§ 2. Организация обвинения и принципы уголовного процесса.

Содержание принципа публичности в уголовном процессе. Итак, важнейшей проблемой отечественной науки является возможность предоставления частным лицам права самостоятельно осуществлять обвинительную деятельность. Однако в науке существует мнение, что допущение такой возможности противоречит принципу публичности в уголовном процессе.⁷⁸ Остановимся поэтому на исследовании содержания названного принципа и его влияния на правовое регулирование уголовного преследования.

Проблема определения содержания принципа публичности в уголовном процессе представляется достаточно спорной, хотя суждения о нем в дореволюционной и советской литературе весьма схожи.

Так, В. Случевский полагал, что суть принципа публичности заключается в том, что «...совершившееся преступное посягательство на охраняемую государством правовую норму создает право государства на применение уголовной кары, осуществляемое в установленном законами процессуальном порядке уполномоченными на то лицами, независимо от воли потерпевшего лица».⁷⁹ Эту же мысль развивает Н.Н. Розин: «...современный процесс твердо установил один общий принцип, в силу которого уголовное преследование всегда сохраняет публично-правовой, официальный характер. Это преследование ведется против обвиняемого государством».⁸⁰

Как видно, в понимании указанных авторов принцип публичности связывается исключительно с деятельностью государственных органов. Такая трактовка в полной мере подходила к концепции социалистического права, ибо, по меткому замечанию И.А. Покровского, «...социализм в области права равнозначен публично-правовому началу и поэтому исключает возможность существования частного права».⁸¹ Неудивительно, что в данном вопросе советские ученые проявили редкое единодушие с дореволюционными процессуалистами. А.Я. Вышинский, например, так определял публичность: «...начало публичности находит свое выражение в советском уголовном процессе в правиле о том, что уголовное преследование может возбуждаться лишь органами государственной власти, - прокуратурой, судебными или иными органами, ...а с другой стороны, в том, что все процессуальные действия совершаются ex officio, вне зависимости от воли и интересов частных лиц».⁸² И.М. Гальперин формулирует аналогичное определение в своем диссертационном исследовании, посвященном началу публичности: «Принцип публичности в советском уголовном процессе состоит в том, что рассмотрение уголовных дел, уголовное преследование совершивших преступление лиц и судебное разбирательство уголовных дел производится в государственных интересах (курсив мой - Н.П.) органами государства - прокуратурой, следственными органами и судом, которые при производстве по уголовному делу обязаны по своей инициативе предпринимать все необходимые действия, направленные на раскрытие преступлений, установление материальной истины, изобличение преступника, охрану прав и законных интересов всех участвующих в деле лиц, не ставя совершение этих действий в зависимость от усмотрения и воли потерпевшего и иных заинтересованных лиц».⁸³ При этом понятие публичности употребляется указанным автором как синоним понятия официальности.⁸⁴

Для общей характеристики утвердившегося в доктрине отечественного уголовного процесса понимания публичности воспользуемся выводами Л.А. Названовой, обобщившей источники по данной теме в рамках своего диссертационного исследования. Она пишет: «Нужно отметить, что определения принципа публичности, даваемые разными учеными в разные годы, практически идентичны. Основное, на что в них делается упор - это то,

что в публичности проявляется государственное начало, выраженное в возложении на соответствующие органы, а точнее, их представителей, должностных обязанностей по возбуждению, расследованию, рассмотрению и разрешению уголовных дел».⁸⁵ Этот вывод необходимо дополнить замечанием В.Н. Бояринцева, также изучавшего этот вопрос: «Абсолютное большинство ученых, давая определение принципу публичности, традиционно подчеркивают в нем право органа, ведущего процесс, действовать вне зависимости от усмотрения иных заинтересованных лиц».⁸⁶

Характерно, что авторы новейших исследований в этой области склонны соглашаться с традиционным пониманием принципа публичности и даже вносят предложения о переименовании его в принцип процессуально-должностной активности.⁸⁷

