Магистрам-литведам / Said

и его критика американской политики по отношению к Ближнему Востоку. Его лекции о войне в Ираке были уже не просто критическими, а откровенно злыми. Как он коммен тировал 11 сентября, читатель может догадаться сам. В даль нейшем он говорил и писал, что «высокомерие американ ской империи» после разрушения башен близнецов пере шло грань, отделяющую заботу о своей безопасности от па ранойи.

К тому времени Саид уже давно жил со смертельным диаг нозом: лейкемия, рак крови. На этом фоне развивалась рако вая опухоль. Врачи честно сказали, что положение безнадеж но.

Саид, однако, очень не хотел умирать. Он шел на самые радикальные эксперименты с собственной болезнью: риско ванная химиотерапия, облучение, новые лекарства — все что угодно. При этом он отказывался вести жизнь больного, не принимал болезни как способа существования. Он продол жал писать, читать лекции, давать интервью, заглядывая в больничную палату как на работу — нудную, но необходи мую. В самые последние годы он возвратился к занятиям му зыкой. Его жизнь становилась все интенсивнее: он знал, что времени ему отпущено мало.

Он продержался двенадцать лет. Последнюю свою статью он закончил за несколько дней до смерти.

7

В нашем рассказе зияет провал в самой середине. Мы ни чего не сказали о главной книге Саида, которая, собственно, и сделала его знаменитым, книге, выдержавшей массу пере изданий, вызвавшей шквал критики, сделавшей эпоху в «по стколониальных исследованиях», то есть собственно об «Ориентализме».

Собственно «Ориентализм» — перед вами. Возможно, вы уже прочли книгу. Она не нуждается в пересказе, а делать вы

625

воды — прерогатива читателя. Тем не менее прогулка по ок рестностям текста может оказаться занятной.

Сначала об обстоятельствах написания. Первые тексты, связанные с затрагиваемой в книге проблематикой, Саид на чал писать еще в конце шестидесятых. Однако над книгой он работал в 1975–1976 годах (про обстоятельства написания см. Введение). Для автора это было время творческого и лич ного акме: впоследствии он вспоминал эти годы чуть ли не как самые счастливые в жизни. Книга писалась легко, «еди ным духом». Несомненно, она была любимым творением Саида. Впоследствии он, впрочем, делал попытки освобо диться от ее влияния, по крайней мере на себя. Оставаться заложником своего главного труда он не хотел, но и никогда от него не отрекался.

Когда Саида спрашивали, откуда взялся сам замысел «Ориентализма», он обычно отвечал, что началом работы было тщательное изучение всего, что было написано в евро пейской литературе о Ближнем Востоке. «Все это не соответ ствовало моему опыту»,— добавлял он. В конце концов он пришел к выводу, что речь идет не о случайных искажениях,

ао системе, причем системе, встроенной в экономическую и политическую жизнь Запада. «Серьезное историческое ис следование должно начинаться с признания того факта, что культура вовлечена в политику»,— говорил Саид. «Я пытался читать книги не как шедевры, которым нужно поклоняться,

акак тексты, которые должны быть рассмотрены в историче ской плоскости».

Отдельный вопрос — является ли «Ориентализм» научной книгой? Ответ не так прост, как может показаться: «туда или сюда». Статус гуманитарных исследований всегда был в этом отношении размыт, более того, эта размытость принципи альна и неустранима — ну хотя бы потому, что хорошая гума нитарная книга должна быть еще и хорошо написана, то есть

xlviii Это правило соблюдали даже суровые структуралисты: Барт или Леви Стросс были прекрасными литераторами, несмотря на все свои схемы и черточки.

626

быть хотя бы каким то боком «литературой».xlviii Становя щийся статус «cultural studies» предполагает еще и третью компоненту — ангажированность, причем ангажирован ность не надрывную (в стилистике Золя и Сартра), но, на против, поданную в качестве высшей формы академизма. Ирония зашифровывается в изящной сноске, убийственный сарказм упаковывается в две поставленные встык цитаты, жесткое обвинение формулируется языком учебника мате матики. Этим инструментарием Саид владел великолепно, хотя иногда все таки срывался на обычную речь взволнован ного и обиженного человека. Последующие мастера «по стколониальных», «гендерных» и прочих «таких» дисциплин доведут это искусство до совершенстваxlix — но учились они, в частности, у «Ориентализма»… Все это, повторяем, не от меняет научного статуса книги. Не отменяет его и то, что сам Саид однажды назвал свое сочинение «памфлетом». Научный памфлет — да, что то вроде этого.

