Магистрам-литведам / Said

лионов, давая им образец честной, трезвой и богобоязнен ной жизни. Окостенел не сам ислам, а лишь его ортодок сальные формулы, систематическая теология, социальная апологетика. Именно здесь и лежит главная неувязка, ко торую ощущает бóльшая часть образованных и разумных его приверженцев и где наиболее явственно чувствуется опасность для будущего. Никакая религия в конечном счете не сможет противостоять дезинтеграции, если по стоянно существует пропасть между претензией на подчи нение воли своих последователей и обращением к их ин теллекту. То обстоятельство, что для подавляющего боль шинства мусульман эта проблема еще не встала в полный рост, служит оправданием для улемов,66 которые отказы ваются окунуться в водоворот поспешных мер, предписы ваемых модернистами. Однако распространение модер низма — это предупреждение о том, что пересмотр формул нельзя откладывать в долгий ящик.

Пытаясь выявить истоки и причины подобного окосте невания догм ислама, мы, возможно, найдем также ключ к вопросу, который задают модернисты и на который они так и не смогли до сих пор дать ответ — вопрос о том, ка ким образом можно переформулировать фундаменталь ные принципы ислама, не затрагивая при этом его сущно стные элементы. *

Последняя часть фрагмента нам уже хорошо знакома: здесь предполагается, что именно нынешние традицион ные ориенталисты способны реконструировать и пере формулировать Восток, учитывая что сам он сделать это не в состоянии. Отчасти ислам Гибба существует прежде того ислама, который практикуют, изучают и проповеду ют на Востоке. Однако такой проспективный ислам — не просто очередная фикция ориенталистов, жвачка из его идей: он основан на «исламе», который (коль скоро он не может осуществиться в действительности) взывает к це лому сообществу верующих. Причина, по которой Гибб

* Gibb H. A. R. Modern Trends in Islam. Chicago: University of Chicago Press, 1947. P. 108, 113, 123.

435

считает, что подобный проспективный «ислам» может принять формулировки ориенталистов в том, что на Вос токе ислам узурпирован и искажен в языке духовенства, претендующем на ум и сознание общины. До тех пор, пока она молчит, ислам в безопасности. Но как только рефор маторское духовенство примет на себя роль (легитимиру ет) задачу переформулирования ислама для того, чтобы тот мог войти в современность, проблемы неизбежны. И подобные проблемы — это, конечно же, и есть неувязки.

Неувязки, о которых говорит Гибб,— есть нечто более важное, нежели просто якобы имеющиеся в рамках исла ма интеллектуальные затруднения. По моему мнению, они обозначают саму привилегию, само то основание, на котором ориенталист себя водружает, готовясь писать об исламе, легитимизировать его и переформулировать ис лам. Эта неувязка есть для Гибба нечто значительно боль шее, чем случайное наблюдение. Это эпистемологиче ский переход к предмету и, следовательно, наблюдатель ная платформа, с которой он может исследовать ислам. В промежутке между безмолвным призывом ислама к мо нолитному сообществу ортодоксальных верующих и всей этой чисто вербальной артикуляцией ислама компанией сбившихся с пути политических активистов, доведенных до отчаянья клерков и реформаторов оппортунистов — именно в этом зазоре стоит, пишет и переформулирует Гибб. В его работах сказано то, чего либо ислам не смог сказать, либо то, что замалчивалось духовенством. Ска занное Гиббом в одном смысле стоит темпорально впере ди ислама, допуская при этом, что когда нибудь в буду щем ислам окажется в состоянии сказать то, чего не мо жет высказать сейчас. Однако в другом важном смысле работы Гибба по исламу предшествуют религии как связ ному телу «живых» верований, поскольку в своих работах он смог постичь «ислам» как безмолвный призыв, обра щенный к мусульманам еще до того, как их вера стала предметом светских споров, практики и дебатов.

