4 Балла (По с. Т. Аксакову)

№6

Давыдкина изба криво и одиноко стояла на краю деревни. Около нее не было ни двора, ни овина, ни амбара. Никого, кроме свиньи, которая, лежа в грязи, визжала у порога, не было около избы.

Нехлюдов прошел в сени, заглянул в пустые хлевушки и вошел в отворенную избу.

Показалась фигура Давыдки Белого, сидевшего на печи и большим кулаком протиравшего глаза. Медленно нагнув голову, он, зевая, взглянул в избу и, увидев барина, стал поворачиваться немного скорее, чем прежде, но все еще так тихо, что Нехлюдов успел три раза пройти от лужи к ткацкому станку и обратно, а Давыдка все еще слезал с печи. Давыдка Белый был действительно белый: и волоса, и тело, и лицо его – все было чрезвычайно бело. Он был высок ростом и очень толст, но толст, как бывают мужики, - не животом, а телом. Довольно красивое лицо его, с светло-голубыми спокойными глазами и с широкой, окладистой бородой, носило отпечаток болезненности. На нем не было заметно ни загара, ни румянца; оно все было какого-то бледного, желтоватого цвета и как будто все заплыло жиром или распухло. Руки его были покрыты тонкими белыми волосами. Он так разоспался, что никак не мог совсем открыть глаз и стоять не пошатываясь и не зевая.

Как только Давыдка опомнился от сна и стал понимать, что перед ним стоит барин, он сложил руки под живот, опустил голову, склонив ее немного набок, и не двигался ни одним членом. Он, казалось, желал, чтоб барин перестал говорить, а поскорее прибил его, даже больно прибил по пухлым щекам, но оставил в покое.

2 Балла (По л. Н. Толстому)

№7

Был тот особенный вечер, какой бывает только на Кавказе. Солнце зашло за горы, но было еще светло. Заря охватила треть неба, и на фоне ее резко отделялись бело-матовые громады гор. Воздух был редок, неподвижен и звучен. Длинная, в несколько верст, тень ложилась от гор. В степи, за рекой, по дорогам было пусто. Ежели редко-редко покажутся верховые, то казаки с кордона с удивлением всматриваются в даль и стараются догадаться, кто эти недобрые люди. Как вечер, так люди жмутся к жилью. И в садах становится пусто, как и во всей окрестности; но станица в эту пору особенно оживляется. Со всех сторон подвигается пешком, верхом и на скрипучих арбах народ. Девки в подоткнутых рубахах, с хворостинами, весело болтая, бегут к воротам навстречу скотине, которая толпится в облаке пыли и комаров. Сытые коровы и буйволицы разбредаются по улицам. Слышен резкий говор, веселый смех и визги, перебиваемые ревом скотины. Там казак с оружием, верхом, выпросившийся с кордона, подъезжает к хате и, перегибаясь к окну, постукивает в него, и вслед за стуком показывается красивая молодая голова казачки и слышатся улыбающиеся, ласковые речи. Там скуластый оборванный работник, приехав с камышом из степи, поворачивает скрипящую арбу, и скидывает ярмо с мотающих головами быков, и перекликается по-татарски с хозяином. Около лужи, занимающей почти всю улицу, с трудом лепясь по заборам, пробирается босая казачка с вязанкой дров за спиной, высоко поднимая рубаху. Казак-охотник шутя кричит: «Выше подними, срамница!» и целится в нее, и казачка опускает рубаху и роняет дрова. Старик казак, возвращаясь с рыбной ловли, несет еще бьющихся серебряных рыбешек и лезет через проломанный забор соседа, отдирая от забора зацепившийся зипун. На каждом дворе усиленная хлопотня, предшествующая тишине ночи.