Из указанного понимания принципа публичности вытекают весьма важные в плане настоящей работы следствия. Если, в силу традиционного понимания принципа публичности, возбуждение и ведение уголовного дела есть исключительная компетенция органов государства, то предоставление другим лицам (например, потерпевшему) права существенно влиять на ход процесса, есть нарушение указанного принципа. Действительно, многие авторы вынуждены были признать, что производство по делам, возбуждаемым исключительно по жалобе потерпевшего, составляет отступление от принципа публичности.⁸⁸ И именно в связи с устоявшимся в отечественной науке пониманием принципа публичности он подвергается в последнее время резкой критике, направленной к ограничению его действия в уголовном процессе.⁸⁹

Представляется, однако, что нет оснований для столь радикальной постановки вопроса. Уголовный процесс был и остается сферой публично-правовой. Возможность преследования подавляющего большинства преступлений независимо от усмотрения заинтересованных лиц, в интересах всего общества, не должна, на наш взгляд, вызывать сомнений. Публично-правовой характер уголовного процесса определен материальным правом. В действующем законодательстве понятие преступления раскрывается через категорию общественно (а не индивидуально! - Н.П.) опасного деяния (ч.1 ст.14 УК Российской Федерации), и до тех пор, пока уголовно-правовая доктрина сохранит такое понимание преступного деяния, весь уголовный процесс будет пронизан принципом публичности. Поэтому нельзя согласиться с некоторыми авторами, которые, пытаясь обосновать право частных лиц на участие в уголовном преследовании, ратуют за ограничение действия принципа публичности в уголовном процессе. Например, Н.Н. Ковтун пишет: «Схема отношений «государство - преступник» и все связанные с ней рассуждения справедливы лишь для тех преступных деяний, где объектом преступного посягательства выступают государственные или общественные интересы... Но все кардинально меняется там, где непосредственным объектом преступного посягательства являются частные права граждан, не затрагивающие интересов государства и общества».⁹⁰ Возникает вопрос, на каком основании данное деяние отнесено к категории общественно-опасных (то есть преступных), если оно не затрагивает интересов общества? Представляется, что постановка вопроса, предложенная Н.Н. Ковтуном, ошибочна. Право частных лиц на преследование преступлений не может основываться на ограничении сферы публичности в уголовном процессе, поскольку таким образом оно оказывается вообще за пределами уголовно-процессуального поля.

В этой связи заслуживают внимания взгляды тех ученых, которые полагали, что принцип публичности нужно понимать несколько шире. Еще Н.Н. Полянский выступал за разграничение принципов публичности и официальности, понимая последний как должностную активность в преследовании преступлений.⁹¹ М.С. Строгович развивал ту же мысль, подчеркивая, что «...неправильно истолкование принципа публичности как совершение судом и органами следствия судебных и следственных действий по делу только в государственных интересах».⁹² Ряд авторов подчеркивали, что в содержание принципа публичности входит защита прав и интересов личности.⁹³ Справедливость этих суждений подтверждается этимологическим анализом термина «публичность»⁹⁴. То есть публичность предполагает преследование преступлений прежде всего в общественных, а не государственных интересах. Как правильно замечает А.В. Смирнов, в современном обществе публичность «… перестает быть официальностью, то есть исторически унаследованным еще от построения процесса по розыскному типу требованием вести дело лишь по долгу службы (ex officio), не считаясь с интересами граждан – участников процесса. Публичность отныне – на службе всего гражданского общества».⁹⁵

Развивая эти соображения, следует сделать вывод, что правильное понимание принципа публичности не только не исключает права частных лиц на участие в уголовном преследовании, но напротив, требует его. Демократическое государство не может претендовать на представительство всех без исключения правомерных общественных интересов.⁹⁶

Понимаемый таким образом принцип публичности представляется как основополагающее начало уголовного судопроизводства, обязывающее органы и должностных лиц, ведущих производство по делу, действовать в интересах всего общества в целом, независимо от усмотрения и воли отдельных заинтересованных лиц, а также предполагающее такое построение процесса, которое обеспечивает право любого члена общества участвовать в осуществлении основных процессуальных функций (обвинения, защиты, разрешения дела).

