Раздел 2. Культура России Нового времени

В настойчивом тяготении Серебряного века к «прекрасной яс­ности» (выражение М. Кузмина) идеализированного прошлого, в стремлении (до конца не реализуемом) к гармонии, неомраченной красоте, благородству духа и т.п. «невесомым» ценностям проявля­лось как раз отличие «серебра» культуры от ее «золота». Здесь при­сутствовало не столько сходство культурных эпох, состязающихся в своей эталонное™, «классичности», сколько ощущение последу­ющей эпохой своей «неполноценности» по сравнению с предше­ствующей. Ведь именно недостаток гармонии и «прекрасной ясно­сти», именно отсутствие цельности и универсальности влекло дея­телей культуры Серебряного века к идеалам и образцам века Золо­того. Эпохи сочетались между собой по принципу взаимной допол­няемости (и компенсации имеющихся различий). Век Золотой — в восприятии мыслителей и художников рубежа веков — нуждался в резкой модернизации и радикальном переосмыслении классичес­ких ценностей; век Серебряный жаждал гармонии, синтеза, цель­ности, которых у него, увы, не было, но которых так недоставало русской культуре для ее дальнейшего развития.

Чем сходны между собой, например, два великих русских по­эта — Пушкин и Блок? Сегодня их скорее можно представить как пару противоположностей: свет и тень, гармонию и разлад, ясность и смутность, оптимизм и неизбывную трагичность... И тем не менее в конце жизни, подводя итог своему творчеству и существованию, Блок в своей речи «О назначении поэта» (1921), ставшей его поэтическим и политическим завещанием, и в пос­леднем стихотворении «Пушкинскому Дому» (1921) обращается к «веселому имени» Пушкин не случайно, Пушкин для Блока — это образец служения культуре, исполнения миссии поэта, пре­одоления хаоса и внесения гармонии в мир; но в то же время это символ «тайной свободы» и «немой борьбы», творческого бреме­ни и трагической роли, торжества черни и гибели культуры. В жизни и судьбе Пушкина, в его творческом поиске и в его гибели от «отсутствия воздуха» Блок видит прообраз собственной траге­дии и бессмертие своего искусства.

Спустя целый век в истории русской культуры Пушкин сим­волически «рифмуется» с Блоком в большом и малом. После всего, что произошло в культуре и жизни после смерти Блока, мы склонны видеть в его творчестве столь же полное и совер­шенное воплощение поэтической гармонии и, главное, стремле­ние к ее достижению, как и в поэзии Пушкина. Век Золотой и

292

Лекция 18. Русский модерн (Серебряный зек}

век Серебряный оказались символически взаимосвязанными эпохами. В пушкинской эпохе представителей Серебряного века интересовало вовсе не то, что казалось важным современникам Пушкина, а прежде всего то, что в Золотом веке пушкинской эпохи осуждалось, осмеивалось, подвергалось критике непос­редственными предшественниками людей рубежа веков — Чер­нышевским, Добролюбовым, Писаревым, Ткачевым.

Все, что еще совсем недавно в критике и публицистике 60—70-х годов XIX века обличалось как «искусство для искусства», «чистая поэзия», «бубенчики» и «побрякушки» (так называемая художе­ственность), — все это к концу века вновь обрело духовную при­влекательность и культурную эталонность. Все то, над чем зло иронизировали Чернышевский и Добролюбов, поэты-«искровцы» и Салтыков-Щедрин, вызывало в Серебряном веке скорее интерес, сочувствие и энтузиазм. И, напротив, то, чем восхищались М. Ан­тонович и Д. Писарев, В. Зайцев и П. Ткачев, вызывало у людей Серебряного века скепсис, иронию, протест. Если Пушкин в оцен­ках Писарева представал воплощением российского филистерства, уходящего от решения злободневных проблем в идеализированный и эстетизированный мир возвышенных грез и бесплодных фанта­зий, то на рубеже ХГХ—XX веков подобный уход скорее пред­ставлялся героическим жестом, подвигом творчества.

После целой эпохи русского реализма ХГХ века, обнажавшего животрепещущие проблемы бытия и, далее, с жестокостью пози­тивиста-естествоиспытателя наблюдавшего и анализировавшего общественные язвы и болезни, незамутненный эстетизм Пушки­на и его современников, их наивное восприятие жизни как «трудной гармонии», их поэтическая созерцательность и нравственная цель­ность казались вовсе не такими уж наивными и простыми. Во всяком случае они представали гораздо более глубокими и непре­ходящими феноменами культуры, нежели социальные обличения и бытописательство, теория «среды», демократические и радика-листские идеи переустройства общества, сочувствие Достоевско­го «униженным и оскорбленным» и толстовские призывы к «оп­рощению» господствующих классов, погрязших в роскоши и раз­врате, сотрясавшие вторую половину ХГХ века.

В явлениях «чистого искусства» от Пушкина до Фета Серебря­ный век особенно привлекали их художественная многозначность и широкая ассоциативность, позволявшие символически (обобщенно или вариативно) интерпретировать образы и сюжеты, идеи и кар-

293