Магистрам-литведам / Said

сти восточного человека к точности. Отмеченная им осо бенность в достаточной мере бесспорна, чтобы нуждаться в каком либо специальном обосновании. У нас была нью тонианская революция, а у них ее не было. Как мыслите ли, мы лучше них. Прекрасно, в итоге линии проведены почти таким же образом, как у Бальфура и Кромера. Тем не менее от британских империалистов Киссинджера от деляет шестьдесят лет или даже более. Многочисленные войны и революции убедительно доказали, что доньюто нианский профетический стиль, который Киссинджер связывает с «неточностью», присущей развивающимся странам и Европе эпохи до Венского собора, не столь уж безнадежен. И вновь, в отличие от Бальфура и Кромера, Киссинджер считает своим долгом выразить уважение к этой доньютонианской перспективе, поскольку «она про являет большую гибкость перед лицом современных ре волюционных беспорядков». Таким образом, долг челове ка в постньютонианском (реальном) мире состоит в том, чтобы «создавать интернациональный порядок до того, как кризис вынудит нас к этому», другими словами, нам еще предстоит найти способ, каким мы сможем держать развивающиеся страны в узде. Разве это не то же самое, что и кромеровский образ гармонично работающей ма шины, направленной в конечном счете на благо цен тральной власти и противостоящей развивающемуся миру?

Киссинджер, возможно, даже не подозревал, с каким обладающим давней традицией массивом знания он име ет дело, когда разрезал мир надвое в соответствии с раз личиями концепций реальности — доньютонианской и посленьютонианской. Однако это различение в точности соответствует тому, какое проводят ортодоксальные ори енталисты, разделяя мир на восточных и западных людей. Как и различение ориенталистов, различение Киссинд жера, несмотря на видимую нейтральность тона, все же не свободно от оценки. Такие слова, как «профетиче

74

ский», «точность», «внутренний», «эмпирическая реаль ность» и «порядок», разбросаны по всему тексту, и они ха рактеризуют привлекательные, знакомые, желательные достоинства, или же зловещие, странные, несущие с со бой беспорядок недостатки. И традиционные ориентали сты, как мы увидим далее, и Киссинджер представляют себе разницу между культурами, во первых, как разде ляющий их фронт, во вторых, как предложение Западу контролировать, обуздывать или каким либо иным обра зом управлять Востоком (через посредство более совер шенного знания и соответствующей власти). За счет ка ких последствий и какой ценой подобное воинствующее разделение поддерживалось, нет необходимости напоми нать.

Под киссинджеровский анализ хорошо — даже слиш ком хорошо — подходит еще одна иллюстрация. В фев ральском номере за 1972 год «American Journal of Psychiat ry» напечатано эссе Гарольда У. Глиддена (Glidden), кото рый представлен как отставной сотрудник Разведыва тельного бюро при Государственном департаменте Соеди ненных Штатов. Название эссе («Арабский мир»), его тон и обсуждаемые темы выдают в нем присутствие в высшей степени характерного ориенталистского мышления. Так, на четырех страницах в две колонки дан психологический портрет народа с более чем стомиллионным населением, причем за период в 1300 лет. При этом Глидден называет четыре источника своих взглядов: недавно вышедшая книга о Триполи, один из номеров египетской газеты «Аль Ахрам», периодическое издание Oriente Moderno20 и книгу известного ориенталиста Маджида Хаддури (Majid Khadduri). Сама же статья претендует на то, чтобы рас крыть «внутреннее функционирование поведения ара бов», которое с нашей точки зрения является «неправиль ным», но для арабов — «нормальным». После столь благо желательного начала нам говорят, что арабы во всем пред почитают конформизм, что они обитают в культуре сты

75

да,21 чья «система престижа» предполагает умение при влекать последователей и зависимых людей, клиентов (как бы походя нам сообщают, что «арабское общество ос новано ныне и всегда будет основано на системе отноше ний клиент—патрон»), что арабы могут действовать толь ко в конфликтных ситуациях, что их престиж основан ис ключительно на способности господствовать над други ми, что культура стыда — и тем самым ислам как тако вой — возводят в ранг добродетели месть (здесь Глидден торжествующе цитирует статью из номера от 29 июня 1970 год «Аль Ахрам», где говорится, что «в 1969 году в Египте в 1070 случаях убийства, где злоумышленников удалось задержать, 20 % убийств были основаны на стрем лении смыть обиду, в 30 % — на желании устранить реаль ную или воображаемую несправедливость и в 31 % — на мотиве кровной мести»), что если с западной точки зре ния «единственный рациональный выход для арабов — это помириться, … для арабов подобная ситуация направ ляется логикой иного типа, а стремление к объективности

варабской системе координат вовсе не является ценно стью».