436

Противоречие в творчестве Гибба (а это именно проти воречие — говорить об «исламе», ни в том его виде, чем он является с точки зрения духовенства, ни в том, что он есть с точки зрения верующих мирян) отчасти скрывается ме тафизическим подходом, который доминирует в его рабо те и в действительности доминирует на протяжении всей истории современного ориентализма, наследником кото рого Гибб выступает через таких своих учителей, как Мак дональд. Восток и ислам обладают своего рода сверхреаль ным, феноменологически редуцированным статусом, ко торый делает их недосягаемыми для всех, кроме западных экспертов. С самого начала изучения Западом Востока по следнему никогда не удавалось говорить за самого себя. Свидетельства Востока обретали достоверность только после того, как проходили сквозь очистительный огонь работ ориенталистов. Творчество Гибба подразумевает ис лам (или мохаммеданизм) и таким, какой он есть, и таким, каким он должен быть. Метафизически — и только мета физически — сущность и потенция стали одним и тем же. Только с позиций метафизического подхода были воз можны такие известные статьи Гибба, как «Структура ре лигиозной мысли ислама» или «Истолкование исламской истории», не говоря уже о различении между субъектив ным и объективным знанием, проделанное Гиббом в русле критики Массиньона.* Свои суждения об «исламе» он де лает с поистине олимпийским спокойствием и невозмути мостью. Нет никаких неувязок, как нет и ощутимого раз рыва между текстом Гибба и описываемым им явлением, поскольку каждый из них, согласно самому Гиббу, в конце концов сводим к другому. В качестве таковых «ислам» и его описание Гиббом обладают той спокойной дискурсив ной ясностью, которая неизменно присуща хорошо упо рядоченному английскому научному тексту.

* Обе работы опубликованы в книге: Gibb. Studies on the Civilization of Islam. P. 176–208 and 3–33.

437

Я придаю большое значение внешнему виду и созна тельно продуманному макету страницы в текстах ориента листов как печатных объектах. Я уже говорил в этой работе ранее о выстроенной в алфавитном порядке энциклопедии д'Эрбело, гигантских листах «Описания Египта», лабора торно музейных записных книжках Ренана, отточиях и коротких эпизодах в «Современных египтянах» Лэйна, ан тологиях Саси и т. д. Такие страницы — это презентирован$ ные читателю знаки некоего Востока и некоторых ориента листов. Именно через порядок этих страниц читатель фор мирует представление не только о «Востоке», но и об ори енталисте как истолкователе, экспоненте, личности, по среднике, репрезентативном (и репрезентирующем) экс перте. Гибб и Массиньон оставили нам тексты, которые позволяют воспроизвести историю ориентализма на Запа де как историю, вмещающую в себя различные родовые и топографические стили, редуцированные в итоге к науч ному и монографическому единообразию. Восточный че ловек как вид, восточные выражения, восточные лексико графические единицы, восточные серии, восточные при меры,— все это у Гибба и Массиньона заняло подчиненное место в сравнении с линейным авторитетом дискурсивно го анализа, представленного в эссе, статьях и научных кни гах. В свое время — с конца Первой мировой войны и до начала 60 х годов — три ведущие формы работ ориентали стов — энциклопедия, антология, личные заметки — пре терпели радикальное изменение. Их авторитет был пере распределен, распылен или размыт в пользу сообщества экспертов («Энциклопедия ислама», «Кембриджская ис тория ислама»), более низкого уровня работ (учебники по языку для начинающих, рассчитанные не на тех, кто гото вит себя к дипломатической службе, как это было в случае с «Хрестоматией» Саси, а на социологические исследова ния, изучение экономики или истории), разного рода сен сационных откровений (которые в большей мере касаются личностей или правительств, нежели знания, пример

438

тому — Лоуренс). Гибб с его несколько небрежными, но глубоко последовательными текстами, Массиньон с его пылом художника, которому никакая связь не кажется слишком экстравагантной, коль скоро она навеяна исклю чительным даром истолкователя,— оба этих ученых опре делили существенно экуменический авторитет европейско го ориентализма. На смену им пришли новые реалии, но вый специализированный стиль, в широком смысле анг ло американский, а в более узком — американский стиль социального наукообразия. Здесь старый ориентализм распался на множество частей, однако все они продолжали служить прежним традиционным догмам ориентализма.

IV

Последняя фаза

После Второй мировой войны и в особенности после каждой из арабо израильских войн арабы мусульмане становились заметной фигурой в американской популяр ной культуре. Столь же серьезное внимание им уделяли и в академическом мире, среди творцов политики и пред ставителей бизнеса. Все это символизирует существенные перемены в межнациональной конфигурации сил. Фран ция и Британия уже не занимают на этой политической сцене центральной позиции, их сменил американский империализм. Сейчас обширная сеть интересов связывает все части бывшего колониального мира с Соединенными Штатами, точно так же как интенсивный рост числа ака демических специальностей разделяет (хотя также и со единяет) все прежние филологические и ориентирован ные на Европу дисциплины вроде ориентализма. Страно веды, как их теперь называют, претендуют на экспертное знание данных регионов, предлагая свои услуги прави тельству или бизнесу, или тому и другому вместе. Обшир

439

ные, квазиэмпирические знания, накопленные в анналах современного европейского ориентализма,— как отмеча ет, например, в своей летописи этой сферы в XIX веке Жюль Моль,— отошли в прошлое и приобрели в новые формы. Теперь в культуре имеется большое многообразие разного рода гибридных репрезентаций Востока. Япония, Индокитай, Китай, Индия, Пакистан — их репрезента ции уже получили и продолжают получать широкий от клик по мере того, как по понятным причинам становятся предметом оживленных дискуссий. Ислам и арабы также получили свою репрезентацию, хотя и несколько фраг ментарную, но мощную и идеологически последователь ную — устойчивый образ (пусть и реже обсуждаемый), в который здесь, в Соединенных Штатах, выродился тради ционный европейский ориентализм. К его рассмотрению мы и переходим.

