Магистрам-литведам / Said

принять потому, что большинство людей не принимает лежащее в основе такого подхода представление: челове ческая идентичность не только не есть нечто естествен ное, но, напротив, конструируется и порой даже откро венно изобретается. Отчасти причина неприятия и враж дебности, с которыми были встречены книги вроде «Ориентализма» (а после него «Изобретение традиции» и «Черная Афина»*) в том, что они подрывают наивную веру в некую бесспорную позитивность и неизменную ис торичность культуры, самости, национальной самобыт ности. Может показаться, будто «Ориентализм» защища ет ислам, но только в том случае, если проигнорировать ту часть моих рассуждений, где я утверждаю (как и в после дующей книге «Covering Islam»), что даже примитивное сообщество, к которому мы принадлежим от рождения, не свободно от конфликта интерпретаций, и то, что на За паде видится чрезвычайным событием, возвратом к исла му или его возрождением, в действительности является борьбой внутри мусульманских обществ за определение ислама. Ни один человек, ни один властный или общест венный институт не могут полностью контролировать это определение, а следовательно, и ход борьбы за него. Эпи стемологическая ошибка фундаментализма состоит в том, что он полагает, будто «фундаментальные основы» (funda mentals) представляют собой внеисторические категории, которые не могут быть предметом критического разбора для истинных верующих, которые, как предполагается, должны принимать все это на веру. Приверженцы рестав рированной или, иначе говоря, возрожденной версии раннего ислама считают ориенталистов (вроде Салмана Рушди) опасными, потому что те искажают эту версию,

* Bernai, Martin. Black Athena. New Brunswick: Rutgers University Press. Vol. I, 1987; Vol. II, 1991); Hobsbawm, Eric J. and Rangers, Terence, eds. The Invention of Tradition. Cambridge: Cambridge University Press, 1984.

515

бросают на нее тень сомнения, выставляют ее мошенни ческой и лишенной божественной благодати. Для таких последователей достоинства моей книги заключаются в том, что она указала на опасную злонамеренность ориен талистов и неким образом вырвала ислам из их лап.

Сильно сомневаюсь, что сделал что либо подобное, од нако такое мнение все же существует. Тому есть две причи ны. Во первых, не так то просто смириться с утверждени ем, что человеческая реальность постоянно создается и пе ресоздается, что нечто такое, что можно было бы назвать стабильной сущностью, постоянно находится под угрозой. Традиционной реакцией на этот страх являются патрио тизм, крайние проявления ксенофобного национализма и неприкрытый отвратительный шовинизм. Всем нам нужна какая то почва под ногами. Вопрос в том, насколько пре дельным и неизменяемым является наше определение этой почвы. Мое мнение таково: по отношению к сущно стному исламу или Востоку данные образы — это всего лишь образы; они поддерживаются в качестве таковых и сообществом правоверных мусульман, и (взаимосвязь здесь существенна) сообществом ориенталистов. Мои пре тензии к тому, что я назвал ориентализмом, состоят не в том, что последний является всего лишь антикварным изу чением восточных языков, обществ и народов; они состоят в том, что как система мысли он подходит к гетерогенной, динамичной и комплексной человеческой реальности с некритических эссенциалистских позиций. Это в свою очередь предполагает как признание устойчивой реально сти Востока, так и признание не менее устойчивой реаль ности Запада, взирающего на Восток издалека и как бы сверху. Данная ложная позиция маскирует исторические перемены. И, что еще более важно с моей точки зрения, она скрывает интересы ориенталистов. Эти интересы, не смотря на попытки провести тонкое различие между ори ентализмом как невинными попытками исследования и ориентализмом как пособником империи, никогда нельзя

516

в одностороннем порядке вывести из общего имперского контекста, который вступает в свою современную глобаль ную фазу с завоевания Наполеоном Египта в 1798 году.

