госы_1 / готов.госник / 29 поэтика прозы чехов

29. поэтика прозы чехова

Первые сборники: «Пёстрые рассказы» (1886), «В сумерках» (1887).

Чехов вошел в литературу пародиями и юмористическими рассказами. Он дебютировал на страницах тогдашних журналов, которым требовались, в первую очередь, рассказы-миниатюры, рассказы-«сценки», рассчитанные на мгновенный комический эффект.

Чехов настойчиво стремился к краткости, к сжатому, плотному повествованию. Краткость формы и талантливость для него были синонимами.

Случай в театре («Смерть чиновника»), встреча на вокзале («Толстый и тонкий») – вот типичные для Чехова-юмориста ситуации, в которых он описывает обыденную жизнь. В них он раскрывает разнообразные сюжеты, представляющие различных героев. А типичный чеховский персонаж – это человек из толпы, один из многих. Смех он вызывает не какими-то странностями или причудами, а наоборот, своими в общем-то заурядными поступками. Эти поступки: взяточничество, чревоугодие, амбиции «маленького человека», льстивость.

Чаще, как видно из сотен чеховских произведений, страх перед властью и сильными мира сего заставляет обывателя приспосабливаться к обстановке. Так родилась почва для типа хамелеона – одного из художественных открытий Чехова-юмориста.

Композиционной особенностью чеховского рассказа является также прием «рассказа в рассказе», к которому автор часто прибегает. Так построены, например, рассказы «Крыжовник» и «Человек в футляре». Этот прием позволяет автору добиться в одно и то же время и объективности изложения, и экономии формы.

Чехов старается писать языком простым и легким для нас, понятным любому слою читателей. Простота языка – результат огромной, напряженной работы автора.

Чехов нередко использует прием преувеличения, чтобы глубже раскрыть комизм происходящего. Чиновник Червяков, случайно чихнувший в театре на лысину статскому советнику Бризжалову («Смерть чиновника»), надоедает ему со своими извинениями. И ко­гда вышедший из себя генерал выгоняет Червякова вон, тот не пере­носит потрясения и умирает. Чехов взял ситуацию, сходную с той, которая описана в гоголев­ской «Шинели». Но если Акакий Акакиевич возбуждает в читателе сочувствие и сострадание, то Червяков способен вызвать лишь пре­зрение и осуждение.

В рассказе «Маска» (1884) Чехов осудил трусость интеллиген­тов-либералов, тоже холопствующих перед сильными мира сего. Интеллигентное общество, собравшееся на бал-маскарад, возмущено безобразным поведением пьяного человека в маске, расположивше­гося с «мамзелями» пить вино в читальне. Редактор Жестяков даже вызывает дежурного старшину, потом полицмейстера, чтобы вывести буяна. Но когда человек срывает маску, все видят местного миллио­нера Пятигорова. И петушившиеся интеллигенты, растерянно пере­глядываясь и побледнев, начинают заискивать и лебезить перед ним. Чехов издевается над умильно подличающими интеллигентами.

Поздняя проза Чехова производит впечатление совершенно беспристрастного повествования, в котором, тем не менее, отчетливо присутствует авторское отношение к изображаемым событиям. Чехову удалось соединить, на первый взгляд, несоединимые вещи: объективность и глубоко личное, субъективное восприятие изображаемой действительности. Все это приводит к усложнению повествовательной структуры и созданию многоплановой системы точек зрения, которая проявляется в одновременном присутствии в тексте двух голосов, двух сознаний.

Творчество писателя конца 80-х - 900-х годов отличается яркими новаторскими приемами, творческими, художественными поисками, в том числе и языковыми. В это время формируется новая художественная манера, художественный метод, отличающийся идейно-тематической целостностью и языковым мастерством. Основой этого метода можно назвать отсутствие прямого авторского вмешательства, что проявляется большей частью в безличной повествовательной манере от 3-го лица, и полное проникновение во внутренний мир персонажа.

