109. "О пользе книг церковных в российском языке"

Знаменитая книга академика В.В. Виноградова "Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX веков" (М., 1934; 2-е изд. М., 1936; 3-е изд. М., 1982) открывается словами:

"Русским литературным языком средневековья был язык церковнославянский". В этом утверждении определена с у щ н о с т ь взаимоотношений двух языков. Поэтому, если иметь в виду всю глубину и суть проблемы, то вопрос о роли церковнославянского языка в истории русского литературного языка предстанет как вопрос о значении первых семи веков книжно-письменной культуры в ее последующем развитии.

Есть известный парадокс во взаимоотношениях церковнославянского и русского языков. В самом деле, почему из всех славянских языков самое большое воздействие церковнославянский оказал именно на русский язык, при том что в генеалогическом отношении это не самые близкие языки?

Самый близкий "родственник" церковнославянского – это болгарский язык: именно на древнеболгарский язык, родной (материнский) для св. Кирилла и Мефодия, первоучители перевели в IX в. ряд христианских конфессиональных книг. По отношению к болгарскому (вместе с македонским) и сербскому, а также хорватскому и словенскому языкам – это б л и ж а й ш и й родственный язык (в терминах человеческого родства – как отец или родной старший брат). По отношению к восточнославянским языкам церковнославянский – это близкородственный язык, однако не по прямой, а по боковой линии (в терминах родства языки церковнославянский и русский – как "дядя и племянник"; прямое же родство – "отец и дети" – это древнерусский язык по отношению к русскому, украинскому и белорусскому, т.е. язык Киевской Руси и три восточнославянских языка). И тем не менее наибольшее воздействие церковнославянского языка испытал русский язык.

Объяснение парадокса не в генеалогических языковых аномалиях, а в исторических судьбах народов. После того как пала Византия и на Балканах установилось Османское иго, центры православия переместились на славянский Восток. Именно Русская Православная церковь и Русское государство (с его идеологией "Москва – третий Рим") оказались главными хранителями церковнославянской книжной культуры православия. Напомним уже цитированные слова Н.С. Трубецкого: "Церковнославянская литературно-языковая традиция утвердилась и развилась в России не столько потому, что была славянской, сколько потому, что была церковной" (Трубецкой, [1927] 1990, № 3, 132-134).

Из церковнославянского языка в русский язык пришли богатейшие лексико-фразеологические и синтаксические возможности выражения мысли, созданные в старославянском (церковнославянском) языке благодаря переводу Св. Писания. Славянские первоучители шли за греческой Библией – т.е. за текстом, созданным на языке с богатейшей литературной, философской, богословской традицией. Древнеболгарский диалект был как бы поднят переводом на вершины духовных поисков человечества, и эти новые смыслы были в л и т ы   в славянские слова и обороты, добавлены к тем повседневным значениям, которые сложились в языке до того бесписьменного этноса.

Пушкин писал о судьбах русского литературного языка: "Как материал словесности язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI в. древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность" (статья "О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова", журнал "Московский телеграф", 1825 г.).

Подчеркнем две существенные черты русского языка, названные Пушкиным: 1) его "славенскость", т.е. "церковнославянскость", причем Пушкин эту черту даже не обсуждает, это само собой разумеется: язык славено-русский; 2) "дары" греческого языка: "В XI в. древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии...".

Заимствования из церковнославянского языка в русском настолько органичны, настолько близки исконным (незаимствованным) словам и формам, что их "чужеязычность" не чувствуется говорящими. Для языкового сознания церковнославянизмы – это "свое", но "особое свое". Между тем это все же заимствования, и притом многочисленные.

В сравнительно-историческом языкознании точно известны внешние (фонетические и морфологические) приметы южнославянских слов в отличие от слов восточнославянских. В частности, к южнославянизмам (церковнославянизмам) относятся слова с так называемыми неполногласными сочетаниями ра, ла, ре – праздник, власть, брег и под. (в соответствии с восточнославянскими полногласными сочтаниями оро, ере, оло, ср. порожний, волость, берег). Далее, к церковнославянизмам относятся такие приставки (и предлоги), как из-, низ-, пре-, пред-, чрез – и др., например, в словах испить, низложить, предать, чрезмерный (в соответствии с исконными вы-, с-, пере-, перед-, через – , ср.: выпить, сложить, передать, чересполосица). Есть и другие группы церковнославянизмов, с некоторыми другими столь же определенными признаками южнославянского происхождения*. Кроме того, есть слова без примет южнославянского происхождения, однако достоверно известно, что они пришли в русский язык из церковнославянского (буква, истина, ныне, образ, царь, церковь и др.). Все это или заимствования из церковнославянского, или слова, не заимствованные, но образованные в русском языке по церковнославянским образцам, т.е. церковнославянизмы "собственной чеканки", – как, например, златовласка, здравоохранение, кровообращение, млекопитающее, Млечный путь, сладкоежка и подобные.

* Подробности можно найти в любом учебнике по лексикологии русского языка; классическое освещение вопроса см. в работе: Шахматов А.А. Очерк современного русского литературного языка М.; Л., [1913] 1930.

Таких слов в русском языке тысячи. Многие из них обычны и стилистически нейтральны (ср. власть, враг, древесный, здравствуй, издатель, крест, мрачный, надежда, небо, нравится, одежда, плен, польза, праздник, предложение, развлекать, разврат, распределять, сладкий, союз, страна, страница, среда, средний, шлем и т.п.). Для многих других церковнославянизмов, особенно на фоне соответствующих исконных русских слов, характерен не очень сильный (не такой силы, как в словах брег, вотще, дщерь, злато) оттенок стилистической приподнятости, и передают такие слова, как правило, значения достаточно общие, отвлеченные или специальные, в то время как исконные соответствия обозначают что-то более частное, конкретное или повседневное, ср.: извлечь – выволочить, исчерпать, вычерпать, заграждение – загородка, гражданин – горожанин, глава – голова, краткий – короткий, здравый – здоровый и т.д.*

* Выделены те формальные приметы, которыми различаются церковнославянизмы и их исконно русские соответствия.

Заимствования из церковнославянского языка, а также неославянизмы стали главным славянским источником книжной лексики и специальной терминологии в русском литературном языке. Противопоставление церковнославянизмов и исконных языковых элементов до сих пор остается ведущей и самой массовой оппозицией в стилистике литературного языка.

Слова "О пользе книг церковных в российском языке", озаглавившие параграф, взяты из названия статьи Ломоносова "Предисловие о пользе книг церковных в российском языке", его последней филологической работы, которой открывалось университетское собрание его сочинений (М., 1757). Именно здесь получает законченный вид знаменитая теория "трех штилей" Ломоносова.

Помимо "богатства к сильному изображению идей важных и высоких", пришедшего в русский язык из "книг церковных", Ломоносов видит их пользу еще и в том, что церковная письменность сохраняет единство языка "во-первых, по месту" и во-вторых, "по времени". "Народ российский, по великому пространству обитающий, невзирая на дальнее расстояние, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и селах". "По времени ж рассуждая, видим, что российский язык от владения Владимирова до нынешнего веку, больше семисот лет, не столько отменился, чтобы старого разуметь не можно было".