Глидден продолжает, теперь даже с еще большим энту зиазмом: «Это примечательный факт, что пока арабская система ценностей требует абсолютной солидарности внутри группы, она в то же время способствует своего рода соперничеству среди ее членов, которое оказывает ся разрушительным для той же солидарности», в араб ском обществе только «успех принимается во внимание», а «цель оправдывает средства», арабы «естественным об разом» живут в мире, который «характеризуется тревож ностью, выраженной во всеобщих подозрительности и недоверии, что получило название диффузной (free flaoting) враждебности», «искусство уловок и ухищрений высоко развито в арабской жизни, как и в исламе в це лом», потребность араба в мести превосходит все прочее,

впротивном случае он будет ощущать «разрушающий его

76

Я» стыд. Тем самым, если «западные люди высоко ставят в своей системе ценностей мир» и если «мы обладаем развитым сознанием ценности времени», для арабов все это обстоит иначе. «В действительности,— говорят нам,— в арабском племенном обществе (откуда происхо дят арабские ценности) раздор, а вовсе не мир был нор мальным положением дел, и потому набеги были одним из двух основных способов поддержания экономики». Целью такого научного исследования было просто на просто показать, что на западной и восточной шкалах ценности «сравнительные позиции элементов совершен но различны».*

Вот подлинный апогей ориенталистской самонадеян ности. Не просто утверждаются расхожие общие места, но попирается само достоинство истины, нет никаких попыток увязать теоретические характеристики черт восточного человека с его поведением в реальном мире. С одной стороны, есть западные люди, и, с другой, есть восточные люди, арабы. Первые (порядок не важен) ра циональны, миролюбивы, либеральны, логичны, спо собны придерживаться реальных ценностей, лишены природной подозрительности; последние не обладают ни одной из этих черт. Из какого коллективного или хотя бы партикуляризированного взгляда на Восток ро ждаются подобные суждения? Какие специальные на выки, какое имагинативное давление, какие институты и традиции, какие культурные силы задают подобное сходство в описаниях Востока между Кромером, Баль фуром и нашими современными государственными дея телями?

* Glidden, Harold W. The Arab World // American Journal of Psy chiatry. Vol. 128, no. 8. February 1972. P. 984–988.

77

II

Имагинативная география и ее репрезентации: ориентализация Востока

Строго говоря, ориентализм — это сфера научного ис следования. На христианском Западе официальный от счет ориентализма ведется от решения Венского церков ного собора в 1312 году открыть ряд кафедр «арабского, греческого, древнееврейского и сирийского языков в Па риже, Оксфорде, Болонье, Авиньоне и Саламанке».* Тем не менее, любой разговор об ориентализме должен учиты вать не только профессиональных ориенталистов и их труды, но также и само представление об этом поле иссле дования, которое основывается на географической, куль турной, лингвистической и этнической категории под на званием «Восток». Поля [исследований], конечно же, соз даются людьми. Со временем они приобретают связность

* Southern R. W. Western Views of Islam in the Middle Ages. Cam bridge, Mass.; Harvard University Press, 1962. P. 72. См. также: Dvornik, Francis. The Ecumenical Councils. New York: Hawthorn Books, 1961. P. 65–66: «Особый интерес представляет одиннадцатый канон, оп ределяющий, что кафедры для преподавания древнееврейского, греческого, арабского и халдейского должны быть созданы при главных университетах. Это предложение исходило от Раймонда Луллия, который отстаивал необходимость изучения арабского как лучшее средство для обращения арабов. Хотя канон остался практи чески без последствий, поскольку трудно было найти достаточное количество преподавателей восточных языков, сам факт его приня тия говорит о росте миссионерских настроений на Западе. Григо рий X надеялся также на обращение монголов, а францисканские монахи в своем миссионерском рвении проникли в самые глубины Азии. Несмотря на то, что эти цели не были достигнуты, миссионер ский дух продолжал развиваться». См.: Fück, Johann W. Die Arabi schen Studien in Europa bis in den Anfang des 20 Jahrhunderts. Leipzig: Otto Harrassowitz, 1955.

78

и целостность, потому что ученые так или иначе посвяща ют себя тому, что представляется им надлежащим предме том исследования. Однако совершенно ясно, что поле ис следования в действительности редко когда задается так уж просто, как об этом говорит большинство его ревност ных сторонников,— обычно это ученые, профессора, экс перты и тому подобные. Кроме того, это поле может даже в самых традиционных дисциплинах, таких как филоло гия, история или теология, изменяться столь радикально, что универсальное определение предмета исследования оказывается практически невозможным. Определенно, именно так обстоит дело с ориентализмом, причем по са мым любопытным причинам.

