Магистрам-литведам / Said

цам недопустимой, что можем ставить под сомнение все их туземные традиции…

В целом, куда бы ни проник европеец, туземец взирал на него со своего рода общим отчаяньем, поистине горь ким, оттого что он чувствовал: сумма его благосостояния в моральной сфере еще более, чем в материальной, вместо того чтобы возрастать, уменьшалась. Все то, что составля ло основу его социальной жизни, оказывается непрочным и рушится под ним. Золотые опоры, на которых он наме ревался перестроить свою жизнь, теперь уже выглядят не более чем блестящей мишурой.

Разочарование по всему Востоку, от края и до края, пе решло в затаенную вражду, и вражда эта ныне уже близка к тому, чтобы вылиться в злобу, а злоба только и ждет подхо дящего момента, чтобы выплеснуться в действие.

Если по причине лености или непонимания Европа не сделает никаких усилий, которые в ее только собственных интересах, то азиатская драма подойдет к критической точке.

Именно здесь наука, которая есть форма и жизни, и ин струмент политики — по крайней мере там, где идет речь о наших интересах — оказывается в большом долгу. Долг этот состоит в том, чтобы проникнуть в самую суть тузем ной цивилизации и жизни и раскрыть ее фундаменталь ные ценности и устойчивые характеристики, вместо того, чтобы душить туземную жизнь при помощи неясной угро зы, которую несет с собой европейская цивилизация. Мы должны предложить этим цивилизациям самих себя, как мы предлагает наши товары, т. е. на местном рынке. [Кур сив оригинала.]*

Леви без труда соединяет ориентализм с политикой, поскольку давнюю (точнее, затянувшуюся) западную ин тервенцию на Восток отрицать невозможно — как по ее последствиям для знания, так и по воздействию на злопо лучных туземцев. И то, и другое вносит свою лепту в то,

* Lefèvre, Frédéric. Une Heure avec Sylvain Lévi // Mémorial Sylvain Lévi / Éd. Jacques Bacot. Paris: Paul Hartmann, 1937. P. 123–124.

385

что может скоро стать кошмаром. Несмотря на деклари руемый гуманизм и трогательную заботу о ближних, Леви представляет себе эту связь весьма своеобразно. По его мнению, восточные люди видят в его мире угрозу со сто роны цивилизации более высокого уровня. При этом их мотивом является вовсе не позитивное стремление к сво боде, политической независимости или культурному раз витию на собственных основаниях, а вражда или завистли вая злоба. Панацеей от потенциально опасного развития событий объявляется выход Востока на западный потре бительский рынок, превращение его в один из многочис ленных борющихся за внимание потребителя товар. Од ним ударом можно и разрядить напряжение на Востоке (позволив ему считать себя «равноправным» товаром на западном рынке идей), и успокоить страхи Запада по по воду надвигающейся восточной волны. И наконец, глав ный тезис Леви (и его наиболее красноречивое призна ние): с Востоком надо что то делать, иначе «азиатская драма подойдет к критической точке».

Азия страдает, но ее страдания несут в себе угрозу Евро пе: между Востоком и Западом пролегает извечная, на пряженная граница, практически не изменившаяся с классических времен. Тому, что говорит Леви, один из наиболее видных современных ориенталистов, вторят с меньшим тактом культурные гуманисты. Газетное сооб щение: в 1925 году французское периодическое издание «Les Cahiers du mois» («Мои тетради») провело исследова ние среди ведущих интеллектуалов: писатели обсуждали нескольких ориенталистов — Леви, Эмиля Сенара (Se nart), а также представителей литературы — Андре Жида, Поля Валерии и Эдмона Жалу (Jaloux). Вопросы, состав ленные в своеобразной, если не сказать нахально прово кативной форме (что тоже говорит о культурной среде того времени), касались отношений между Востоком и Западом. Легко можно видеть, как идеи, которые прежде провозглашала востоковедческая наука, теперь дошли до

386

уровня общепринятой истины. Один из задаваемых во просов касался того, действительно ли Восток и Запад не проницаемы друг для друга (идея Метерлинка). Следую щий — действительно ли влияние Востока представляет собой «un peril grave»31 (выражение Анри Матисса) для французской мысли. Третий вопрос касается тех ценно стей западной культуры, в которых якобы проявляется превосходство Запада над Востоком. Мне кажется, что стоит процитировать ответы Валери, настолько открове нен и прям ход его аргументации и так он архаичен (по крайней мере для начала XX века).

С точки зрения культуры не думаю, что нам следует сей$ час особенно опасаться восточного влияния. В нем нет для нас ничего необычного. Мы многим обязаны Востоку у истоков нашего искусства и большей части познаний. Мы также можем приветствовать то новое, что приходит с Востока сейчас, хотя я лично сомневаюсь, что такое воз можно. В этом сомнении и заключается наша защита и наше оружие.