Я имею в виду разительный контраст между сильной и слабой сторонами, очевидный с самых первых столкнове ний Европы в современную эпоху с тем, что она называет Востоком. Продуманная торжественность и грандиоз ность «Описания Египта» Наполеона — массивные, стоя щие в ряд тома, свидетельствующие о систематическом труде целого корпуса savants,1 поддерживаемых современ ной армией колониальных завоевателей,— подавляет сви детельства отдельных индивидов вроде Абд ал Рахмана ал Джабарти (Abd al Rahman al Jabarti), который в трех отдельных книгах описывает французское вторжение с точки зрения побежденного. Можно сказать, что «Описа ние» — это всего лишь научный и, следовательно, объек тивный отчет о Египте начала XIX века, но существование Джабарти (о котором Наполеон не знал, да и знать не хо тел) заставляет предположить другое. Если книга Наполе она «объективна» с точки зрения могущественной импе рии, пытающейся втянуть Египет в орбиту своего импер ского влияния, то книга Джабарти — это взгляд с точки зрения того, кому, коль скоро он оказался среди побеж денных, все это дорого стоило. Другими словами, «Описа ние» и хроники Джабарти остаются не просто инертными документами, свидетельствующими о вечном противо стоянии Запада и Востока,— вместе они образуют истори ческий опыт, из которого исходят другие. Однако и этому опыту предшествует опыт других людей. Изучение исто рической динамики подобного опыта более насущно, не жели постоянное обращение к стереотипам вроде «кон фликта Востока и Запада». Это одна из причин, почему «Ориентализм» был ошибочно воспринят как скрыто ан тизападная работа. Такое восприятие (как и все воспри ятия, основанные на предполагаемой устойчивости би нарной оппозиции) в результате неоправданных действий

517

и даже преднамеренных искажений задним числом созда ет образ невинно пострадавшего ислама.

Вторая причина, по которой оказалось так трудно при нять антиэссенциальность моих аргументов, носит поли тический и идеологический характер. Я совершенно не предполагал ни того, что через год после выхода книги в свет Иран станет ареной исключительной и далеко идущей исламской революции, ни того, что борьба между Израи лем и Палестиной примет столь дикие и затяжные формы, начиная со вторжения в Ливан в 1982 году и закачивая ин тифадой в 1987 году. Окончание холодной войны не смяг чило и уж тем более не остановило нескончаемое, по всей видимости, противоборство между Востоком, представ ленным арабами и исламом, и христианским Западом. По следующие, но не менее острые конфликты разразились в результате вторжения Советского Союза в Афганистан; вызов status qou был брошен в 1980 х и 1990 х годах ислам скими группировками в таких разных странах, как Алжир, Иордания, Ливан, Египет, и на Оккупированных террито риях. Вслед за этим прокатилась реакция в Америке и Ев ропе, в Пакистане были созданы исламские бригады для борьбы с русскими войсками в Афганистане; разразилась война в Персидском заливе; продолжается поддержка Из раиля; «ислам» стал темой тревожных, пусть и не всегда точных и информированных журналистских расследова ний и научных изысканий,— все это порождает у тех, кто чуть ли не ежедневно вынужден объявлять, что не относит себя ни к людям Запада, ни к людям Востока, ощущение травли. Похоже, что никому не удастся вырваться из оппо зиции «мы» и «они», которая выражается в ощущении крепнущей, становящейся все глубже и жестче идентично сти, которой никого и никогда специально и не учили.

В таком сложном контексте судьба «Ориентализма» была одновременно и счастливой, и несчастной. Для тех представителей арабского и исламского мира, которые смотрели на вторжение Запада с тревогой и опасением, эта

518

книга стала первым серьезным ответом Западу, который на самом деле никогда не слушал Восток, как никогда не про стил восточным людям то, что они происходят с Востока. Я вспоминаю один из первых арабских обзоров моей кни ги, в котором автор «Ориентализма» был назван поборни ком арабизма, защитником униженных и оскорбленных, чья миссия — в том, чтобы призвать власти Запада к че му то вроде эпического и романтического mano$a$mano.2 Несмотря на явное преувеличение, в книге действительно присутствует чувство давней враждебности Запада, как его воспринимают арабы, а также содержится достойный, с точки зрения многих образованных арабов, ответ.

Не буду отрицать, что в ходе написания книги я дейст вительно держал в голове ту субъективную истину, наве янную мне одной небольшой фразой Маркса,— фразу, которую я использовал в качестве одного из эпиграфов к данной книге («Они не могут представлять себя, их долж$ ны представлять другие»). Она означает: если вы чувствуе те, что вам не дали возможности высказаться за себя са мого, вы будете изо всех сил бороться, чтобы получить та кую возможность. И в самом деле, даже порабощенные (subaltern) могут заговорить, как об этом красноречиво показывает история освободительных движений в ХХ веке. Но я никогда не думал, что увековечиваю враж дебность двух соперничающих политических и культур ных монолитных блоков, чье сооружение я описал и чьи ужасающие последствия стремился смягчить. Напротив, как я уже говорил раньше, оппозиция Восток—Запад яв ляется и ложной, и крайне нежелательной. Чем реже в ней видят нечто иное, нежели увлекательную историю интерпретаций и сталкивающихся интересов, тем лучше. Я рад отметить, что многие читатели в Англии и Америке, как и в англоговорящих странах Африки, Азии, Австра лии и в странах Карибского бассейна, увидели в этой книге попытку обратить внимание на то, что позднее по лучило название мультикультурализма, а не на факты

519

ксенофобии и агрессивного, расовоориентированного национализма.