Пределы применения диспозитивного метода правового регулирования в организации обвинения. Диспозитивность в самом общем виде принято понимать как свободу распоряжения правом. Применительно к процессуальному праву наиболее распространенным и по существу правильным является взгляд на диспозитивность как на свободу распоряжаться в ходе судебного разбирательства дела как материальными правами, спор о которых служит предметом судебного рассмотрения, так и процессуальными правами.⁹⁷ Соответственно принято выделять диспозитивность материальную (т.е. возможность распоряжаться предметом процесса) и формальную (возможность распоряжаться конкретными процессуальными правами).⁹⁸ Анализ научных взглядов на сущность диспозитивности показал, что в советской уголовно-процессуальной науке начало диспозитивности принято противопоставлять принципу публичности, и таким образом отстаивать вывод о неприемлемости начал диспозитивности в уголовном процессе.⁹⁹ Однако такой подход представляется не вполне справедливым. Противопоставление двух начал связано с описанным выше традиционным отождествлением принципа публичности с началом официальности. Действительно, диспозитивность противоречит официальности, т.к. деятельность государственных органов и должностных лиц регулируется в большинстве случаев при помощи императивного метода, эти субъекты не обладают свободой в распоряжении своими полномочиями. Что касается соотношения диспозитивности с публичностью, то они вовсе не являются взаимоисключающими понятиями, именно поэтому стало возможным оживленное обсуждение вопроса о пределах диспозитивности в уголовном процессе, которое имеет место в современной науке.¹⁰⁰ К настоящему времени в уголовно-процессуальной доктрине сложилась общая точка зрения, согласно которой диспозитивные правомочия существуют только у участников процесса, имеющих в деле свой признанный законом интерес, то есть у частных лиц.¹⁰¹ С этой точки зрения представляет существенный интерес вопрос о значении начал диспозитивности для конструирования института неофициального обвинения.

Как известно, диспозитивный метод правового регулирования состоит в предоставлении субъекту правоотношений определенной правовой возможности, которой он вправе воспользоваться по своему усмотрению. Таким образом, диспозитивность служит выражением правовой независимости субъекта правоотношения. Напротив, императивный метод предполагает возложение на субъекта права какой-либо обязанности и выражает публично-властный, иерархический характер связи между субъектами правоотношений.¹⁰² А.С.Александров, исследуя диспозитивность в уголовном процессе, выразил эту взаимосвязь следующим образом: «Изучение элементарного состава формулы диспозитивности приводит по нисходящей к первичным неразложимым единицам: частному и публичному началам».¹⁰³ Таким образом автор обозначил те полюсы, между которыми заключено существование диспозитивности в уголовном процессе. Действительно, коль скоро личность независима в своих отношениях с государством и обществом, она никогда не может быть полностью лишена возможности самостоятельно определять свое место в правоотношениях.¹⁰⁴ Следовательно, свобода распоряжения правами внутренне присуща статусу личности как таковой. Однако в уголовном процессе как нигде проявляется мощное публичное начало, которое, по образному выражению М.М. Агаркова, «... как гигантский магнит, собирает в поле своего притяжения и подгоняет себе путем публично-правового регулирования те отношения, которые прежде лежали в области частного права».¹⁰⁵ Индивид, в каком бы качестве он ни вступил в уголовный процесс, не может не испытывать на себе воздействие этого магнита, ограничивающего в той или иной мере его право выбора. Проблема, таким образом, видится в том, чтобы найти оптимальную меру свободы, допустимую для частных лиц в уголовном процессе.

