с протестантским и заключайте о их тождестве, когда протестантство для христианской правильности брака не считает и нужным священнического благословения.

Бывают заимствования, и я знаю одно из них даже в старообрядстве, но невольное и притом все-таки не механическое. Я упоминал о нем в речи, говоренной в 1864 году на трехсот-

132

Православное богословие

летнем юбилее русского книгопечатания; чуть ли не повторил где-то даже печатно. Но приведу тот же пример и здесь в указание, как переваривается даже внешнее заимствование и подается уже в новом соку и в другом вкусе.

Православие в Западной России горячо боролось с папизмом в конце XVI и начале XVII столетия. Православные богословы, чтобы не ходить далеко, пользовались готовыми обличениями, находимыми в протестантских книгах. А у протестантства с латинством тогда же происходила не менее, даже более ярая борьба, чем у православия в Литве. С легкой руки Лютера, признавшего в папистическом Риме апокалипсический Вавилон, богословы не задумались признать антихриста в папах. Но чтобы дойти до такого вывода, неизбежно было отрешить прежнего антихриста, которого с первых веков христианства признавали единоличным гонителем, составив ему даже генеалогию; он должен происходить из колена Данова. Кидать догматы за борт для ранних протестантов было нипочем. Прежний чувственный, единоличный антихрист был отставлен; антихрист есть принцип, и не лицо, а ряд лиц именно папская династия. Мысль эта была православным богословом и изложена в Книге о вере, вышедшей первоначально в Западной России, а потом изданной в Москве.

Православный богослов дал протестантской гипотезе другую редакцию, примененную к восточному исповеданию. Аргументация его была такова. Сатана будет связан на тысячу лет, говорит Писание, и папеж отложился от восточнокафолической Церкви окончательно через тысячу лет по Рождестве Христове (это и было собственным соображением нашего богослова, за которым он не ходил к протестанту; для протестанта такой аргумент лишен значения). Затем автор Книги о вере прибавляет: а апокалипсическое звериное число есть 666; как бы в этом году не вышло что-нибудь горшее. Это было писано в начале XVII, чуть ли даже не в конце XVI столетия.

Богослов оказался пророком. В 1666 году собрался в Москве собор, изрекший проклятие на упорствующих в двупер-

133

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

стии. Прочитывая уважаемую Книгу о вере, к какому заключению должен был прийти старообрядец? “Вот оно, звериное-то число и подошло; стало быть, не только сатана развязан, но самый зверь народился”. Суть, впрочем, не в этом, а в том, что применение этого воззрения к русской Церкви потребовало тоже отставки чувственного антихриста, с признанием нового, мысленного. Отсюда Никон, затем Петр, наконец все никониане обратились в воплощение антихриста, то есть антихриста, как идеи: кроме-де идеи ничего в нем и признавать не следует.

Итак, заимствование совершено, но развитие заимствованного учения получилось другое. Любопытнее же всего то, что в мудрованиях своих об антихристе раскольники стали повторять толкования и соображения протестантов, вовсе уже не прибегая к их книгам, а просто следуя логике. Зерно упало, другая почва приняла его; растение видоизменилось, приняло новый наружный вид, но сок пошел тот же, и стебель одинаков, что у другого зерна, прозябшего в Германии, хотя рост совершился самостоятельно.

IV.

Пока я перебирал взгляды на раскол, названные мной “внешними”, мне пришлось сослаться на несколько общих положений. Вероисповедание не совпадает с государством и народностью. Вероисповедание не есть мнение и даже не то же, что личное верование. Формулированная вера не всегда выражает душу религиозного общества, которое ее исповедует. Может быть, и для прочих положений требовались бы пояснения, носейчасперечисленныеоченьсущественны.Есливообще,как ясказал,ещененародилосьобщественной“психологии”,тотем паче нет ее для религиозных обществ. И народность дождалась своего умного (хотя и не полного) определения всего какихнибудь года два назад (от Ренана). Заметьте, народность — начало модное до известной степени; чего же ожидать вере, при господствующем направлении мысли, которое готово свести

