Магистрам-литведам / Said

интеллектуальные и социальные реалии ориентализма в Соединенных Штатах.

3. Личностый аспект. В «Тюремных тетрадях» Грамши говорит: «Отправной точкой критической разработки яв ляется осознание исторического процесса как он есть и „знание себя“ как продукта произошедшего до сего вре мени исторического процесса, который оставил на тебе бесконечное множество следов, не оставив при этом пол ного их списка». Единственный доступный мне англий ский перевод оставляет этот комментарий Грамши без по яснений, тогда как в итальянском тексте Грамши добавля ет: «Поэтому существует настоятельная потребность вна чале составить такой список».*

Бóльшая часть личных инвестиций в это исследование происходит из осознания моей собственной принадлежно сти к «Востоку» в качестве ребенка, росшего в двух британ ских колониях. Полученное мною в этих колониях (в Пале стине и в Египте), а затем и в Соединенных Штатах образо вание носило западный характер, но тем не менее это глу бокое и рано созревшее чувство [принадлежности к Восто ку] у меня сохранилось. Мое исследование ориентализма было такой попыткой построить список оставшихся на мне, восточном человеке, следов культуры, чье доминиро вание являлось таким мощным фактором жизни для всех людей Востока. Вот почему в центре внимания для меня не избежно стоит исламский Восток. Сумел ли я составить тот список, о котором говорит Грамши, не мне судить, хотя для меня было важным осознание того, что я этим занимаюсь. На протяжении всего исследования настолько строго и ра

* Gramsci, Antonio. The Prison Notebooks: Selections. Trans, and ed. Quintin Hoare and Geoffrey Nowell Smith. N. Y.: International Publi shers, 1971. P. 324. Данный отрывок целиком, отсутствующий в пе реводе Хора и Смита, можно найти в издании Gramsci. Quaderni del Carcere / Ed. Valentino Gerratana. Turin: Einaudi Editore, 1975. Vol. 2. P. 1363. См.: Грамши А. Тюремные тетради. В 3 х ч. Ч.1. М.: Политиз дат, 1991.

44

ционально, насколько я был способен, я старался удержи вать критическую позицию, равно как использовать все инструменты исторического, гуманистического и культур ного исследования, какими мне посчастливилось благода ря моему образованию овладеть. Однако никогда я не утра чивал чувства культурной реальности и личной сопричаст ности к тому, что было обозначено здесь как «Восток».

Исторические обстоятельства, обусловившие возмож ность такого исследования, довольно сложны, и здесь я могу назвать их лишь схематично. Всякий, живший на За паде после 1950 х годов, в особенности в Соединенных Штатах, жил в эру исключительно бурных отношений ме жду Востоком и Западом. Вряд ли ошибусь, если скажу, что «Восток» на всем протяжении этого периода неизменно означал опасность и угрозу, даже если речь шла о традици онном Востоке или о России. В университетах растущий истеблишмент программ и институтов страноведения (area studies) сделал ориентализм частью национальной политики. Общественное сознание в этой стране питает здоровый интерес к Востоку, причем как к его стратегиче скому и экономическому значению, так и к его традицион ной экзотике. И если мир стал ближе для западного горо жанина, живущего в электронный век, то ближе стал и Восток. И теперь это уже не миф, но, скорее, место сосре доточения интересов Запада, в особенности Америки.

Один из аспектов электронного мира постмодерна со стоит в том, что стереотипы, через которые смотрят на Восток, получают определенное подкрепление. Телевиде ние, кино и все прочие медиаресурсы сводят всю инфор мацию к более или менее стандартизованным формам. Как только речь заходит о Востоке, стандартизация и культур ные стереотипы усиливают влияние академической и има гинативной демонологии XIX века, «таинственного Вос тока». Это как нельзя более относится к формам воспри ятия Ближнего Востока. Три вещи ответственны за то, что даже самое элементарное восприятие арабов или ислама

45

превращается в высокой степени политизированное, даже надрывное занятие: во первых, это история популярных антиарабских и антиисламских предрассудков на Западе, что непосредственно отражено в истории ориентализма; во вторых, это борьба между арабами и израильским сио низмом и ее воздействие на американских евреев, как и на всю либеральную культуру и население в целом; в третьих, это почти полное отсутствие какой либо культурной пози ции, позволяющей непредвзято обсуждать тему арабов и ислама. Далее, вряд ли нужно говорить, что коль скоро Средний Восток ныне в такой степени отождествляется с политикой Великой державы, нефтяной экономикой и не хитрой дихотомией свободолюбивого и демократичного Израиля и злых и тоталитарных террористов арабов, шан сы на сколько нибудь трезвый взгляд на темы, хотя бы от части связанные с Ближним Востоком, угнетающе малы.

