Магистрам-литведам / Said

прочие экзистенциальные встречи между Востоком и За падом становились все более частыми (о том, как это было, мы уже говорили), нарастало напряжение между догмами скрытого ориентализма, подкрепляющими его исследованиями в области «классического» Востока, и описаниями нынешнего, современного, явного Востока, артикулируемого путешественниками, паломниками, го сударственными чиновниками и т. п. В некоторый момент времени — точнее определить затруднительно — это на пряжение привело к конвергенции обоих типов ориента лизма. Возможно (это всего лишь предположение), по добная конвергенция произошла тогда, когда ориентали сты, начиная с Саси, стали выступать в качестве советни ков правительства по поводу современного Востока. Здесь роль получившего специальную подготовку и обра зование эксперта приобретает дополнительное измере ние: ориенталиста можно считать специальным агентом западной мощи, коль скоро он участвует в определении политики в отношении Востока. Всякий образованный (и не слишком) европейский путешественник на Востоке чувствовал себя представителем Запада, оказавшимся по среди пелены обскурантизма. Это очевидно верно в отно шении Бертона, Лэйна, Даути, Флобера и других ведущих фигур, о которых мы говорили ранее.

По мере роста территориальных приобретений Запада на Востоке особое значение приобретали и взгляды его представителей по поводу явного, современного Востока. Так, то, что ученый ориенталист объявлял «сущностным» Востоком, иногда опровергалось, но в большинстве случа ев в ходе реального административного освоения Восто ка — подтверждалось. Определенно, теории Кромера по поводу восточного человека — теории, заимствованные из традиционного ориенталистского архива,— за то время, пока он реально управлял миллионами восточных людей, многократно подтвердились. В неменьшей степени это верно и в отношении французского опыта в Сирии, Север

345

ной Африке и во всех прочих французских колониях, где бы они ни находились. Однако никогда подобная конвер генция между скрытой ориенталистской доктриной и яв ным опытом ориентализма не происходила более драма тично, чем после Первой мировой войны, когда Британия и Франция исследовали азиатскую Турцию на предмет ее раздела. Там, на операционном столе, готовый к хирурги ческому вмешательству, лежал «Больной человек Европы» во всей своей немощи, со всеми характерными чертами и топографическими контурами.

В ходе этой операции неоценимо важную роль играл ориенталист с его специальными познаниями. Опреде ленные намеки на эту новую роль ориенталиста как сво его рода тайного агента на Востоке можно увидеть в ситуа ции, когда английский ученый Эдвард Генри Пальмер18 был отправлен в 1882 году на Синай, чтобы оценить анти британские настроения и возможные последствия в ходе восстания Араби. В ходе выполнения задания Пальмер погиб, однако ему всего лишь не повезло больше других среди тех, кому довелось выполнять аналогичные задания империи. Отныне серьезные и щекотливые дела стали частично доверять и «экспертам» страноведам. Более удачливым оказался другой ориенталист: Д. Дж. Хогарт (D. G. Hogarth),19 автор знаменитого отчета об исследова нии Аравии, удачно озаглавленного «Проникновение в Аравию» (1904).* Во время Первой мировой войны он стал руководителем Арабского бюро в Каире. И не слу чайно такие люди как Гертруда Белл, Т. Э. Лоуренс и Сент Джон Филби,— все эксперты по Востоку — отправ лялись на Восток в качестве агентов империи, друзей Вос тока, авторов политических альтернатив, поскольку обла

* Hogarth D. G. The Penetration of Arabia: A Record of the Development of Western Knowledge Concerning The Arabian Peninsula. N. Y.: Frederick A. Stokes, 1904. Есть удачная современная работа на эту тему: Bidwell, Robin. Travellers in Arabia London: Paul Hamlyn, 1976.

346

дали близким и глубоким знанием Востока и восточных народов. Они составили «отряд» (band) — как однажды назвал их Лоуренс,— связанный воедино противоречивы ми представлениями и личным сходством: яркая индиви дуальность, симпатия и личная идентификация с Восто ком, ревностно хранимое чувство личной миссии на Вос токе, культивируемая эксцентричность, и в итоге — не приятие Востока. Для всех них Восток — это их собствен ный непосредственный и специфический опыт Востока. Именно в них ориентализм в качестве эффективной прак тики обращения с Востоком обрел свою конечную евро пейскую форму — еще прежде, чем империя исчезла и пе редала свое наследие другим кандидатам на роль домини рующей силы.