1. Репрезентации в образах массового сознания и в социо$ логии. Вот несколько примеров того, как сегодня зачастую представляют арабов. Отметим, сколь легко «арабы» под даются трансформациям и редукции, как правило, исклю чительно тенденциозным. Сюжет для костюмированной встречи курса на десятилетие окончание Принстона в 1967 году был объявлен еще до начала июньской войны.67 В общем виде — а было бы неправильным задавать тему костюма как то иначе, нежели самым эскизным обра зом — это должен был быть арабский костюм: халат, го ловной убор, сандалии. Сразу же после войны, когда стало понятно, что арабский мотив вызвал бы очевидную нелов кость, в планы встречи были внесены изменения. Остава ясь, как и было запланировано первоначально, в арабских костюмах, группа должна была пройти процессией с под нятыми над головой руками — в жесте поражения. Вот во что вылился арабский мотив: от едва намеченного стерео типа восседающего на верблюде номада — в расхожую ка рикатуру, воплощение некомпетентности и бесславного поражения,— таков отведенный арабам диапазон.

440

Однако вскоре после войны 1973 года68 арабы вновь появились повсюду, но уже в гораздо более устрашающем виде. В карикатурах постоянно изображали арабского шейха на фоне закрытой бензоколонки. Причем эти ара бы имели отчетливо «семитский» облик — нос крючком, злобный взгляд, усы как у разбойника — явные напоми нания (для большинства несемитского населения), что причиной всех наших неприятностей (а именно перебоев с бензином) в конечном счете являются «семиты». При этом произошло плавное переключение антисемитских предубеждений массового сознания с евреев на арабов, благо картинка по сути одна и та же.

Итак, если араб и привлекает к себе внимание, то преж де всего как негативная величина. В нем видят угрозу Из раилю и всему западному образу жизни, или иначе (хотя по сути это то же самое) — преодоленное препятствие при создании государства Израиль в 1948 году. Если у такого араба и имеется какая то история, это часть истории, ко торой его наделили (или отобрали у него — разница не большая) в ориенталистской традиции или позднее в сио нистской традиции. В Палестине — Ламартин и ранние сионисты — видели прежде всего безлюдную пустыню, которая ждала, чтобы ее возделали. Нынешних же ее оби тателей считали ни на что не способными, алогичными номадами, у которых нет никаких реальных прав на эту землю, а потому нет ни культурной, ни национальной ре альности. Итак, араба теперь представляют как тень, ко торая травит евреев. К этой тени (благо и арабы, и евреи — это восточные люди и семиты) можно привязать любое традиционное, латентное недоверие из тех, что западный человек испытывал по отношению к человеку Востока. Образ еврея из донацистской Европы бифуркировал: то, что мы имеем сейчас,— это еврей героический, образ, соз данный на основе культа авантюриста пионера ориента листа (вроде Бертона, Лэйна, Ренана) и его ползучая, от вратительно таинственная тень — араб. Лишенный всего,

441

за исключением приписываемого ему ориенталистской полемикой прошлого, араб обречен на судьбу, которая связывает его по рукам и ногам и обрекает на периодиче ски обрушивающиеся на него кары, чему Барабара Туч ман (Tuchman) дала теологическое наименование «гроз ного и стремительного меча Израиля».

Помимо своего антисионизма арабы известны еще и тем, что поставляют нефть. Это оказывается еще одной негативной характеристикой, поскольку в сообщениях об арабской нефти нефтяное эмбарго 1973–1974 годов (от которого выиграли прежде всего западные нефтяные ком пании и небольшой слой правящей арабской элиты) ото ждествляется с отсутствием у арабов каких бы то ни было моральных обязательств, раз уж они владеют такими бога тыми нефтяными запасами. Без обычных экивоков во прос, который чаще всего задают, таков: по какому такому праву арабы угрожают развитому (свободному, демокра тическому, моральному) миру? Из этого столь же часто де лают следующий вывод: давно уже пора послать на араб ские нефтяные поля морскую пехоту.