Впрочем, памфлет — вполне определенный жанр. По Брогкаузу и Ефрону, «вид политической литературы, брошю ра или статья резко обличительного содержания; от пасквиля отличается тем, что касается не личной жизни, а обществен ной деятельности». Что предполагает предмет обличения.

Его Саид сформулировал в явном виде в «Культуре и им периализме»: «как сложились те понятия и особенности в восприятии мира, которые позволили порядочным мужчи нам и женщинам принимать идею, что удаленные террито рии и населяющие их народы должны быть покорены?»

xlix Сравните бытовое «Мужики козлы завсегда баб за дур держат» — и холодно феминистический отщелк той же идеи: «Традиционная муж ская психология не способна вместить в себя интеллектуальный опыт женщины, что обыкновенно рационализируется через сомнение в ее „умственных способностях“, то есть прежде всего в способности убе дить мужчину в собственной полноценности». Вторая фраза звучит куда убедительнее, не правда ли?

627

8

Сначала сделаем нечто вроде выжимки из выводов самого Саида. Это горький настой; разбавим его своими соображе ниями, дополняющими картину, рисуемую автором. Прой дем сквозь книгу — и дальше.

Отношение Запада к Востоку было установлено — сразу и навсегда — в первой и самой великой западной книге по ис тории — Геродотом, писавшем о греко персидских войнах. Набор штампов, определяющих отношение к «бородатым варварам в женском платье», с тех пор менялся очень мало. Не были они и оригинальны. Персы низки и корыстны; их культура низка и недостойна; они напали первыми; если они побеждали, то лишь благодаря своей несметной числен ностиl и коварству, греки же побеждали мужеством, воинской выучкой и предусмотрительностью; персы порочны и жено подобны, не знают свободы и живут в рабстве, что вполне за служили. Абсолютно такой же набор самооправданий и са мовосхвалений, поданный в негативе — как набор оскорбле ний в адрес побежденного, но не добитого врага — можно встретить в любых рассказах о войне. По сути, это вечный об$ раз противника. Запад (тогда — греческий) спроецировал его на весь незападный мир, «Азию», будущий «Восток».

Однако у того же Геродота есть описания путешествий по «восточным» — как мы сейчас бы назвали их — странам. Тут тон меняется: оказывается, в Египте или Ливии есть немало интересных диковинок, редкостей, богатств (богатство — разновидность редкости). Однако все эти интересности пло$ хо лежат — у Геродота и у всех дальнейших путешественни ков по Востоку все время проскальзывает интонация, что все диковинки варваров хуже используются и находятся в боль шем небрежении, чем у греков. Впоследствии дело поправи ли: Британский Музейli и прочие культурные заведения За

l Сейчас уже можно сказать с уверенностью, что гигантские цифры численности персидских войск, приводимые Геродотом, мягко говоря, преувеличены.

li Скромно именуемый «Музеем всех цивилизаций».

628

пада спасли от восточного варварства множество ценных ве щей начиная от золота фараонов и кончая мрамором Парфе нона… Нематериальные ценности — например, культур ные — тоже интересны и тоже желанны… В целом «Ори ент» — это еще и вечный образ добычи.

Теперь «подпустим гендера». Противник и добыча как единое целое есть женщина. Во всяком случае, в той системе координат, где есть противник и добыча, дело обстоит имен но так. Восток в целом, таким образом, приобретает фемин ные черты. Это красавица, ждущая, чтобы ее соблазнили, похитили и изнасиловали. Разумеется, она в этом не призна ется — женщины вообще скрывают свои чувства — но на стоящий мужчина (Запад) всегда знает, чего они хотят на са мом деле. Не забудем про плетку, как советовал Ницше.