Таких индивидуалистов, как эти, нельзя назвать сугубо академическими исследователями. Вскоре мы увидим, что они сумели извлечь выгоду из академического изуче ния Востока, ни в коей мере не принадлежа к официаль ному профессиональному сообществу ученых ориента листов. Однако их роль состояла не в том, чтобы ограни чить академический ориентализм или ниспровергнуть его, но, скорее, в том, чтобы сделать его эффективным. Их предшественниками на этом пути выступают такие люди, как Лэйн и Бертон,— как по причине самостоя тельно приобретенной энциклопедической эрудиции, так и благодаря скрупулезному, квазинаучному знанию Востока, на которое они, очевидно, опирались в своих контактах с Востоком. Систематическое изучение Восто ка они заменили своего рода детальной разработкой скрытого ориентализма, легко доступного в имперской культуре их времени. Их, так сказать, научный референт ный круг составляли такие люди, как Уильям Мюир, Эн тони Биван, М. С. Марголиут, Чарльз Лайель, Э. Дж. Бра ун, Р. А. Никольсон, Ги Ле Странж, Э. Д. Росс и Томас Ар нольд (Muir, Bevan, Margoliouth, Lyall, Browne, Nicholson, Guy Le Strange, Ross, Arnold), в свою очередь непосредст

347

венно исходившие из Лэйна. Их имагинативные пред ставления сформировались преимущественно под влия нием их прославленного современника Редьярда Кип линга, который так ярко призывал «править пальмой и сосной».

Различия между Англией и Францией в этих делах вполне соответствовали истории каждой из этих наций на Востоке: британцы там присутствовали, а французы сокрушались по поводу утраты Индии и смежных терри торий. К концу века главным фокусом деятельности французов стала Сирия, но даже там всем было ясно, что французы не могут состязаться с англичанами ни в качестве кадров, ни в степени политического влияния. Англо французское соперничество за обладание остан ками Оттоманской империи ощущалось даже на поле битвы в Хиджазе,20 в Сирии, Месопотамии — но во всех этих случаях, как отмечали остроумные люди вроде Эд мона Бремона (Bremond), французские ориенталисты и местные эксперты далеко уступали в блеске и тактиче ской маневренности своим британским оппонентам.* За исключением отдельных гениев вроде Луи Массиньона, у Франции не было своих Лоуренсов, Сайксов или Белл. Однако были непреклонные империалисты, такие как Этьен Фланден и Франклен Бульон (Flandin, Frank lin Bouillon). Выступая с лекцией в парижском Alliance française в 1913 году, граф де Крессати (Comte de Cres saty), отъявленный империалист, объявил Сирию собст венным Востоком Франции, областью французских по литических, моральных и экономических интересов — интересов, добавил он, которые нужно защищать в этот «âge des envahissants impérialistes».21 И при этом Крессати отметил, что даже с помощью французских коммерче ских и производственных фирм на Востоке, с растущим

* Bremond, Edmond. Le Hedjaz dans la guerre mondiale. Paris: Payot, 1931. P. 242 ff.

348

числом принимаемых во французские школы туземных учеников, Францию неизменно на Востоке третируют, причем угрозы исходят не только от Британии, но и от Австрии, Германии и России. Если Франция намерева ется и впредь сдерживать «le retour de l'Islam»,22 ей нужно крепче стоять на Востоке — такой аргумент выдвинул Крессати и был поддержан сенатором Полем Думе (Doumer).* Подобные взгляды повторяли по разным по водам. И действительно, Франция успешно управлялась с делами в Северной Африке и Сирии после первой ми ровой войны, но при этом французы чувствовали, что отстают в тех специфических, конкретных навыках управления восточным населением и теоретически не зависимыми территориями, где всегда были сильны анг личане. И, наконец, разница между современным анг лийским и современным французским ориентализмом проявляется в стиле. Использование генерализаций в отношении Востока и восточных народов, ощущение различия, сохраняющегося между Востоком и Западом, стремление к доминированию Запада над Востоком,— все эти моменты в одинаковой мере присутствуют в обе их традициях. Среди многих элементов, определяющих то, что мы обычно называем «экспертным опытом» (expertise), ярче всего заметен стиль, который является результатом специфических мирских обстоятельств, сформированных традицией, институтами, волей и ра зумом в формальную артикуляцию. К рассмотрению именно этого детерминанта, этого зримого и модерни зированного развития ориентализма в Англии и Фран ции XX века мы теперь и переходим.

* Le Comte de Cressaty. Les Intérêts de la France en Syrie. Paris: Floury, 1913.