Тем не менее «Ориентализм» чаще всего воспринимали как своего рода голос порабощенных (обездоленные всего мира вдруг заговорили), нежели как мультикультуралист ский и одновременно критический анализ власти, ис пользующей знание для расширения своего влияния. Та ким образом, я в качестве автора исполнял предписанную мне роль: быть саморепрезентацией того, что прежде было подавлено и искажено в научных текстах, состав ляющих дискурс, исторически обращенный не к народам Востока, а все тому же Западу. Это важный момент, он еще более усиливает ощущение постоянной борьбы непо движных идентичностей в рамках некой вечной оппози ции, от которой моя книга как раз и пытается уйти, но ко торую парадоксальным образом предполагает и от кото рой зависит. Похоже, ни один из числа тех ориенталистов, о ком идет в данной книге речь, никогда и не думал, что его читателем может быть человек Востока. Дискурс ори ентализма, его внутренняя связность и строгость умоза ключений были рассчитаны на читателя и потребителя в западных метрополиях. Это относится и к людям, кото рыми я искренне восхищаюсь, таким как Эдвард Лэйн или Гюстав Флобер, которые были очарованы Египтом, и к надменным колониальным администраторам, таким как лорд Кромер, и к блестящим ученым, как Эрнест Ре нан, и к аристократам, как Артур Бальфур,— все они от носились к жителям Востока, которых изучали и которы ми управляли, свысока и без особой симпатии. Должен признаться, я получал удовольствие, незваным свидете лем прислушиваясь к различным мнениям и дискуссиям внутри ориенталистского сообщества, и такое же удо вольствие я получил, когда донес результаты своих иссле дований не только до европейцев, но и до не европейцев. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что такое стало возможным потому, что я перешагнул через имперскую

520

разделительную линию Восток—Запад, влился в жизнь Запада и все же сохранил органическую связь с родными местами. Повторюсь: это было именно перешагивание через барьеры, а не их возведение. Полагаю, что «Ориен тализм» является примером именно такого подхода, осо бенно когда речь идет о гуманитарном исследовании как попытке преодоления принудительных ограничений мысли и о стремлении к недоминативному и неэссенциа листскому типу исследований.

Подобные соображения на самом деле еще настоятель нее требуют от моей книги предъявить нечто вроде свиде тельства нанесенного ущерба и летописи страданий, рас сказ о которых воспринимается как сильно запоздалый ответ Западу. Мне не по душе столь упрощенная характе ристика работы, в которой — и здесь я не собираюсь про являть ложную скромность — много нюансов и тонких различий в том, что касается людей, периодов и стилей ориентализма. Мой анализ меняет картину, усиливает раз личия, отделяет периоды и авторов друг от друга, даже если все это остается в рамках ориентализма. Подходить к моему анализу Шатобриана или Флобера, Бертона или Лэйна с одними и теми же мерками, видеть в нем все тот же редуктивный смысл банальной формулы «критика за падной цивилизации», как мне кажется, было бы одновре менно и упрощением, и ошибкой. Однако я также считаю вполне оправданным усматривать в работах недавних ав торитетных ориенталистов вроде почти комичного в сво ем постоянстве Бернарда Льюиса свидетельства их поли тической ангажированности и враждебной настроенно сти, которые они пытаются замаскировать учтивым тоном и неубедительной имитацией научного исследования.

Таким образом, мы вновь возвращаемся к историческо му и политическому контексту книги, причем я не соби раюсь утверждать, будто он не имеет никакого отношения к ее содержанию. Одно из наиболее проницательных и тонких суждений по поводу этого стечения обстоятельств

521

было представлено в обзоре Базима Мусаллама (MERIP, 1979). Он начинает с сопоставления моей книги с более ранней демистификацией ориентализма ливанским уче ным Майклом Рустумом в 1895 году (Kitab al$Gharib fi al$Gharb), но затем говорит, что в отличие от книги Русту ма, моя книга — об утрате. Мусаллам говорит следующее.

Рустум пишет как свободный человек и как член сво бодного общества: сириец, говорящий по арабски, граж данин все еще независимого Оттоманского государства … В отличие от Майкла Рустума, у Эдварда Саида нет обще признанной идентичности, сам его народ находится под вопросом. Возможно, Саид и его поколение иногда пони мают, что под ногами у них — лишь остатки разрушенного общества Сирии Майкла Рустума, да еще память, и ничего больше. Другие [народы] в Азии и Африке добились успе ха в этот век национального освобождения; здесь же — как разительный контраст — отчаянное сопротивление про тив повсеместной несправедливости, по крайней мере пока терпящее поражение. Эту книгу написал не какой то «араб» вообще, но человек определенного круга и с вполне определенным жизненным опытом.