Исследуя этот вопрос, О.И. Рогова пришла к обоснованному выводу, что «...право свободного распоряжения правами и обязанностями в ходе процесса должно быть заключено в определенные границы, в черте которых его господство безусловно».¹⁰⁶ При этом предлагается определять пределы ограничения свободы в зависимости от 1) наличия таких ограничений в законе, 2) необходимости охраны государственной безопасности и общественного порядка, 3) защиты прав и интересов населения, 4) совместимости с другими признаваемыми законом правами.¹⁰⁷

Обобщая сказанное, необходимо заключить, что частное лицо, в отличие от должностного, не связано обязанностью осуществлять преследование преступлений, поэтому его полномочия в области осуществления обвинительной деятельности должны конструироваться как право, которым можно распорядиться по своему усмотрению. Соответственно, статус частного обвинителя в большей степени диспозитивен, чем статус обвинителя должностного. Это проявляется прежде всего в том, что решение о вступлении в процесс в качестве обвинителя частное лицо принимает на сугубо диспозитивной основе. Недопустимо императивное присвоение статуса обвинителя какому бы то ни было частному лицу, даже понесшему вред от преступления. Отсюда же следует и право частного обвинителя в любой момент процесса отказаться от обвинения. Диспозитивностью правового статуса частного обвинителя обусловлено и такое свойство неофициального уголовного преследования, как делимость. Частный обвинитель не обязан преследовать все известные ему противоправные деяния или обвинять всех соучастников преступления, в отличие от государственных обвинителей, на которых такая обязанность возложена законом (ст. 21 УПК РФ). Иными словами, частный обвинитель вправе выделить из общей совокупности противоправных действий тот объем обвинения, который он желает поддерживать, и вести преследование только в этой части.¹⁰⁸

Вместе с тем, диспозитивность частного обвинителя неизбежно ограничивается императивными велениями, которые составляют основу уголовно-процессуального регулирования. Можно выделить следующие наиболее значимые для частного обвинителя ограничения свободного распоряжения правом. Ряд таких ограничений установлен законом. Например, частный обвинитель обязан соблюдать установленные законом процессуальные сроки. Далее, к частному обвинителю могут быть применены императивные

меры воздействия, если этого требует охрана государственной безопасности, общественного порядка, интересов и прав граждан. К примеру, на частного обвинителя может быть возложена обязанность не разглашать данные предварительного следствия (ст. 161 УПК РФ). Наконец, диспозитивность частного обвинителя ограничивается процессуальными правами других участников процесса, прежде всего, обвиняемого. Наиболее ярким выражением этого правила является то, что частный обвинитель не вправе свободно распоряжаться предметом процесса, здесь его свобода ограничена правом обвиняемого на защиту, из которого следует, что обвинитель не вправе расширить пределы первоначально предъявленного в суде обвинения.

Принцип презумпции невиновности как основа ответственности обвинителей. Как мы имели возможность наблюдать, в истории развития уголовного процесса институт ответственности обвинителей всегда являлся органичным элементом обвинения в состязательном судопроизводстве. И это вполне закономерно. Рассуждая об уголовном преследовании, А. Квачевский в свое время писал: «...чем важнее деятельность, чем тягостнее ее последствия, чем опаснее вред от неправильных, беззаконных действий, тем строже должна быть за них ответственность, тем более должно быть ограды в ней от злоупотребления власти и предупреждения от нарушения долга».¹⁰⁹

На необходимость существования в уголовном процессе института ответственности обвинителей указывали многие русские процессуалисты, видя в нем не только механизм восстановления нарушенного права, но и преграду для недобросовестных обвинителей на их пути в судебное заседание. Например, И.Я. Фойницкий отмечал: «Истинным ограждением граждан от неосновательных обвинений может быть только строгая ответственность обвинителей».¹¹⁰