Основная тема рассказов, повестей, пьес, написанных Чеховым — жизнь обыкновенных русских людей, современников писателя. Чаще всего Чехов пишет об иллюзиях, заблуждениях, неадекватности поступков и несостоятельности жизненных программ («Попрыгунья», 1892; «Скрипка Ротшильда», 1894; «Учитель словесности», 1894; «Убийство», 1895; «Чайка», 1895; «Дядя Ваня», 1896). О ложных представлениях, овладевающих людьми и определяющих их судьбы, повествует каждый из рассказов «маленькой трилогии» (1898). Герои ее связаны скрытой общностью: гимназический учитель Беликов, который свел свою жизнь к следованию инструкциям и правилам, с его девизом «как бы чего не вышло» («Человек в футляре»), чиновник Чимша-Гималайский, который подчинил всю жизнь покупке имения с крыжовником («Крыжовник»), помещик Алехин, который, будучи влюблен, позволил сдерживающим соображениям настолько овладеть собой, что погибла сама любовь («О любви»), — каждый из них пытается подчинить жизнь какой-либо узкой программе, заключить ее в некий футляр. В первом рассказе трилогии футляр носит явно социально-политическую окраску: в «Человеке в футляре» Чехов дает краткую, точную, сатирическую, порой гротескную характеристику жизни всей космополитической интеллигенции.

Дама с собачкой.

Дмитрий Гуров, Анна Сергеевна.

Переход к новому состоянию Гурова, новому ощущению, что он живёт среди дикарей, которых интересуют только карты и обжорство, очень естественен. Чехов, вместо того чтобы описывать его настроение или нагнетать и без того трудное душевное состояние, поступает как настоящий художник: он замечает серый ковёр, сделанный из солдатского сукна, и чернильницу, тоже серую от пыли, с всадником со шляпой в поднятой руке и отбитой головой. Неожиданные маленькие повороты и лёгкость касаний — вот что поднимает Чехова над всеми русскими прозаиками до уровня Гоголя и Толстого.

Гурова смущало, что ложная сторона его жизни — служба в банке, хождение в клуб, ссоры, социальные обязанности — была явной, в то время как истинная и наиболее интересная пряталась за этой ложью.

История излагается самым естественным из возможных способов, так, как рассказывают о самом важном в жизни, неторопливо, не отвлекаясь и слегка приглушённым голосом. Точная глубокая характеристика достигается внимательным отбором и распределением незначительных, но поразительных деталей, с полным презрением к развёрнутому описанию, повтору и подчёркиванию, свойственным рядовым писателям. В любом описании каждая деталь подобрана так, чтобы залить светом всё действие.

Нет никакой особой морали, которую нужно было бы извлечь, и никакой особой идеи, которую нужно было бы уяснить.

Рассказ основан на системе волн, на оттенках того или иного настроения.

Контраст между поэзией и прозой, постоянно подчёркиваемый с такой проницательностью и юмором, в конечном счёте оказывается контрастом только для героев, мы же чувствуем — и это опять характерно для истинного гения, - что Чехову одинаково дорого и высокое, и низкое; ломоть арбуза, и фиолетовое море, и руки губернатора — всё это существенные детали, составляющие «красоту и убогость» мира.

Рассказ в действительности не кончается, поскольку до тех пор, пока люди живы, нет для них возможного и определённого завершения их несчастий, или надежд, или мчтаний.

Кажется, что рассказчик всё время изо всех сил стремится подметить детали, каждая из которых в иной прозе указывала бы на поворот в развитии действия: например, двое гимназистов в театре могли бы подслушать объяснение, и пошли бы слухи, или чернильница могла означать письмо, меняющее чтение рассказа. Но именно потому, что эти мелочи не имеют значения, бессмысленны, они крайне важны в создании атмосферы рассказа.

Разнообразие интонаций, мерцание прелестной иронии, подлинно художественная скупость характеристик, красочность деталей, замирание человеческой жизни — все эти чисто чеховские черты заливает и обступает радужно-расплывчатое марево.