Мусаллам верно подмечает, что алжирец не написал бы такую в целом пессимистическую книгу, как моя, которая лишь в малой степени касается истории отношений Франции и Северной Африки (в особенности Франции и Алжира). Соглашаясь с тем, что «Ориентализм» вырос из вполне конкретной истории личной утраты и националь ной дезинтеграции (всего за несколько лет до завершения «Ориентализма» Голда Меир сделала свое знаменитое и глубоко ориенталистское заявление о том, что нет такой нации, как палестинцы), хотелось бы добавить, что ни в той книге, ни в двух последующих — «Палестинский во прос» (1980) и «Covering Islam» (1981) — я не намеревался всего лишь предложить политическую программу восста новления идентичности и возрождения национализма. Конечно, в обеих последних книгах была сделана попыт

522

ка проанализировать то, что было упущено в «Ориента лизме», а именно представление о том, каким может быть с моей личной точки зрения альтернативный образ этих составных частей Востока — Палестины и ислама.

Но во всех своих книгах я оставался предельно критич ным по отношению к торжествующему и некритичному национализму. Представленный мною образ ислама стро ился не на напористом и агрессивном дискурсе и ортодок сальной догматике, но на той идее, что существуют раз личные интерпретации ислама как внутри, так и вне ис ламского мира и что они должны на равных вступать друг с другом в диалог. Мой взгляд на Палестину, первоначально сформулированный в «Палестинском вопросе», остается таким же и по сей день: я проговорил все недосказанное по поводу легкомысленного нативизма и воинствующего ми литаризма националистического консенсуса; вместо это го я предложил критический взгляд на арабскую среду, ис торию Палестины и действительность Израиля с явным выводом, что только на основе переговоров между двумя страдающими сообществами, арабами и евреями, можно добиться передышки в этой бесконечной войне. (Следует отметить, что хотя моя книга о Палестине была удачно пе реведена на иврит в начале 1980 х годов небольшим изра ильским издательством «Мифрас», на арабский она не пе реведена и по сей день. Все интересовавшиеся моей кни гой издатели арабы хотели, чтобы я изменил или убрал те разделы, где открыто критикуется тот или иной арабский режим (включая ООП), а на это я никогда не мог пойти).

С сожалением приходится признать, что, несмотря на за мечательный перевод Камаля Абу Диба, арабам все еще уда ется игнорировать тот аспект «Ориентализма», который снижает националистический пыл, якобы подразумевае мый моей критикой ориентализма с позиций связи послед него со стремлением к доминированию и контролю, кото рое также присутствует в империализме. Главное достиже ние кропотливого перевода Абу Диба — почти полное отсут

523

ствие арабизированных западных выражений; технические слова вроде «дискурса», «симулякра», «парадигмы» или «кода» были выведены из классической риторики арабской традиции. Его замысел состоял в том, чтобы поместить мою работу в рамки полностью сформированной традиции, как если бы она была адресована другой традиции с точки зре ния культурной самодостаточности и равенства. Таким об разом, рассуждал он, можно показать, что, если возможна эпистемологическая критика изнутри западной традиции, такое же возможно и изнутри арабской традиции.

Чувство конфронтации между зачастую эмоционально определяемым арабским миром и еще более эмоционально воспринимаемым Западом маскирует тот факт, что «Ори ентализм» был задуман как критический анализ, а не как утверждение враждующих и безнадежно антитетичных идентичностей. Кроме того, описанная мною на последних страницах книги ситуация, когда одна мощная дискурсив ная система сохраняет гегемонию над другой, должна была стать поводом для дебатов, способных вдохновить арабских читателей и критиков более решительно заняться системой ориентализма. Меня укоряли и за то, что я не уделил доста точного внимания Марксу (те фрагменты в моей книге, на которые особенно нападали критики догматики в араб ском мире и в Индии, касались ориентализма самого Мар кса), чье мышление, как было заявлено, оказалось выше его собственных очевидных предрассудков, так и за то, что я не оценил в достаточной степени большие достижения ориентализма, Запада и т. д. Мне представляется, что, как и защита ислама, обращение к марксизму или к «Западу» в качестве некоей цельной системы мышления было бы ис пользованием одной ортодоксии в борьбе с другой.

Разница между арабскими и неарабскими откликами на «Ориентализм», как мне кажется, является точным свиде тельством того, как десятилетия утрат, фрустрации и отсут ствия демократии сказались на интеллектуальной и куль турной жизни в арабском регионе. Я представлял свою

524