Мой собственный опыт подобных вопросов и побудил меня написать эту книгу. Жизнь палестинского араба на Западе, в особенности в Америке, приводит в уныние. Здесь практически все согласны с тем, что политически его как бы и не существует, а если ему и дозволяется существо вать, то либо в виде досадной помехи, либо в качестве «вос точного человека». Паутина расизма, культурных стерео типов, политического империализма, дегуманизирующей идеологии сильнейшим образом обволакивает всякого араба или мусульманина, и именно ее каждый палестинец ощущает как свою тягостную судьбу. Вряд ли его утешит замечание о том, что ни один человек в Соединенных Шта тах, академически связанный с Ближним Востоком, т. е. ни один ориенталист, никогда искренне не идентифицировал себя культурно или политически с арабами. Конечно, на каком то уровне такая идентификация существовала, но она никогда не получала «приемлемой» формы, как это было с отношением либеральных американцев к сионизму. Слишком часто этому препятствовала ассоциация арабов с сомнительного рода политическими и экономическими

46

интересами (например, нефтяными компаниями и араби стами из Государственного департамента) или с религией.

Связь знания и власти, порождающая «восточного че ловека» и в определенном смысле стирающая его как че ловеческое существо, не может быть для меня только ака демическим вопросом. Тем не менее это также и интел$ лектуальный сюжет, обладающий вполне очевидной зна чимостью. Мне удалось использовать собственную чело веческую и политическую озабоченность для целей ана лиза и описания весьма обширной темы: становления, развития и консолидации ориентализма. Слишком уж часто литературу и культуру объявляют политически и ис торически невинными. Напротив, мне всегда казалось — и в определенной степени данное исследование ориента лизма убедило меня в этом (надеюсь, что смогу убедить в этом и моих коллег по литературе), что общество и лите ратуру можно понимать и изучать только в совокупности. Кроме того, на основе почти неопровержимой логики я обнаружил, что пишу историю некоего странного и тай ного пособника западного антисемитизма. То, что такого рода антисемитизм и ориентализм (по крайней мере в ис ламской его части) весьма схожи друг с другом — это ис торическая, культурная и политическая истина. Ара бу палестинцу не нужно много об этом говорить, доста точно простого упоминания, поскольку ирония ситуации всем и так понятна. Но мне также хотелось бы своей рабо той способствовать лучшему пониманию того способа, каким осуществляется культурное доминирование. Если это поможет становлению нового способа общения с Вос током, если это приведет к устранению и «Востока», и «Запада», только тогда мы сможем немного далее продви нуться по пути, который Реймонд Уильямс назвал «забы ванием … врожденного доминирующего стиля».*

* Williams, Raymond. Culture and Society, 1780–1950. London: Chatto & Windus, 1958. P. 376.

47

Гл а в а 1

МАСШТАБ ОРИЕНТАЛИЗМА

…Беспокойный и честолюбивый гений евро пейцев,… которому не терпится воспользоваться новыми инструментами своего могущества…

Жан$Батист$Жозеф Фурье. Историческое предисловие (1809) к «Описанию Египта».

I

Познавая Восток

13 июня 1910 года Артур Джеймс Бальфур (Balfour)1 вы ступил в Палате общин с лекцией о «проблемах, с которы ми нам приходится сталкиваться в Египте». Эти пробле мы, сказал он, «относятся совершенно к иной категории», нежели те, «с которыми нам приходится иметь дело на о ве Уайт или в западном райдинге2 Йоркшира». Он гово рил это со всем авторитетом давнего члена Парламента, бывшего частного секретаря лорда Солсбери, бывшего главного секретаря по делам Ирландии, бывшего секрета ря по делам Шотландии, бывшего премьер министра, ве терана многочисленных кризисов на заморских террито риях, причем успешно там себя зарекомендовавшего. За нимаясь делами империи, Бальфур служил королеве, которая в 1876 году была провозглашена императрицей Индии.3 Особенно удачно ему удавалось проведение по зиции исключительного влияния в ходе афганских и зу лусской войн,4 британской оккупации Египта в 1882 году, инцидента с гибелью генерала Гордона в Судане, Фашод ского инцидента, битвы при Омдурмане (Omdurman), бурской5 и русско японской войн. Кроме того, его исклю чительно высокое социальное положение, широта круго зора и эрудиция (он с успехом мог писать на столь различ