Говоря о научной специализации как о географическом «поле», мы отчетливо понимаем, что в случае ориентализ ма никто даже представить себе не может какое то сим метричное поле под названием «оксидентализм».22 В этом виден особый, можно даже сказать, аномальный подход ориентализма. Хотя многие научные дисциплины пред полагают определенную позицию в отношении, так ска зать, человеческого материала (историки судят о прошлом человечества, исходя из определенной удобной позиции в настоящем), подобная фиксированная, более или менее тотальная географическая позиция в отношении столь разнообразных социальных, лингвистических, политиче ских и исторических реалий беспрецедентна. Специалист по классическим языкам, по романистике, даже америка нист,— все они фокусируются на сравнительно неболь шой части мира, вовсе не претендуя на то, чтобы зани маться половиной мира. Но ориенталисты традиционно занимаются Востоком (специалист по исламскому праву, как и эксперт по китайским диалектам в равной мере на зывают себя ориенталистами). Мы должны научиться принимать огромный, почти необъятный размер этой сферы плюс практически бесконечную возможность ее дробления в качестве одной из главных характеристик

79

ориентализма — характеристики, которая отчетливо про ступает в беспорядочной амальгаме имперской неопреде ленности и точных деталей.

Все это является описанием ориентализма как акаде мической дисциплины. Суффикс «изм» в слове «ориента лизм» служит для того, чтобы настаивать на отличии этой дисциплины от всех остальных. Правилом в академиче ском развитии ориентализма было расширение его мас штаба, а не повышение степени избирательности. Ренес сансные ориенталисты, такие как Эрпений (Erpenius) и Гийом Постель (Guillame Postel), были преимущественно специалистами по библейским языкам, хотя Постель и хвалился, что может пройти через всю Азию вплоть до Китая без переводчика. В целом до середины XVIII века ориенталистами были ученые, занимавшиеся библеисти кой, изучавшие семитские языки, специалисты по исламу или, коль скоро иезуиты заново открыли для изучения Китай, синологи. Однако вся срединная часть Азии не была освоена в академическом отношении вплоть до кон ца XIX века, пока Анкетиль Дюперрон и сэр Уильям Джонс не смогли внятно продемонстрировать исключи тельное богатство авестийского языка и санскрита. К се редине XIX века ориентализм стал столь обширной со кровищницей учености, какую себе только можно пред ставить. Существует два надежных показателя этого ново го, победоносного эклектизма. Один из них — энцикло педическое описание ориентализма приблизительно с 1765 по 1850 год, данное Раймоном Швабом в его «Вос точном Возрождении».* Помимо научного исследования

* Schwab, Raymond. La Renaissance orientale. Paris: Payot, 1950. См. также: Barthold V.$V. La Découverte de l'Asie: Histoire de l'orientalisme en Europe et en Russie. Trans. B. Nikitine. Paris: Payot, 1947, и соответ ствующие страницы в: Benfey, Theodor. Geschichte der Sprachwissen schaft und Orientalischen Philologie in Deutschland. Munich: Gottaf schen, 1869. По поводу поучительного различия см.: Monroe, James T. Islam and the Arabs in Spanish Scholarship. Leiden: E. J. Brill, 1970.

80

Востока, которым занимались на протяжении этого пе риода ученые профессионалы, в Европе разворачивается настоящая эпидемия увлечения Востоком, затронувшая практически каждого крупного поэта, эссеиста и филосо фа того периода. Шваб считает, что термин «восточный» обозначает энтузиазм любителей и профессионалов ко всему связанному с Азией, что было синонимом всего эк зотического, таинственного, глубокого и плодовитого. Это представляет собой дальнейшее распространение на Восток аналогичного энтузиазма Европы в отношении Греции и античного Рима в эпоху Высокого Возрождения. В 1829 году Виктор Гюго выразил эту смену направлений следующим образом: «Au siècle de Louis XIV on était helléniste, maintenant on est orientaliste».* 23 Таким образом, ориенталист XIX века был либо ученым (синологом, ис ламистом, индоевропеистом), либо талантливым энту зиастом («Восточные мотивы» Гюго, «Западно восточный диван» Гете), или же тем и другим одновременно (Ричард Бертон, Эдвард Лэйн, Фридрих Шлегель).