В теории советского уголовного процесса этот вопрос обойден почти полным молчанием. И это неудивительно, поскольку тяготение советского судопроизводства к розыскным формам, основанным на монополии государственного обвинения, предопределило исключение каких бы то ни было форм ответственности обвинителя за его деятельность в процессе. Между тем, ответственность обвинителей за обоснованность обвинения является прямым следствием принципа презумпции невиновности. В соответствии с этим принципом обязанность доказывания вины всегда лежит на обвинителе, и именно за невыполнение данной обязанности, констатированное оправдательным приговором суда, наступает ответственность субъекта обвинения. Действовавшее ранее российское законодательство возлагало бремя доказывания одновременно на разных субъектов процесса (ст.20 УПК). Поэтому в случае опровержения обвинения крайне сложным становится решение вопроса о том, какой именно субъект из числа указанных в ст.20 УПК не выполнил свою процессуальную обязанность и должен понести ответственность. Новый Уголовно-процессуальный кодекс России в ч. 2 ст. 14 возложил бремя доказывания на сторону обвинения, а в главе 18 предусмотрел процедуру реабилитации лиц, необоснованно привлеченных к уголовной ответственности. Однако по-прежнему неясно, можно ли рассматривать меры по реабилитации в качестве процессуальных санкций в отношении лиц, осуществлявших уголовное преследование.

В советской процессуальной литературе на связь между обязанностью доказывать обвинение и ответственностью обвинителя указывал, пожалуй, один лишь Я.О. Мотовиловкер. Однако его позиция в данном вопросе достаточно своеобразна. Я.О. Мотовиловкер пришел к выводу о том, что на носителей функции обвинения законом не возложена обязанность доказывания именно потому, что невыполнение обязанности предполагает наступление ответственности, в то время, как закон не предусматривает какой-либо ответственности обвинителей в том случае, если обвинение не будет доказано. Я.О. Мотовиловкер пишет: «...нельзя обязать прокурора (под страхом юридической санкции) доказать суду виновность подсудимого... Неслучайно поэтому закон никому не предоставляет права, которое бы соответствовало обязанности прокурора доказать виновность подсудимого, и не предусматривает каких-либо санкций за невыполнение этой обязанности».¹¹¹ И далее: «Юридическая обязанность доказать, что подсудимый подлежит уголовной ответственности, на носителей функции обвинения не возложена... Такой вывод вытекает из того, что нет такого носителя субъективного права, перед которым прокурор несет обязанность доказать виновность подсудимого».¹¹² Характерно, что из отсутствия законодательного закрепления ответственности обвинителя указанный автор делает вывод об отсутствии обязанности доказывания, тогда как логичнее было бы предположить, что обязанность доказывания должна обеспечиваться ответственностью обвинителя за результаты своей деятельности.

Не претендуя на создание целостной концепции ответственности обвинителей, попытаемся все же сформулировать некоторые теоретические основы ответственности как элемента, внутренне присущего институту обвинения в состязательном процессе.

Дореволюционные процессуалисты со всей определенностью указывали на органическую связь между обвинительной деятельностью и ответственностью ее субъектов. Например, И.Я. Фойницкий отмечал, что, с одной стороны, «...будучи требованием или ходатайством о судебной защите, обвинение... есть право лица, его осуществляющего, а не обязанность: защита права никому не навязывается, обвинитель волен обращаться или не обращаться к уголовному суду».¹¹³ С другой стороны, если обвинитель все же принял решение обратиться к суду за защитой, он одновременно с получением прав принимает на себя определенные обязанности, поэтому под заголовком «Последствия обвинения» И.Я. Фойницкий указывает: «Последствия возбуждения уголовного преследования суть: 1) для лица, возбудившего преследование, оно создает обязанности явки в суд, предъявления доказательств и добросовестного ведения всего обвинения; за неисполнение своих обязанностей, равно как за неправильные действия, направленные к поддержанию обвинения, оно подвергается ответственности (курсив мой - Н.П.), как процессуальной, так и дисциплинарной, и уголовной».¹¹⁴

Дисциплинарная и уголовная ответственность обвинителей известна и современному отечественному праву. Действующее ныне уголовное законодательство предусматривает ответственность за ложный донос, незаконное привлечение к уголовной ответственности и т.п. (ст.ст. 299, 301, 306 УК Российской Федерации). Также не вызывает сомнений и дисциплинарная ответственность работников прокуратуры и органов внутренних дел за качество производства по уголовным делам. Однако эти формы ответственности лежат за пределами уголовного процесса. Что же касается процессуальной ответственности, то этот вопрос принадлежит к числу весьма дискуссионных.