134

Православное богословие

религию на суеверие, и самое снисходительное — признать

вней “низшую степень культуры”, обязанную упраздниться при полном расцвете цивилизации? Оставим уже философию и социологию: само богословие знает только личную веру и личный процесс духовного усовершенствования. А верования масс? История Церкви апостольской и дальнейшая говорит нам об обращениях тысячами и миллионами. Чем объясняется это явление? Пред нами между прочим подлинные проповеди, например, Петра и Павла в “Деяниях”. Переданы ли они подробно или в сокращениях, это неважно, а существенно то, что пред нами нет процесса, происходившего в душе слушателей: видим один результат: “крестилось столько-то”. Богослов охотнее прибегает в таких случаях к предположениям о сверхъ­ естественной благодатной силе. Но благодатное наитие не исключает естественного психологического процесса в уверовавших. А возьмем событие более обширных размеров, обращения целых народов, грузин при Нине, армян при Григории Просветителе, Руси при Владимире; мы остаемся в совершенных потьмах о психологическом процессе, совершившемся в народе, о психологическом составе, вступившем на место прежнего при совершившемся перевороте. Пред нами одни внешние события, притом одетые полумифическими легендами...

Ядолжен остановиться на высказанных мной общих положениях и осветить их хотя примерами, потому что полное развитие потребовало бы почти целого курса.

Вероисповедание не совпадает с народностью и государством. Это, положим, несомненно и для ежедневного опыта. Но я привожу это положение для напоминания о том, что, наоборот, существуют верования, которые не только как бы прирастают к народу или государству, но вполне тожественны, и вот вам пример из ежедневного опыта — евреи. У еврея только и есть народности, что его вера; никаких других атрибутов отличительной народности нет (если не считать племенного происхождения, которое еще не есть народность). У еврея нет государства; да оно же, пусть идеальное только, чаемое, опять

вего вере. Вера его в сущности и есть апофеоз народности; в

135

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

этом она и состоит. Пример этот нам пригодится, когда мы подойдем и к русскому расколу. Но я приведу еще другой, уже из христианского мира. Армянское вероисповедание есть только армянское (ублюдка, так называемого армяно-католического, по понятной причине, я не считаю). Наконец, случайность ли, что романо-кельтического происхождения современные народы остались верными римскому католичеству, а германцы за малыми исключениями протестанты? Случилась даже яркая особенность. Ирландия, хотя под английским управлением и говорит теперь по-английски, держится католичества, но она происхождения кельтского.

Какоеотсюдазаключение?Дато,очевидно,чтоизвестной народности сродни известное вероисповедание. А я прибавлю еще, что в первые времена истории вера с народностью бывают даже тожественны: народ почерпает себе духовную жизнь из веры. Затем они разлучаются; народность обогащается духовным содержанием помимо веры; вера завоевывает себе новые народности. И случается иногда разлука столь оригинальная, что два фактора меняются ролями; вера, забыв свое существо, начинает к себе причислять присущее не ей, а народности и даже государству. Таков филетизм новейших греков; такова папская теория. С другой стороны, вне Церкви явились благотворительные общества и взялись даже государства за благотворительность, за дело христианской свободы, причем с понятным внутренним противоречием изобрели даже принудительную благотворительность.