Кроме того, подлинная проблема в таких вопросах — как все это переварить (digest). Но что всегда отличало ев ропейский ум на протяжении многих веков, так это его высокое своеобразие. А потому наша роль состоит в том, чтобы поддержать эту силу выбора, универсальную спо собность постижения или трансформации всего в нашу собственную субстанцию,— именно те способности, кото рые сделали нас тем, кто мы есть. Греки и римляне показа ли нам, как обходиться с монстрами Азии, как подвергать их анализу и извлекать из них их сущность … Средиземно морский бассейн представляется мне закрытым сосудом, куда всегда стекалась мудрость с просторов Востока и где она конденсировалась. [Курсив и пропуски оригинала.]*

Если европейская культура в целом и переварила Вос ток, то Валери определенно сознавал, что одним из кон

* Valéry, Paul. Oeuvres / Éd. Jean Hytier. Paris: Gallimard, 1960. Vol. 2. P. 1556–1557.

387

кретных инструментов на этом пути был ориентализм.

Вмире, где уже прозвучали вильсоновские принципы на ционального самоопределения, Валери уверенно полага ет, что угрозу Востока можно устранить с помощью анали за. «Сила выбора» для Европы состоит прежде всего в том, чтобы признать, что истоки европейской науки лежат на Востоке, а затем обращаться с ним как с истоком снятым.

Вдругом контексте Бальфур мог утверждать, что корен ные обитатели Палестины, хотя и имеют преимуществен ное право собственности на землю, никоим образом не в состоянии ее в дальнейшем удержать. Простые желания 700 тыс. арабов, говорит он, ни на минуту нельзя сравнить с судьбой подлинно европейского колониального движе ния.*

Как выразился Джон Бьюкен32 (Buchan) в 1922 году, Азия весьма неприятно напоминает извержение вулкана, которое может внезапно уничтожить «наш» мир.

Земля пропитана бессвязной силой и беспорядочным знанием. Вы никогда не задумывались над этим в приме нении к Китаю? Миллионы острых умов задыхаются там, занимаясь всякой ерундой. У них нет цели, нет направ ляющей силы, а потому все их усилия тщетны, мир смеет ся над Китаем.**

Иесли Китай сумеет сорганизоваться (а именно так оно

ибудет), вот тогда будет не до смеха. А потому усилия Евро пы направлены на то, что поддерживать себя в состоянии,

* Цит по: Sykes, Christopher. Crossroads to Israel. 1965; reprint ed., Bloomington: Indiana University Press, 1973. P. 5.

**Цит по: Sandison, Alan. The Wheel of Empire: A Study of the Imperial Idea in Some Late Nineteenth and Early Twentieth Century Fiction. N. Y.: St. Martin's Press, 1967. P. 158. Прекрасное исследова ние аналогичных настроений во Франции можно найти в работе: Loutfi, Martine Astier. Littérature et colonialisme: L'Expansion coloniale vue dans la littérature romanesque française, 1871–1914. The Hague: Mouton & Co., 1971.

388

которое Валери назвал «un machine puissante»,* 33 — погло щать извне все, что возможно, и перерабатывать все к своей пользе, интеллектуально и материально, удерживая Восток в избирательно организованном (или дезорганизованном) состоянии. Однако сделать это можно, лишь обладая ясно стью ви´дения и анализа. До тех пор, пока мы не увидим Восток таким, каким он есть, его сила — военная, матери альная, духовная — рано или поздно грозит Европе потря сениями. Великие колониальные империи, великие систе мы последовательного подавления для того и существова ли, чтобы в конечном счете ограждать Европу от того, чего она так боялась. Колониальные сценки, какими их увидел Джордж Оруэлл в 1939 году в Марракеше, нельзя воспри нимать иначе, как своего рода континентальную эмана цию — африканскую, азиатскую или восточную.

Когда идешь по такому городу, как этот,— двести тысяч жителей, из которых по крайней мере у тысячи в букваль ном смысле слова ничего нет, кроме лохмотьев на теле,— когда видишь как эти люди живут, и более того, как легко они умирают, трудно поверить, что находишься среди лю дей. В действительности все колониальные империи осно ваны именно на этом факте. У людей смуглые лица,— и кроме того их так много! Неужели они одной с нами пло ти? Есть ли у них имена? Или же они всего лишь часть аморфной смуглой массы и обладают индивидуальностью не более, чем, скажем, пчелы или насекомые на кораллах? Они вырастают из земли, несколько лет помаются и пого лодают, а затем вновь уйдут в безымянные могильные хол мики, и никто даже не заметит, что их уже нет на свете. Да и сами могилы вскоре сравняются с землей.**

Помимо живописных персонажей, предстающих перед европейским читателем в экзотических рассказах менее

* Valéry, Paul. Variété. Paris: Gallimard, 1924. P. 43.