349

II

Стиль, экспертный опыт, ви´дение: всемирный характер ориентализма

Белый Человек у Киплинга слишком часто появляется в поэмах23 и романах (вроде «Кима»), а также во множест ве афоризмов, чтобы считать его всего лишь плодом иро ничной фантазии писателя. Белый Человек — как идея и как личность, как стиль бытия — сослужил службу мно гим британцам в бытность их за рубежом. Хотя цвет кожи явно выделял его из массы туземцев, каждый британец, который вращался среди индийцев, африканцев или ара бов, понимал, что принадлежит (и может черпать оттуда практические и духовные ресурсы) к давней традиции управленческой ответственности по отношению к цвет ным расам. Именно исходя из этой традиции, ее успехов и неудач, Киплинг прославляет «дорогу», избранную Белы ми Людьми в колониях.

Now, this is the road that the White Men tread

When they go to clean a land —

Iron underfoot and the vine overhead

And the deep on either hand.

We have trod that road — and a wet and windy road —

Our chosen star for guide.

Oh, well for the world when the White Men tread

Their highway side by side!

Вот дорога, по которой шагают Белые Люди, Когда они собираются очистить землю —

Железо под ногами и виноградная лоза над головой, И бездна с каждой стороны.

Мы шагали по этой дороге — раскисшей и продуваемой ветром дороге,—

Идя вслед за путеводной звездой.

Ах, как это хорошо для мира, когда Белые Люди идут Бок о бок по большой дороге!*

*Kipling, Rudyard. Verse. Garden City, N. Y.: Doubleday & Co., 1954. P. 280.

350

«Очистить землю» — вот лучшее из того, что было сде лано Белыми Людьми в хрупком согласии друг с другом,— аллюзия на нынешние опасности европейского соперни чества в колониях, на неудачу попыток скоординировать политику. Белые Люди Киплинга уже готовы отправиться на войну: «Свобода для нас самих и для наших сыновей / А если нет, то война». За маской дружелюбного лидерства Белого Человека всегда стоит решимость применить силу, убивать и быть убитым. Определенное благородство этой миссии придает ощущение интеллектуальной преданно сти. Он — Белый Человек, но действует он не ради голой выгоды, поскольку «путеводная звезда» ведет его далеко от земных благ. Конечно, многие из Белых Людей часто задавались вопросом, за что они сражаются на этой «рас кисшей и продуваемой ветром дороге», и конечно же, большинство из них были поражены тем, что цвет кожи давал им более высокий онтологический статус плюс ог ромную власть над большинством обитателей мира. Но в конце концов, быть Белым Человеком (и для Киплинга, и для тех, на чье сознание и риторику он повлиял) — это дело, само себя подкрепляющее. Некто становился Бе лым Человеком потому, что он уже был Белым Человеком. И что еще более важно, если «пить чашу сию», жить неот вратимой судьбой Белого Человека, то времени для празд ных спекуляций об истоках, причинах и исторической ло гике просто не остается.

Быть Белым Человеком — это и идея, и реальность. Это предполагает необходимость занять осмысленную пози цию по отношению и к белому, и к не белому миру. Это означает — в колониях — говорить определенным обра зом, вести себя в соответствии с определенным кодексом поведения, и даже чувствовать одно и не чувствовать дру гое. Это означает особого рода суждения, оценки, жесты. Это форма власти, перед которой не белые и даже сами белые должны склониться. В институционализованных формах (колониальные правительства, консульский кор

351

пус, коммерческие учреждения) Белый Человек — это агент по выражению, распространению и применению к миру определенной политики. Хотя некоторая личная свобода и дозволялась, все же в пределах этого органа правила безличная коллективная идея. Короче говоря, быть Белым Человеком — это весьма определенная мане ра бытия в мире, способ овладения реальностью, языком и мышлением. Все это делало возможным определенный стиль.

Сам по себе Киплинг не смог бы состояться; то же вер но и в отношении Белого Человека. Такие идеи, как и их авторы, появляются из сложных исторических и культур ных обстоятельств, по крайней мере два из которых име ют много общего с историей ориентализма XIX века. Одно из них — культурно санкционированная привычка использовать широкие генерализации, при помощи кото рых реальность подразделяется на группы: языки, расы, типы, цвета, ментальности, притом что каждая такая ка тегория — не столько нейтральное обозначение, сколько оценочная интерпретация. В основе подобных категорий лежит жесткая бинарная оппозиция «наших» и «их», при чем первые всегда посягают на последних (вплоть до того, чтобы превратить «их» в исключительно зависимую функцию от «наших»). Эта оппозиция подкреплена не только антропологией, лингвистикой и историей, но так же и дарвиновским тезисом о выживании наиболее при способленных и естественном отборе и — не в последнюю очередь — риторикой высокого культурного гуманизма. Именно официальный характер культурного наследия да вал таким авторам, как Ренан и Арнольд, право на генера лизованные суждения по поводу расы. «Наши» ценно сти — это (скажем так) либеральные, гуманные, правиль ные; они опираются на традицию литературы, научного образования и рационального исследования. Как евро пейцы (и белые люди) «мы» всякий раз, когда эти ценно сти превозносят, к ним приобщаемся. Однако человече