Разумеется, женщина может и даже должна быть и объек том мечтаний. В отличие от мужчины, который весь дан в своей полноте сразу,— он есть то, чем является,— для того, чтобы познать женщину, нужна фантазия. Воображение раз матывает бесконечные покрывала, в которые она прячет свои прелести. Кстати: если прелести оказываются не столь прелестны, в этом виновата женщина. Саид пишет об «ори ентальной романтике» — «всякий непосредственный кон такт с реальным Востоком оборачивался ироничным ком ментарием к его романтической оценке». Та же претензия всегда выдвигается и к женщине: она должна соответство вать идеалу, сложившему в голове своего покорителя, или она окажется (точнее, останется) виноватой перед ним — ка ковую вину придется долго заглаживать. Восток виновен пе ред Западом уж тем, что он не таков, каким его увидел вос торженный и жадный взор белого человека. Поэтому, чем

lii Юридический статус подмандатных территорий категории «А» — таких, как Палестина — был ближе всего к статусу юридически недее способного по возрасту лица с оформленным опекунством: по достиже нию совершеннолетия он обретает права. Статус классических колоний был иным — здесь, скорее, шла речь о чем то вроде опеки над неполно ценными. Отсюда, собственно, растут корни классического британско

629

больше он углубляется в плоть Востока, тем меньше испыты вает угрызений совести, даже если бы они у него были.

Что Запад хочет сделать с Востоком? Понятие колонии — ближайший политический аналог понятия наложницы (не за бываем, что «Восток» в сознании Запада — край гаремов). Сильные государства имеют много наложниц и получают по лагающееся наслаждение. Впрочем, викторианское (точнее, общезападное) лицемерие заставляет маскировать узаконен ный промискуитет подо что то другое. Например, под «опе кунство»,lii под «воспитание и обучение», благо в западной тра диции — со времен все тех же греков — это связанные вещи,— или под «лечение» (врач может делать больному больно).

Отдельная, но заслуживающая внимания тема — диалек тика «свободы» и «культуры». Запад присваивает себе и то и другое: его сыны смелы, потому что свободны, и в то же вре

го расизма: идея «неполноценных рас» оправдывала и соответствую щую политику. Антиколоникальный и постколониальный дискурс в свою очередь взял на вооружение «антирасистскую» риторику, разрабо танную в США совсем для других целей (конкретно — для оправдания агрессии янки против Юга). Это было огромным везением: белые люди сами дали дикарям в руки оружие, которым они сражались друг с дру гом. Вполне возможно, что в ином случае история второй половины XX века пошла бы иными путями.

liii Приведу современный пример. Предположим, некий россиянин, посетивший Европу и Соединенные Штаты, возвращается в Россию и рассказывает друзьям и знакомым, что Запад — несвободное общество. Он аргументирует это тем, что в Америке повсеместно запрещено куре ние, в европейских странах невозможно плюнуть на улице, не нарвав шись на штраф, про бутылки пива в пакетах и так далее. Разумеется, друзья и знакомые поднимают его на смех, говоря, что все вышепере численное — проявления высокой культуры, а его реакция — азиатская дикость. Однако именно такой была реакция западных исследователей Востока на столкновение с чужими обычаями: всякий запрет они вос принимали как проявление «рабского духа» и «деспотизма» и ставили себе в заслугу отсутствие такового у себя на родине. С другой стороны, свои собственные табу они ценили очень высоко, как проявление именно культуры. Поэтому закрытые лица восточных женщин означа ют «рабство», подмывание из кувшина после посещения туалета в луч шем случае — смешно, а вот невозможность помыть руки или грязные полы — это проявление дикости и бескультурья.

630

мя исполнены высокой культуры. Если коротко, то под «культурой» обычно понимаются западные обычаи, под «свободой» — свобода от обычаев незападных.liii Обратной стороной является «дикость» восточных людей (то есть их незнакомство или нежелание следовать западным табу и по клоняться западным тотемам) и их «рабство» (то есть следо вание собственным обычаям).

liv Разберем, как работает эта система встроенных метафор, и заодно выполним небольшое упражнение в ориенталистской литературной критике.

Мы намеренно обращаемся к материалу, максимально далекому от саидовских анализов. Возьмем известнейшее место из набоковской «Лолиты»: сцену из начала второй части, когда Гумберт оправдывает себя перед девочкой. Приведем отрывок в двух вариантах — англий ском и набоковском русском.