** Orwell, George. Marrakech // A Collection of Essays. N. Y.: Doubleday Anchor Books, 1954. P. 187.

389

значительных авторов (Пьер Лоти, Мармадьюк Пиктол

ит. п.), все, что европейцам известно о не европейце, в точ ности повторяет сказанное Оруэллом. Он либо предмет за бавы, либо атом в обширной массе, попадающий в обыден ном или даже образованном дискурсе в недифференциро ванный тип под названием «восточный человек», «африка нец», «желтый», «смуглый» или «мусульманин». Именно в такие абстракции вылилась генерализующая сила ориента лизма, превращающая отдельные примеры цивилизации в идеальных носителей ценностей, идей и позиций, которых в свою очередь ориенталисты находили на «Востоке» и пре вращали в расхожую культурную валюту.

Если задуматься над тем, что Раймон Шваб вынес из своей блестящей биографии Анкетиля Дюперрона в 1834 году — и тем положил начало исследованиям, кото рые в итоге ввели ориентализм в надлежащий культурный контекст,— следует отметить, что сделанное им находи лось в разительном контрасте с работой его коллег худож ников и интеллектуалов, для которых Восток и Запад так

иоставались абстракциями второго разбора, какими они были для Валери. И не то, чтобы Паунд, Элиот, Йейтс, Ар тур Уэли, Феноллоса, Поль Клодель (в своем «Connais sance de l'est»34), Виктор Сегален (Ségalen)35 и другие игно рировали «мудрость Востока», как несколькими поколе ниями ранее назвал ее Макс Мюллер.36 Скорее, культура смотрела на Восток, и в особенности на ислам, с тем недо верием, которым всегда грешила в отношении него наука. Подходящий пример современного подхода в его наибо лее явной форме можно найти в серии лекций, прочитан ных в Чикагском университете в 1924 году на тему «Запад

иВосток» Валентином Чиролем (Chirol), известным евро пейским журналистом, обладающим большим опытом Востока. Его целью было показать образованной амери канской аудитории, что Восток — не так уж далеко, как мы, возможно, считаем. Его позиция проста: Восток и За пад неискоренимо противоположны друг другу, Восток —

390

в особенности «мохаммеданизм» — является одной из «великих мировых сил», ответственных за этот «глубочай ший раскол» в мире.* Вот некоторые из смелых генерали заций Чироля (надеюсь, что верно воспроизвожу назва ния шести его лекций): «Древнее поле сражений», «Кон чина Оттоманской империи с особым вниманием к слу чаю Египта», «Эксперимент Великобритании в Египте», «Протектораты и подмандатные территории», «Новый фактор большевизма» и «Некоторые общие выводы».

К такому сравнительно распространенному взгляду на Восток, как взгляд Чироля, можно добавить свидетельст во Эли Фор (Élie Faure),37 который в своих рассуждениях проводит, как и Чироль, уже знакомую нам резкую грань в области истории и культуры между Белым Западом и цветным Востоком. Не обращая внимания на парадоксы типа «le carnage permanent de l'indifférence orientale»38 (в от личие от «нас», «они» понятия не имеют о мире), Фор пы тается доказать, что восточный человек ленив, что на Вос токе нет понятия истории, нации или родины, что Восток по сути своей мистичен и т. п. Фор заявляет, что до тех пор, пока Восток не станет рациональным, не разовьет у себя технику и позитивные науки, не может быть и речи о rapprochement (восстановление дружественных связей) ме жду Востоком и Западом.** Гораздо более тонкий и науч ный подход к дилемме Восток—Запад можно найти в эссе Фернана Бальдансперже (Baldensperger)39 «Où s'affrontent l'Orient et l'Occident intellectuels» («Где встречаются интел лектуальные Запад и Восток»). Но даже он говорит о вро жденном презрении Востока к идее, дисциплине ума и ра циональному пониманию.***

* Chirol, Valentine. The Occident and the Orient. Chicago: University of Chicago Press, 1924. P. 6.

**Faure, Élie. Orient et Occident // Mercure de France. July 1 — August 1, 1931. Vol. 229. P. 263, 264, 269, 270, 272.

***Baldensperger, Fernand. Où s'affrontent l'Orient et l'Occident intellectuels // Éludes d'histoire littéraire. 3rd ser. Paris: Droz, 1939. P. 230.