Начнем с того, что некоторые авторы вообще ставят под сомнение существование уголовно-процессуальной ответственности как самостоятельного вида ответственности юридической. Так, И.С. Самощенко и М.К. Фарукшин полагают, что за нарушение норм уголовно-процессуального права следует уголовно-правовая, гражданско-правовая, административная либо дисциплинарная ответственность и применение соответствующего вида отраслевых санкций. Санкция же, по их мнению, предопределяется характером и материальными чертами правонарушения, из чего делается вывод об отсутствии самостоятельного вида уголовно-процессуального правонарушения. Что же касается уголовно-процессуальных средств обеспечения правовых требований, то их они относят либо к мерам пресечения, либо к мерам административной ответственности.¹¹⁵

Тем не менее, подавляющее большинство исследователей считают уголовно-процессуальную ответственность самостоятельным видом юридической ответственности.¹¹⁶ Однако между ними нет единства в вопросах о сущности и формах реализации уголовно-процессуальной ответственности.

Категория ответственности существует во всех отраслях права как один из способов реализации правовых норм. В сфере судопроизводства правовая ответственность трансформируется в ответственность субъекта процессуальной деятельности за выполнение процессуальных обязанностей. Так, например, в гражданском процессуальном праве закреплена обязанность сторон добросовестно пользоваться принадлежащими им правами (ч. 2 ст. 30 ГПК РСФСР). Выполнение сторонами этой обязанности обеспечивается определенными процессуальными санкциями. В соответствии со ст. 92 ГПК РСФСР на сторону, недобросовестно заявившую неосновательный иск или спор против иска суд может возложить уплату в пользу другой стороны вознаграждения за фактическую потерю времени. При этом данная норма рассматривается в теории как процессуальная санкция.¹¹⁷ Таким образом, в гражданском процессе ответственность рассматривается как средство обеспечения исполнения обязанности.

Сходная точка зрения существует и в доктрине уголовного процесса. Например, М.С. Строгович видел сущность юридической ответственности прежде всего в выполнении лицом обязанностей, возложенных на него законом.¹¹⁸ Также по мнению Г.Н. Ветровой, возложение на лицо процессуальной обязанности является основной предпосылкой уголовно-процессуальной ответственности. «Ответственность лица начинается там и тогда, где и когда лицо становится носителем процессуальной обязанности».¹¹⁹ Обоснованное мнение высказывает и З.Ф. Коврига: «Ответственность в уголовном судопроизводстве является оградительным механизмом, способным наряду с другими гарантиями обеспечить наиболее полное осуществление субъективных прав, оградить их от нарушений и тем самым способствовать наиболее полному удовлетворению законных интересов и социальных потребностей участников уголовного судопроизводства».¹²⁰ Г.Н. Ветрова дополняет это суждение: «Уголовно-процессуальную ответственность можно охарактеризовать как обязательство участников процесса отчитываться в своих действиях по исполнению процессуальных обязанностей и принять на себя вину за последствия своего поведения».¹²¹ И далее: «Уголовно-процессуальную ответственность можно рассматривать и как средство обеспечения надлежащего осуществления процессуальных прав, если права являются условием выполнения обязанностей».¹²² Иными словами, указанные авторы склонны считать единым основанием ответственности факт возложения на лицо определенной обязанности. Это суждение представляется вполне справедливым.

Однако в этой связи возникает другой весьма важный вопрос - что является основанием применения процессуальных санкций к субъектам ответственности.