48

ные темы, как творчество Бергсона и Генделя, теизм и гольф), полученное в Итоне и в Тринити колледже (Кем бридж) образование, прекрасное знание проблем импе рии,— все это придавало его выступлению в Палате об щин в июне 1910 года большой вес. Но в речи Бальфура было и нечто большее, или по крайней мере это большее присутствовало в его стремлении придать речи назида тельный и морализаторский оттенок. Некоторые члены Парламента выражали сомнение в необходимости по строения «Англии в Египте» (этот вопрос с энтузиазмом обсуждал Альфред Милнер (Milner) в своей книге в 1892 года), указывая на то, что если некогда оккупация и была прибыльной, то теперь она превратилась в источник головной боли ввиду растущего в Египте национализма, притом что дальнейшее присутствие Британии в Египте защищать становилось все труднее. Бальфур пришлось разъяснять свою позицию.

Приняв брошенный Дж. М. Робертсоном (Robertson), членом Палаты от Тайнсайда,6 вызов, Бальфур сам поднял поставленный Робертсоном вопрос: «Какое вы имеет пра во свысока относиться к людям, которых вам вздумалось назвать „восточными“?» Термин «восточный»7 (Oriental) был каноническим; его использовали Чосер и Мандевиль, Шекспир и Драйден, Поуп и Байрон. Этот термин в гео графическом, моральном и культурном смысле обозначал Азию, или Восток. В Европе вполне можно было рассуж дать о восточной личности, восточной атмосфере, восточ ной сказке, восточном деспотизме или восточном спосо бе производства и при этом рассчитывать на понимание. Этот термин использовал Маркс, а теперь им воспользо вался Бальфур. Итак, выбор термина понятен и не требует каких либо пояснений.

Я не пытаюсь встать в позицию превосходства. Но я спрашиваю тех [Робертсона и других]…, кто обладает хотя бы самыми поверхностными познаниями в истории, смо гут ли они взглянуть в лицо фактам, с которыми сталкива

49

ется британский политик, когда его пытаются поставить в позицию превосходства в отношении великой расы, какой являются жители Египта и стран Востока. Мы знаем еги петскую цивилизацию лучше, чем цивилизацию ка кой либо другой страны. Мы знаем о ее незапамятной древности, мы знаем ее достаточно близко; нам многое о ней известно. Она неизмеримо превосходит ту крохотную пядь, которую занимает история нашей собственной расы. Нашу историю едва можно проследить в доисторическую эпоху, тогда как египетская цивилизация к тому времени уже миновала свой зенит. Взгляните на все восточные страны. И не говорите больше о превосходстве или непол ноценности.

В его замечаниях — в этом, и в последующих — доми нируют две основные темы: знание и власть — бэконов ские темы. Поскольку Бальфур оправдывает необходи мость британской оккупации Египта, в его сознании пре восходство ассоциируется с «нашим» знанием Египта, а не преимущественно с военной или экономической вла стью. Знание, по Бальфуру, означает исследование циви лизации от ее истоков до зенита и далее вплоть до зака та — и это, конечно, означает, что мы в состоянии проде$ лать такое исследование. Знание означает возвышение над непосредственностью, движение за пределы своего Я, в чужое и далекое. Объект такого знания изначально уяз вим перед лицом испытующего взгляда. Подобный объ ект — это «факт», который развивается, меняется или ка ким либо иным образом преобразовывается, как это час то бывает с цивилизациями, но притом он все же фунда ментально, даже онтологически стабилен. Иметь знание о подобном предмете — значит доминировать над ним, иметь над ним власть. И здесь обладание властью для «нас» означает отрицание автономии для «нее» — восточ ной страны,— поскольку это мы ее знаем, и она существу ет именно в том смысле, в каком мы ее знаем. Знание анг личанами Египта — это и есть Египет Бальфура, а бремя

50

познания уводит вопросы превосходства или неполно ценности на второй план. Бальфур нигде не отрицает пре восходства Англии над неполноценным Египтом, он при нимает его как само собой разумеющееся, поскольку опи сывает последствия знания.

Прежде всего взгляните на факты. Западные нации, как только они появились на арене истории, уже демонстри руют зачатки способности к самоуправлению, … обладают собственным достоинством… Можно обозреть всю исто рию восточных народов, того, что называется Востоком в широком смысле, и нигде не найти даже следов само управления. Вся их многовековая история — а она дейст вительно весьма обширна — прошла под знаком деспотиз ма, абсолютного правления. И весь их великий вклад в ци вилизацию — а он действительно велик — был сделан именно при такой форме правления. Завоеватель сменял завоевателя, одно господство следовало за другим, но ни когда при всех переменах судьбы и удачи не случалось, чтобы хоть одна из этих наций по собственному почину установила бы то, что мы с нашей западной точки зрения называем самоуправлением. Это факт. Это не вопрос пре восходства или неполноценности. Мне кажется, права восточная мудрость, которая гласит, что текущее управле ние, которые мы приняли на себя в Египте или где либо еще, это не дело философа — это грязная работа, неблаго дарная работа по осуществлению неотложных дел.