391

Коль скоро это исходит из самых глубин европейской культуры и говорят все это авторы, считающие себя выра зителями этой культуры, подобные расхожие истины (а это именно и есть idees reçues) нельзя считать только лишь примерами провинциального шовинизма. Более того, парадокс именно в том и состоит, что эти авторы (а это совершенно ясно тем, кто знаком с другими работами Фора и Бальдансперже) ни в коем случае не являются шо винистами. Их общий фон — это превращение в XX веке строго профессионального научного ориентализма, чьей функцией в культуре XIX века было стремление возро дить в Европе утраченную традицию гуманизма, в инст румент политики, и, что еще важнее, в код, при помощи которого Европа могла понять саму себя и Восток. По причинам, рассмотренным выше, ориентализм нес на себе отпечаток общего страха Европы перед исламом, что еще усугублялось политическими вызовами межвоенного периода. Моя позиция состоит в том, что метаморфоза сравнительно безобидной филологической специально сти в нечто, что способно направлять политические дви жения, управлять колониями, делать почти апокалипти ческие заявления о трудностях цивилизаторской миссии Белого человека, происходит в рамках якобы либераль ной культуры с ее хвалеными нормами широты взглядов, плюрализма и открытости ума. Однако в действительно сти происходит нечто прямо противоположное: окосте невание доктрины и превращение поставляемого «нау кой» значения в «истину». Если такая истина оставляет за собой право судить о Востоке как о чем то неизменном и непреложном (в том духе, о котором шла речь), тогда весь этот либерализм — не более чем форма подавления и ду ховного предрассудка.

Степень подобной нелиберальности зачастую даже не сознавалась внутри самой этой культуры — и не осознает ся до сих пор — по тем причинам, которые и являются предметом нашего исследования в данной книге. Тем не

392

менее отрадно, что подобному либерализму был брошен вызов. Вот фрагмент из предисловия И. А. Ричардса к его книге «Мэн цзы на уме» (1932), где легко можно заменить слово «китайская» на «восточная».

Что касается роста знакомства с китайской мыслью на Западе, интересно отметить, что даже такой автор, как Этьен Жильсон, которого вряд ли можно заподозрить в невежестве или небрежности, мог, однако, в предисловии к английскому изданию своей работы «Философия Св. Фомы Аквинского» написать, что томистская философия «восприняла и вобрала в себя всю человеческую тради цию». Именно так мы все и думаем. Для нас Западный мир — это по прежнему весь мир в целом [или та его часть, которая имеет значение]. Однако непредвзятый наблюда тель, конечно, заметил бы, что такой провинциализм весьма опасен. И нельзя сказать, что мы на Западе не ощу щаем на себе его последствий.*

Заявление Ричардса предшествует тому, что он назвал «множественной дефиницией», или подлинным плюра лизмом, свободным от воинственности системы дефини ций. Принимаем мы или нет его выпад в адрес провин циализма Жильсона, можно принять его утверждение о том, что либеральный гуманизм, частью которого исто рически выступал ориентализм, препятствует процессу более широкого и еще расширяющегося характера, на основе которого только и возможно подлинное понима ние. Что именно идет на смену этому расширенному зна чению ориентализма в XX веке — об этом пойдет речь в следующем разделе.

* Richards I. A. Mencius on the Mind: Experiments in Multiple Definitions. London: Routledge & Kegan Paul, 1932. P. xiv.

393

III

Современный англо9французский ориентализм в полном цвету

Коль скоро мы привыкли считать, что современный эксперт в какой то области Востока или части восточной жизни — это именно специалист «страновед», мы забы ли, что вплоть до Второй мировой войны ориенталиста считали прежде всего универсалом (с большой долей спе циальных познаний, конечно же), который обладает со ответствующей подготовкой для того, чтобы делать сум мативные заявления (summational statesments). Под сум мативными заявлениями я имею в виду следующее: если ориенталист высказывает сравнительно простые утвер ждения, скажем, по поводу арабской грамматики или ин дийской религии, то их воспринимают как утверждения о Востоке в целом, так сказать, суммируя их. Так, всякое ис следование отдельного фрагмента восточного материала одновременно суммативно подтверждает исконно вос точный характер всего этого материала. А поскольку су ществует глубокое убеждение, что весь Восток в целом ор ганичен и потому глубинным образом связан воедино, у ученого ориенталиста имеются все герменевтические ос нования считать что данный материал в исключительной мере способствует лучшему пониманию таких сюжетов, как восточный характер, восточный ум, этос и дух.

Большая часть написанного в первых двух главах этой книги раскрывает общие черты в более ранних периодах истории ориенталистской мысли. Дифференциация в позднейшей истории, о которой пойдет речь здесь, это дифференциация между периодами непосредственно до и непосредственно после Первой мировой войны. В обоих случаях, как и прежде, Восток — это всегда Восток, невзи рая на конкретные случаи, тот стиль и те методы, которые используются для описания. Разница между этими двумя

394