Верование не есть мнение, сказал я, и личная вера не то же, что вероисповедание, которое, в свою очередь, не исчерпывается объявленной формулой. Примеры этого также ежедневны. Спросите православного об его символе: громадное большинство его не знает, а из знающих многие с известными пунктами в душе не согласны. Возьмем католика: я спросил бы, найдутся ли хотя сотни единиц из сотни с лишком миллионов, кто бы, уразумев догмат непогрешимости, провозглашенный на последнем римском соборе, сердцем уверовал в него. Сомневаюсь даже, чтобы из отцов собора, подписавших

136

Православное богословие

соборное деяние, были многие искренними и вполне верующими в формулированный ими догмат. Укажу на самый яркий пример — Штросмайера. Помним, какие громовые речи произносил он в Ватиканепротив вводимого догмата. Вот бы кому, по-видимому, и быть основателем “старокатоличества”;

иоднако он продолжает быть епископом Дьяковарским, слугой непогрешимого папы и до фанатизма ревностным совратителем православных юго-славян в католичество. И можно думать, что славянский патриот-епископ уверовал в ватиканский догмат? Но здесь замечательно то, что отвергая один (а, может быть,инесколько)изутвержденныхдогматов,онименуетсебя католиком и продолжает не только пребывать в католической церкви, но и привлекать к ней. Возьмем примеры поскромнее. Не случалось ли вам встречать русских поляков, которые с отвращением говорят о своей национальной вере, с глубоким негодованием отзываются о ксендзах, приписывая их вине все бедствия народа, которые почти не посещают костела, напротив, бывают охотно в русской церкви, и тем не менее остаются католиками? Отчего? Вот в этом-то и глубочайшая суть вопроса, о котором мы рассуждаем. Что-то удерживает верующего в вере отцов, которой догматам он не верует, внешнему устройству ее не сочувствует, к которой не прикрепляют его

иникакие корыстные расчеты. Несправедливо сказать, что он индифферент, что он не чувствует потребности в вере, хотя потому-то ему и естественнее отшатнуться от антипатического мира. Но вера его спит только, и если бы дошло дело до решительной борьбы, то даже в таком кажущемся индифференте проснулся бы католик.

Однако не всегда так бывает. Бывают периоды в истории, бываютлица,когдаобъявленнаяформуланевполнесовпадает с душой отдельного лица и даже целого общества — на время. Этомоментызарождениярелигиозныхобществ,временагорячих религиозных споров, когда одна за другой начинают отваливаться секты, затем дробиться: некоторые исчезают, другие крепнут и распространяются. Я укажу три периода: первые века христианства, именно от I до VI собора; век, следовав-

137

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

ший за реформацией и последние два века русской церковной истории. Замечательна близорукость историков, что они не замечают особенности таких периодов, напоминающих период падающих звезд на небе: нет, нет, все течет однообразно, и вдруг посыпались звезды на краткий период времени. Астрономия объясняет подлежащее ей явление: как же историки не вникнут в свое? Они укажут, что то был “период религиозного возбуждения”. Но почему это возбуждение теперь и там, а не здесь и тогда? Откуда эта периодичность? Я не буду говорить о пошлых объяснениях случайностью, которых иногда нельзя читать без отвращения. Таковы в большей части объяснения немецких протестантских историков на догматические распри времени первых соборов. За придворными париями и иерархическими соперничествами не хотят некоторые видеть ничего. Вот оно, совершенное отрицание “общественной психологии”,скоторой,однако,немешалобысправитьсяпричтении современных свидетельств, что в хлебню или баню нельзя прийти, чтобы не слышать препирательств о “рожденном” или “подобосущном”. Непонятны будут после того крестовые походы, странна Тридцатилетняя война с предшествовавшим ей клокотанием догматических споров. За внешними событиями, за выдвигающимися деятелями, за придворными и дипломатическими интригами, за экономическими расчетами должно же предположить в массах нечто, двигающее их изнутри, причем лица и события, ставшие напереди, в истории обратятся только в выражение господствующего духа эпохи, в поводы, а не причины движения. Когда я читаю объяснение древних догматических споров интригами партий, я представляю себе бытописателя, который бы для русской истории XVIII века не нашел другого объяснения и другого материала, кроме хроники дворцовых революций. Возьмем теперь и русский раскол. Исправлены богослужебные книги — явление не новое. Повернуто круто — правда, старые книги велено было отобрать, новые ввести. Но все должные предосторожности были приняты, все законные гарантии соблюдены; собор с небывалым числом представленных церквей утверждал но-

