Раздел 2. Культура России Нового времени

екая Фелица — недаром именно «киргиз-кайсацкая царевна», а ее придворный сановник — лирический герой Державина — носит титул «мурзы»). Однако не следует преуменьшать роли знаковых атрибутов и культурной семантики российской влас­ти и общественной жизни России в XVIII веке: и опыты высо­чайшего законотворчества (знаменитый екатерининский «На­каз»), и апелляция к европейским авторитетам Вольтера, Дидро, Монтескье, Руссо, Лессинга, Гельвеция, и сама либеральная сти­листика официальной идеологии, и игра императрицы в демок­ратические принципы, и апология «просвещенной монархии» в «век Екатерины» — создавали определенную духовную и эмо­циональную атмосферу, благотворную для развития русской культуры не по одному лишь «мановению» монаршей воли, но в соответствии с логикой имманентного ее саморазвития, содей­ствовали расцвету профессионального творчества во всех сфе­рах культуры, стимулировали идейные, стилевые и жанровые искания деятелей культуры.

Все это создавало условия для расцвета русской дворянской культуры и развития плюрализма в различных сферах: литера­туре и философской мысли, науках и искусствах, архитектуре и государственном строительстве, эстетических вкусах и нрав­ственно-религиозных представлениях; это создавало также пред­посылки для все более широкого распространения идей и кон­цепций западно-европейского Просвещения среди образован­ных людей. Тот язык культуры, на котором изъяснялись между собой представители русской духовной и социальной элиты XVIII века, был принципиально важен не только для складывав­шейся социокультурной ситуации, но и для понимания назре­вавших тенденций дальнейшего исторического развития русской культуры. Поэтому изучение языковых процессов и коллизий в России XVIII века дает ключ к объяснению всей культурной па­радигмы русского Просвещения и ее дальнейшей эволюции в начале XIX века.

Впервые обретенный русской культурой действительный плю­рализм вкусов и стилей, ценностей и норм, традиций и идеалов не мог не отразиться на бытовом поведении людей XVIII века, которые, по сравнению с человеком Древней Руси, могли раз­виваться и реализовывать себя с неизмеримо большей степе­нью потенциальной свободы. Однако эта потенциальная свобо­да была осложнена принципиально новыми культурными функ-

194

Лекция 11. Русское Просвещение

циями как феноменов быта, так и особенностей поведения, от­крывшимися в результате «Петровских реформ». По существу, в бытовом поведении русского дворянства произошла настоя­щая революция: оио оказалось вписанным в иную норматив­ную систему и обрело новый культурный смысл.

Вот как характеризует смену культурной парадигмы в этом аспекте Ю.М. Лотман: «Русское дворянство после Петра I пере­жило изменение, значительно более глубокое, чем простая сме­на бытового уклада: та область, которая обычно отводится бес­сознательному, «естественному» поведению, сделалась сферой обучения. Возникали наставления, касающиеся норм бытового поведения, поскольку весь сложившийся в этой области уклад был отвергнут как неправильный и заменен «правильным» — европейским. В результате русский дворянин в петровскую и послепетровскую эпоху у себя на родине чувствовал себя «в положении иностранца»: «чужое, иностранное приобретает ха­рактер нормы»; «правильно вести себя — это вести себя по-иностранному, т.е. некоторым искусственным образом, в соот­ветствии с нормами чужой жизни» (или «правилами неродного языка»).

Формы поведения и бытового общения, бывшие на Западе «естественными и родными», а значит, «неощутимыми», в Рос­сии приобретали акцентированный, демонстративный характер. Получалось, что «европеизация акцентировала, а не стирала неевропейские черты быта, ибо для того, чтобы постоянно ощу­щать собственное поведение как иностранное, надо было не быть иностранцем», «надо было усваивать формы европейского быта, сохраняя внешний, «чужой», русский взгляд на них, надо было не становиться иностранцем, а вести себя кок иностранец». С другой стороны, «усвоение иностранных обычаев отнюдь не отменяло, а порой даже усиливало антагонизм по отношению к иностранцам». Те сферы жизни, которые поначалу восприни­мались как «естественные» и незначимые, стали ритуализиро­ванными и семиотизированными при инверсии. «Образ евро­пейской жизни удваивался в ритуализованной игре в европейс­кую жизнь. Каждодневное поведение становилось знаками каж­додневного поведения». Таким образом, «бытовая жизнь приоб­ретала черты театра».

Парадоксы культурно-исторического развития России в XVIII и в первой половине XIX веков получили концентрированное

195