Итак, Гумберт говорит:

…Что бы ни произошло, я останусь твоим опекуном и, если ты бу дешь вести себя хорошо, надеюсь, что в близком будущем суд узаконит мое опекунство. Забудем, однако, Долорес Гейз, так называемую судеб ную терминологию — терминологию, находящую рациональным опре деление: «развратное и любострастное сожительство». Я вовсе не пре ступный сексуальный психопат, позволяющий себе непристойные вольности с ребенком. Растлением занимался Чарли Хольмс; я же зани маюсь растением, детским растением, требующим особого ухода: обра ти внимание на тонкое различие между обоими терминами.

В английском оригинале это выглядит так:

Through thick and thin I will still stay your guardian, and if you are good, I hope a court may legalize that guardianship before long. Let us, however, forget, Dolores Haze, so called legal terminology, terminology that accepts as rational the term «lewd and lascivious cohabitation». I am not a criminal sexual psychopath taking indecent liberties with a child. The rapist was Charlie Holmes; I am the therapist — a matter of nice spacing in the way of distinction. I am your daddum, Lo. (Я не криминальный сексуальный психопат, позволяющий себе непристойные вольности с ребенком. Развратителем (rapist) был Чарли Хольмс; я же — терапевт (therapist), здесь тонкая разница.)

Перед нами типичный «ориенталистский» дискурс: сексуальное ис пользование оправдывается внешне (через право опекунства) и внут ренне — через необходимость помощи в развитии. Где то рядом должна быть и ссылочка на обычаи какой нибудь экзотической восточной страны (разумеется, описанные в ученой книжке). А вот и она:

631

Понятное дело, право называть свои порядки хорошими словами «свобода» и «культура», а восточные — «дикостью» и «рабством» подкрепляется киплинговским аргументом — пулеметом: «у нас есть „Максим“, а у вас его нет». Когда же Востоку удается заполучить в руки оружие, превосходящее или сравнимое с западным, это оружие объявляется «неза конным», «нелегальным», «преступным». Вторжение в Ирак было оправдано тем, что Саддам Хусейн якобы пытался ов ладеть атомным и биологическим оружием. Ничего подоб ного найдено не было и быть не могло, но штампы сработали безотказно.liv

Но есть еще и тайная, мякотная подкладка ориенталист ского дискурса — «Восток» как запрещенный соблазн. «Из

Смотри, моя крошка, что в ней говорится. Цитирую: «нормальная девочка» — нормальная, заметь — «нормальная девочка обычно прила гает все усилия к тому, чтобы понравиться отцу. Она в нем чувствует предтечу желанного, неуловимого мужчины». […] Но что именно хочет сказать эта бодрая книжка словом «общение», какое такое «общение» рекомендует она? Опять цитирую: «Среди сицилийцев половые сноше ния между отцом и дочерью принимаются, как нечто естественное, и на девочку, участвующую в этих сношениях, не глядит с порицанием соци альный строй, к которому она принадлежит». Я высоко уважаю сици лийцев,— это великолепные атлеты, великолепные музыканты, вели колепные, честнейшие люди, Лолита, и великолепные любовники.

Достаточно сравнить этот отрывок со стандартными ходами запад ной пропаганды в отношении восточной политики, чтобы заметить то ждество мыслительных ходов. Вот, например, обобщенное резюме аме риканской позиции по Ираку. «Совет безопасности ООН дал Америке разрешение на военную операцию — и, будьте уверены, он узаконит наше право контролировать освобожденные территории. Забудем, од нако, арабы, так называемую левацкую демагогию — демагогию, нахо дящую рациональным определение: „подлая и незаконная оккупация“. Мы вовсе не преступные имперские завоеватели, позволяющие себе незаконное вмешательство во внутренние дела слабой страны. Вашим губителем был Саддам Хуссейн, мы же — освободители, обратите внима ние на тонкое различие между обоими терминами».

lv Но и не только: жаркий климат, восточная кухня, сладости, долгий сон, баня,— все это воспевалось и романтизировалось как набор маня щих и запретных удовольствий, которыми грех не воспользоваться, тем более что родные дисциплинирующие инстанции этого не увидят.