138

Православное богословие

вовведение. И, однако, раскол! Что же такое случилось? Особенно ли сильные, замечательные люди стали во главе движения? Слишком ли большие перемены произведены? Смешно сказать, расколоначальниками были лица, плохо отличавшие Кремлевский Успенский Собор от “соборной, Апостольской Церкви”. В челобитных указывались такие исправления текста, которые в том или другом разночтении прошли бы для большинства даже незамеченными, особенно при тогдашнем истинно-хаотическом состоянии церковно-богослужебного текста. Более же осязательные обряды, вроде перстосложения, моглиостатьсявупотреблениинетолькомеждучастнымилицами, но даже между священством, как и долго после того, как

идоселе, если не между священством, то между простолюдием, считающим себя в Православной Церкви, попадается употребление двуперста. Возьмем, с другой стороны, авторитетность постановления, утвержденного и принятого иерархией всего православного Востока (за исключением единого Павла Коломенского). Невероятно, неразумно! Тем невероятнее видеть, что раскол, вспыхнув, не унялся; напротив, пустил корни, стал осмысливаться, стал развиваться, идя последовательно и в своем движении бросая за борт даже наиболее важные догматы, стоявшие на пути; сличите теперешних беспоповцев с соловецкими челобитчиками: как далеко ушли одни от других! Затем присоедините казни, заточения в тюрьмах, сожжение в срубах, твердое законодательство, бившее и рублем, и дубьем, успехи более просвещенной книжности, и нет успеха! Хуже того: успеха нет в пропаганде церковного послушания, но продолжается доселе обратная пропаганда с успехом; отпадают в раскол до сих пор целыми селениями. Если бы не строгие прещения закона против совращений, много ли бы уцелело в Церкви из простого народа? Откуда же в самом деле

иберутся, например, хотя бы новые беспоповцы, отвергающее брак? Не рождениями же пополняется убыль. Не забудем и штундистов, пробивающихся ключом ежедневно. Не очевидно ли, что не в частном случае исправления книг дело? Секты появляются вне всякой даже зависимости и от Никоновской

139

Н.П. ГИЛЯРОВ-ПЛАТОНОВ

реформы, и само старообрядчество с его упорством и силой не может быть объясняемо одними обстоятельствами и даже самим фактом исправления.

Не прочь иные утверждать, что расколу придана интенсивность самою крупностью реформы и гонительными мерами, возбуждавшими фанатизм. Это правда, но лишь наполовину; остается еще вопрос, что чему было причиной, упорство ли разгоралось от гонительных мер или жестокость преследования возбуждена была, наоборот, фанатизмом. Мне кажется, вина исступления здесь разлагается на обе стороны поровну,

инужно войти в положение тогдашней государственной церковной власти, когда она внезапно от народа, столь всегда благопослушного, встретила противодействие, дошедшее даже до вооруженного сопротивления. Перенесемся-ка в ту эпоху,

имы, если не оправдаем, то извиним жестокость. Но даже признав, что гонения напрягли раскол, мы останемся без объяснения, почему же преследования на этот раз вели к противоположному концу, когда энергические меры в других случаях затушали пламень религиозного восстания. Виклефа одолели, с Гусом едва сладили, а Лютер и совсем победил; испанская же инквизиция и совсем успешно действовала, не возбуждая раскола. Это примеры из Западной Европы. У нас же не церемонились одинаково со всеми, и однако разницу находим: сравним слабые сравнительно духоборство и молоканство с сильным старообрядством; не оставим притом без внимания и географическое размещение обеих половин сектантства.

Но оставим философию и социологию; возьмите любую богословскую систему. Мы найдем довольно обстоятельные трактаты о процессе личной веры, о духовном возрождении и просвещении; о дальнейшем духовном воспитании, духовном подвижничестве опять личном, существует даже целая обширнейшая литература. А верование масс? А их обращение к вере? А процесс церковной жизни?

140