Ряд авторов считают, что основанием применения санкций является совершение правонарушения, обладающего определенными признаками (юридическим составом, включающим объект, субъект, объективную и субъективную стороны).¹²³ Исходя из этого, сторонники такого взгляда подчеркивают значение вины как обязательного условия наступления уголовно-процессуальной ответственности, причем считают, что она должна выражаться только в форме умысла,¹²⁴ а также указывают на необходимость отличать уголовно-процессуальное правонарушение как основание ответственности от так называемых правоприменительных ошибок, которые, по мысли этих исследователей, не влекут ответственности.¹²⁵

Применительно к вопросу о процессуальной ответственности обвинителей за обоснованность обвинения, нельзя согласиться с таким подходом. Необоснованное привлечение к уголовной ответственности в результате судебно-следственной ошибки наносит интересам личности и общества не меньший вред, чем умышленное осуждение заведомо невиновного. Утверждать, что за допущение правоприменительных ошибок никто не должен отвечать - значит поощрять формализм и безответственность в уголовном судопроизводстве. Поэтому представляется более правильным и по теоретическим, и по практическим соображениям считать основанием реализации уголовно-процессуальной ответственности неудовлетворительное исполнение субъектами ответственности возложенных на них обязанностей. Такой вывод со всей определенностью следует из разделяемого нами понимания сущности ответственности как средства обеспечения выполнения обязанностей. Думается, также, что виновность в неудовлетворительном выполнении процессуальных обязанностей может проявляться как в форме умысла, так и неосторожности (небрежности или самонадеянности),¹²⁶ причем бремя доказывания невиновности лежит на субъекте ответственности. Таким образом, возложение на обвинителя, в соответствии с принципом презумпции невиновности, обязанности доказывать обвинение, является основанием для применения к нему мер процессуальной ответственности в случае неудовлетворительного исполнения этой обязанности. Это вполне соответствует общетеоретическому положению о единстве прав и обязанностей, понимаемому «как корреляция их в правоотношениях, как взаимообусловленность прав и обязанностей одного субъекта (чтобы иметь права, необходимо нести обязанности)».¹²⁷

В этой связи следует заострить внимание на некоторых процессуальных обязанностях обвинителей и формах возможной ответственности за их неисполнение.

1. На обвинителя возложена центральная процессуальная обязанность - обязанность доказывать виновность. Эту обязанность он несет по отношению к государству, от которого обвинитель требует применения наказания, и по отношению к обвиняемому, который претерпевает существенные страдания, связанные с уголовным преследованием. Постановление судом оправдательного приговора констатирует неисполнение указанной обязанности, а значит влечет возникновение уголовно-процессуальной ответственности - штрафной по отношению к государству, правовосстановительной по отношению к обвиняемому, причем неважно, явилось ли предъявление необоснованного обвинения результатом злого умысла обвинителя или следствием его небрежности или самонадеянности.

2. Процессуальное значение обвинения исключительно велико, в связи с чем на обвинителя налагаются дополнительные обязанности, например, обязанность являться в судебное заседание и организовывать представление доказательств. Поскольку ответственность за выполнение этой обязанности обвинитель несет в первую очередь перед судом, т.е. государственным органом, то выполнение ее может с успехом обеспечиваться штрафными санкциями.

3. Обвинитель обладает широким объемом процессуальных прав, но эти права предоставлены ему для выполнения его процессуальной обязанности - доказывания виновности обвиняемого. Следовательно, уголовно-процессуальная ответственность обвинителя должна быть установлена и за недобросовестное использование им предоставленных полномочий. Здесь, на наш взгляд, приоритетную роль играют интересы правосудия, поэтому и ответственность обвинителя должна носить штрафной характер.

Отметим, что подобные соображения нашли отражение в новом уголовно-процессуальном законодательстве. Ч. 1 ст. 133 УПК РФ предусматривает, что вред, причиненный гражданину в результате уголовного преследования, возмещается государством в полном объеме независимо от вины органа дознания, дознавателя, следователя, прокурора и суда.