632

вестно», что дикие обычаи Востока позволяют реализовать самые потаенные и сладостные желания зажатого в тиски публичной морали европейца. Здесь возникает особенная любовь к Востоку как неисчерпаемому источнику удовольст вий, связанных прежде всего с властью и сексуальностью.lv Ницшевская плетка превращается в аппетитную морковку. Молодому английскому офицеру викторианской эпохи было за чем ехать за море и воевать с туземцами.

Наконец, последнее, самое тонкое — восточная духов$ ность. Саид прошел мимо фигур типа Блаватской или — что должно было быть ему ближе — Гюрджиева. Между тем дея тельность этих людей — как, впрочем, и патентованно вос точных учителей, всех этих «суфиев» и «гуру» — крайне важ на для Запада даже идеологически: через Восток идет отмы$ вание новых идеологических и религиозных разработок (в том же смысле, в каком говорят об отмывании денег). Гес севское «паломничество в Страну Востока» оборачивается проведением операций через духовный оффшор, где Запад продает Западу очередной «опиум для народа».lvi

Теперь возьмем подзорную трубу. Как устроен «ориента листский» Восток?

Нечего смотреть на географические карты — тут важна се мантика. Для европейцев Восток — это сложно устроенный мир, воротами в который является Ближний Восток, прежде всего Левант. В семантическом пространстве это точка пере сечения нескольких систем предрассудков. В частности, на европейском отношении к Ближнему Востоку лежит тенью древняя ненависть к уничтоженной Византии (Саид, кажет ся, недооценивает это обстоятельство, а зря). Другая тень — отношение к евреям и иудаизму (здесь Саид подробен до за нудства). Образы византийца и иудея отбрасываются на

lvi Как, впрочем, и обычный опиум. Нелегальное производство, свя занное прежде всего с нелегальными удовольствиями — архетипичным здесь является наркопроизводство — систематически выносится на Восток. Оно же служит механизмом закабаления все того же Востока. Не нужно забывать, что одним из главных орудий освоения Западом тех же Индии и Китая были именно наркотики (история «опиумных войн» в этом смысле более чем поучительна).

633

«араба», который, впрочем, имеет и свое собственное лицо, лицо старого врага, с которым не поделили Иерусалим.

Из этой точки идут две линии, на карте — вниз и направо: Африка и Индия. То, что Африка — Восток, нет никаких со мнений: Египет, Алжир, Эфиопия, потом вниз, к неизвест ным истокам Нила. Градиент изменения по направлению к югу — одичание: от сравнительно цивилизованного Египта с пирамидами и хорошей кухней и вплоть до джунглей. Негри тянские области — уже даже не «Восток», а «Юг», то есть об ласть, стоящая еще ниже по уровню развития, чем «Восток». Важна и сторона света: восточный берег Африки восприни мается именно как «восточный» в ориенталистском смысле, Западный Берег — царство черной тьмы, край работорговцев и невольников, «Юг» как таковой. Они сходятся на пустых землях Африканского Рога, где Сесиль Родс воздвигает но вые «белые королевства» Южной Африки.

Путь направо — это путь в Индию и потом в Китай. Гради ент — одряхление: Ближний Восток еще относительно молод (отсюда амбивалентность в оценке ислама, который оказы вается то «ветхим», то «новым»; арабы — «старые» люди, ис поведующие «молодую» религию), Индия — звенящая ко пилка тысячелетий, Китай — нечто дряхлое, разложившееся от старости, пережевывающее смутные воспоминания неза памятных времен, каких то там «царств Ся» или «Шан Ян». Сбоку — Япония. Японцы противоположны арабам: моло дой народ, попавший под власть древней культуры. Отсюда и легкость выписывания Японии из «Востока»: ребята одума лись, перестали заниматься китайскими штучками и стали строить железные дороги, начинять снаряды «шимозой» и воевать с русскими (кстати, последнее обстоятельство само по себе является признаком цивилизованности).

lvii Маргарет Мид (Margaret Mead, 1901–1978) считается самым извест ным американским антропологом ХХ века. Этим она обязана главным об разом серии книг об острове Тау (Самоа) и Новой Гвинее (самая извест ная — «Взросление на Самоа (Coming of Age in Samoa, 1928), ставших бест селлерами. В книгах описывалась счастливая и свободная сексуальная жизнь аборигенов, не знающих понятий «девичьей чести» или «супруже

634