Поскольку таковы факты,— а это именно факты,— Бальфур переходит к следующей части своей аргумента ции.

Разве плохо для этих великих наций,— а я признаю их величие,— что такое абсолютное правление будем осуще ствлять мы? Думаю, это хорошо. Думаю, опыт покажет, что они оказались под гораздо лучшим управлением, чем когда либо прежде в истории всего мира, и это благо не только для них, но и, несомненно, благо для всего цивили зованного Запада… Мы находимся в Египте не только

51

ради египтян, хотя, конечно, и ради них тоже; мы нахо димся там также ради всей Европы в целом.

Бальфур не приводит доказательств того, что египтяне и «другие расы, с которыми нам приходится иметь дело», оценили или даже поняли то добро, которое принесла им колониальная оккупация. Бальфуру в голову не приходит дать египтянам возможность говорить за себя самим, по скольку ожидается, что всякий египтянин, который толь ко осмелится заговорить, это, скорее, «агитатор, [кото рый] хочет создать нам помехи», нежели добрый туземец, который не заметит «помех» иностранного господства. Итак, рассмотрев этические проблемы, Бальфур перехо дит, наконец, к практическим. «Если управлять — это наше дело, дождемся ли мы за то благодарности или нет, сохранится или нет реальная и искренняя память обо всех тех утратах, от которых мы уберегли население [Бальфур никоим образом не имеет в виду в качестве части этих ут рат потерянную или хотя бы на неопределенный срок от ложенную независимость Египта], имеется ли ясное представление обо всех тех благах, которые мы им дали,— если это наш долг, то каким образом мы можем его испол нить?» Англия экспортирует «в эти страны все самое луч шее, что у нас есть». Эти самоотверженные администра торы выполняют свою работу «среди десятков тысяч лю дей, принадлежащих к другой вере, другой расе, другой дисциплине, другим условиям жизни». Такая управленче ская работа потому и возможна, что они [колониальные администраторы] понимают: дома их поддерживает пра вительство, которое одобряет все то, что они делают. Тем не менее,

как только туземное население инстинктивно чувствует, что за теми, с кем им приходится иметь дело, не стоит ни силы, ни авторитета, ни симпатии, ни полной и щедрой поддержки пославшей их сюда страны, оно утрачивает всякое чувство порядка, что составляет самую основу их

52

цивилизации, точно так же как наши офицеры утрачивают чувство власти и авторитета, которые являются самой ос новой их деятельности во благо тех, к кому их сюда посла ли.

Логика Бальфура представляет интерес не в последнюю очередь потому, что полностью согласуется с исходными посылками всей речи. Англия знает Египет, Египет — это и есть то, что знает Англия; Англия знает, что Египет не способен к самоуправлению; Англия подтверждает это оккупацией Египта; для египтян Египет — это то, что ок купировала Англия и чем теперь она управляет, иностран ная оккупация таким образом становится «самой осно вой» современной египетской цивилизации. Египет нуж дается в британской оккупации и даже настаивает на ней. Но если эту исключительную близость между управляю щими и управляемыми в Египте нарушат парламентские сомнения дома, тогда «авторитет тех, … кто является до минирующей расой — и, как мне кажется, должен оста ваться доминирующей расой — оказывается под угрозой». Страдает не только престиж Англии, «тщетно было бы ожидать от горстки британских чиновников — будь они наделены какими угодно достоинствами, пусть даже все ми мыслимыми качествами характера и гения,— что они смогут исполнить в Египте столь великую миссию, кото рую — не только мы, но и весь цивилизованный мир — возложили на них».*

* Эта и предшествующие цитаты из речи Артура Джеймса Баль фура в Палате общин приводятся по: Great Britain, Parliamentary Debates (Commons). 1910. 5th ser., 17. P. 1140–1146. См. также: Thornton A. P. The Imperial Idea and Its Enemies: A Study in British Power. London: MacMillan & Co., 1959. P. 357–360. Речь Бальфура была посвящена защите политики Элдона Горста в Египте, ее обсу ждение см.: Mellini, Peter John Dreyfus. Sir Eldon Gorst and British Imperial Policy in Egypt. Unpublished Ph. D. dissertation, Stanford University, 1971.

53