Второй показатель того исключительного характера, который ориентализм приобрел после Венского собора, можно найти в хрониках XIX века самого этого предмет ного поля. Наиболее полным в этом отношении является «Vingt sept Ans d'histoire des etudes orientales» Жюля Моля (Jules Mohl)24 — двухтомный обзор всего достойного вни мания, что произошло в ориентализме между 1840 и 1867 годами.** Моль был секретарем Азиатского общест ва в Париже, а Париж в первой половине XIX века был столицей ориенталистского мира (и даже, согласно Валь теру Беньямину, столицей XIX века вообще). Таким обра

* Hugo, Victor. Oeuvres poétiques / Éd. Pierre Albouy. Paris: Galli mard, 1964. Vol. 1. P. 580.

** Mohl, Jules. Vingt sept Ans d'histoire des études orientales: Rapports faits à la Société asiatique de Paris de 1840 à 1867. 2 vols. Paris: Reinwald, 1879–1880.

81

зом, положение Моля в Обществе как нельзя более соот ветствовало центральной позиции в ориентализме в це лом. Едва ли найдется что либо, сделанное европейскими учеными и имеющее отношение к Азии на протяжении этих 27 лет, что Моль не включил бы в свои «études orientales». Его заметки касаются, конечно, прежде всего публикаций, но спектр опубликованного материала, представляющего интерес для ученых ориенталистов, по истине поражает. Это и арабский язык, и бесчисленные индийские диалекты, древнееврейский, пехлеви, асси рийский, вавилонский, монгольский, китайский, бир манский, месопотамский, яванский языки: список счи тавшихся ориенталистскими филологических работ бес конечен. Более того, ориенталистские исследования охватывают собой все, от редактирования и перевода тек стов — до нумизматики, антропологии, археологии, со циологии, экономики, истории, литературы и культуро логии в каждой из известных азиатских и северо амери канских цивилизаций, древних и современных. «История европейских ориенталистов в XII—XIX столетиях (1868–1870)» Гюстава Дюга (Gustave Dugat)* — это исто рия лишь основных фигур, но и здесь спектр представлен ного не менее широк, чем у Моля.

Подобный эклектизм имеет тем не менее свои белые пятна. Академические ориенталисты по большей части интересовались классическим периодом предмета сво его изучения — языка или общества. И до самого конца века, за единственным важным исключением наполео новского Института Египта, серьезного внимания ака демическому изучению современного, или реального Востока не уделялось. Более того, в общем и целом Вос ток, который они изучали, был миром текстов. Восток оказывал влияние посредством книг и манускриптов, в

* Dugat, Gustave. Histoire des orientalistes de l'Europe du XIIe au XIXe siècle. 2 vols. Paris: Adrien Maisonneuve, 1868–1870.

82

отличие, как это было в случае с влиянием Греции на Ре нессанс, от воздействия через миметические артефак ты — скульптуру и керамику. Даже самый контакт ори енталистов с Востоком носил текстуальный характер, так что, как сообщают некоторые немецкие ориентали сты начала XIX века, первый же взгляд на восьмирукую индийскую статую полностью отбил у них вкус к ориен талистике.* Когда ученый ориенталист путешествовал по стране своей специализации, то неизменно рассмат ривал ее сквозь неоспоримые абстрактные максимы по поводу «цивилизации». Редко когда ориенталистов ин тересовало что нибудь еще помимо доказательства вер ности этих банальных «истин», добываемых через их применение (впрочем, без особого успеха) к непони мающим, а следовательно, выродившимся туземцам. Наконец, сами сила и масштаб ориентализма породили не только громадный объем конкретного знания о Вос токе, но также и знание, так сказать, второго порядка, сокрытого в таких областях, как «восточная» сказка, ми фология таинственного Востока, представление об ази атской непостижимости,— живущего своей собственной жизнью. Это было то, что В. Дж. Кирнан (Kiernan) кста ти назвал «коллективными грезами Европы о Восто ке».** Одним из счастливых следствий этого обстоятель ства было то, что значительное число крупнейших писа телей XIX века были восторженными поклонниками Востока: думаю, что совершенно корректно говорить об ориентализме как о литературном жанре, представлен ном такими именами, как Гюго, Гете, Нерваль, Флобер, Фитцджеральд и многие другие. Неизбежным дополне нием такой работы является своего рода диффузная ми фология Востока — Восток, который ведет свой счет не

* См.: Gérard, René. L'Orient et la pensée romantique allemande. Paris: Didier, 1963. P. 112.

** Kiernan. Lords of Human Kind. P. 131.

83