В кино и на телевидении арабы предстают либо как распутники, либо как кровожадные негодяи. Араб высту пает как сексуально озабоченный дегенерат, способный, однако, на хитроумные козни, но по сути своей он, конеч но же, садист, предатель и мерзавец. Работорговец, погон щик верблюдов, меняла, колоритный подлец,— вот неко торые из традиционных амплуа, в которых араб фигури рует в кинематографе. Араба можно часто увидеть в роли главаря (шайки мародеров, пиратов, «туземных» повстан цев), злобно рычащего пленному западному герою и бело курой красавице (при этом оба они — сама нравствен ность): «Мои люди собираются вас прикончить, но снача ла они хотели бы позабавиться». При этом у него непре менно хитрый и злобный взгляд — таков, например, шейх у Валентино.69 В кинохрониках и на фото в газетах арабов всегда показывают большими массами. Никакой индиви

442

дуальности, никаких личностных характеристик или лич ного опыта. Большинство материалов представляют ярость масс и нищету, или же иррациональные (а потому безнадежно эксцентричные) жесты. А за всем этим встает грозный образ джихада. Как следствие, нагнетается страх, что мусульмане (или арабы) овладеют миром.

Регулярно публикуемые книги и статьи об исламе и ара бах показывают, что никаких сдвигов по сравнению с вре менами смертельной вражды с исламом в Средние века и в эпоху Ренессанса не произошло. Нет ни одной другой та кой этнической или религиозной группы, о которой прак тически всегда говорили бы не иначе, как в оскорбитель ном тоне. В проспекте учебных курсов 1975 года, подготов ленном студентами старшекурсниками Колумбийского колледжа, по поводу курса арабского языка сказано, что практически каждое слово здесь связано с насилием и что арабская ментальность, как она отражена в языке, имеет исключительно напыщенный характер. В недавней публи кации в журнале «Harper's» Эммет Тиррел занимает еще бо лее клеветнические и расистские позиции, утверждая, что все арабы по сути своей убийцы и что насилие и лжи вость — у арабов в генах.* В исследовании под названием «Арабы в американских учебниках» перед нами раскрыва ется картина самой поразительной лжи или, скорее, самой грубой репрезентации какой либо из религиозно этниче ских групп. В одной из книг утверждается, что «мало какие народы этого [арабского] региона могут даже представить себе, что можно жить лучше». А затем автор задает совер шенно обезоруживающий вопрос: «Что же связывает наро ды Среднего Востока вместе?» И сам же без колебаний от вечает: «В последнее время — это враждебность арабов, их ненависть к евреям и народу Израиля». Вот еще одна рабо та, на этот раз посвященная исламу: «Религия мусульман,

* Tyrell, R. Emmett Jr. Chimera in the Middle East // Harper's. November 1976. P. 35–38.

443

называемая исламом, возникает в VII веке. Ее основателем был богатый бизнесмен из Аравии по имени Мохаммед. Он объявил себя пророком. У него нашлось много после дователей среди арабов. Он убеждал их, что именно арабы избраны, чтобы править миром». За такого рода познания ми следуют другие, столь же точные: «Вскоре после смерти Мохаммеда его поучения были собраны в книгу под назва нием Коран. Она стала священной книгой ислама».*

И подобные топорные измышления вовсе не опровер гает, но, напротив, поддерживает академическая наука, чья задача состоит в изучении арабского Ближнего Восто ка. (Отметим попутно, что упомянутое выше событие в Принстоне произошло в университете, который гордится своим отделением исследований Ближнего Востока, ос нованным в 1922 году старейшим из всех подобных отде лений по стране.) Возьмем в качестве примера отчет, под готовленный в 1967 году Морро Бергером, профессором социологии и ближневосточных исследований в Прин стоне, по запросу Департамента здравоохранения, обра зования и социального обеспечения. В то время он зани мал пост президента Ассоциации исследований Среднего Востока (MESA), профессиональной ассоциации ученых, занимающихся различными аспектами Ближнего Восто ка, «преимущественно периода после возникновения ис лама и с позиций социологии и гуманистических дисцип лин»,** основанной в 1967 году. Он озаглавил свой доклад «Исследования Среднего Востока и Северной Африки: достижения и задачи». Доклад был опубликован в втором выпуске MESA Bulletin. После рассказа о стратегическом, экономическом и политическом значении региона для Соединенных Штатов и после перечисления различных поддержанных американскими правительственными и частными фондами проектов, направленных на развитие университетских программ,— Акт о защите образования

** Statement of Purpose // MESA Bulletin. May 1967. Vol. 1, no. 1. P. 33.

444