352

ская целостность, сформированная общими культурными ценностями, в такой же мере предполагает исключение, как и единство. Всякая идея, высказываемая от лица «на шего» искусства Арнольдом, Рескиным, Миллем, Ньюме ном, Карлейлом, Ренаном, Гобино или Контом,— еще одно звено в цепи, связывающей «нас» вместе,— форми ровалась ввиду некоего аутсайдера изгнанника. Даже если это всего лишь вопрос риторики, следует помнить, что в Европе XIX века формирование системы науки и культуры шло ввиду, так сказать, реальных аутсайдеров (колоний, нищих, преступников), чья культурная роль в том и состояла, чтобы давать определение тому, из чего они конституционально выпадали.*

Другим обстоятельством, также свойственным станов лению Белого Человека и ориентализма, является отве денное каждому из них «поле», равно как и ощущение, что это поле включает в себя определенные виды — даже ри туалы — поведения, обучения и обладания. Только запад ный человек мог, например, говорить о восточных наро дах, точно так же как только Белый Человек мог называть кого либо цветным, или не белым. Всякое заявление, ко торое делали ориенталисты или Белые Люди (что зачастую было одно и то же), несло в себе смысл неустранимой дис танции, отделяющей белого от цветного, или западного человека от восточного. Более того, за каждым заявлением стояла традиция опыта, науки и образования, которая удерживала восточного цветного в позиции объекта изу$ чения западного$белого человека, и никогда наоборот. Если один из них стоял в позиции власти — как, например, Кромер,— то восточный человек принадлежал к системе правления, чьим главным принципом было никогда не

* Эта тема исключений и ограничений в культуре XIX века сыг рала важную роль в творчестве Мишеля Фуко, ближайшим образом в его книге «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» (рус. пер.: М.: Ad Marginem, 1999) и его же: Воля к истине: по ту сторону зна ния, власти и сексуальности. М.: Магистериум, 1996.

353

допускать, чтобы какой нибудь восточный человек был независим и жил сам по себе. Обоснование было следую щее: поскольку восточные люди понятия не имеют о само управлении, их следует для их же блага держать в узде.

Поскольку Белый Человек, как и ориенталист, жил очень близко к линии напряжения, держащей цветных в безвыходном положении, он ощущал лежащую на нем обязанность определить и переопределить исследуемую область. Куски нарративных описаний обычно перемежа ются с фрагментами реартикулированных дефиниций и суждений, разбивающих нарратив,— таков характерный стиль письма экспертов ориенталистов, использовавших киплинговского Белого Человека как маску. Вот фрагмент из письма Т. Э. Лоуренса к В. У. Ричардсу 1918 году:

… арабы будят мое воображение. Это старая, старая циви лизация, которая отказалась от домашних богов и доброй половины тех ловушек, к которым так стремимся мы. Евангелие бедности в материальных делах — это хорошее дело, оно предполагает, по видимому, и своего рода мо ральную бедность. Араб немного поразмышляет и продол жит плавное скольжение по жизни, не пытаясь сглаживать углы или «идти в гору». Отчасти это означает ментальную

иморальную усталость, расовую расслабленность (race trained out), ведь чтобы уйти от трудностей им приходится отказываться от многого такого, что мы считаем важным и достойным: но тем не менее, ни в коем случае не разделяя эту точку зрения, я могу в достаточной мере ее понять, чтобы взглянуть на себя и других иностранцев их глазами

ибез осуждения. Я знаю, что я для них — чужеземец и буду таковым всегда. Но я не могу согласиться, что они хуже меня, как и не могу принять их путь.*

Аналогичные взгляды, хотя и по иному поводу, можно найти и в следующих замечаниях Гертруды Белл.

* The Letters of T. E. Lawrence of Arabia / Ed. David Garnett. 1938; reprint ed., London: Spring Books, 1964. P. 244.

354