Магистрам-литведам / Said

употребления кажутся людям каноническими и обяза тельными: истины — это иллюзии, о которых позабыли, что они таковы.*

Возможно, взгляд Ницше покажется нам слишком пес симистичным, но он по крайней мере привлекает внима ние к тому факту, что присутствующее в западном созна нии слово «Восток» обросло целым шлейфом значений, ассоциаций и коннотаций, и что все это вовсе необяза тельно имеет отношение к реальному Востоку, но скорее относится к сопровождающему его шлейфу.

Таким образом, ориентализм — это не только позитив ная доктрина по поводу Востока, которая в каждую от дельную эпоху имелась на Западе, это еще и влиятельная академическая традиция (если говорить об академиче ском специалисте, называемом ориенталистом), равно как и область, к которой проявляли интерес путешест венники, коммерческие предприятия, правительства, во енные экспедиции, представители естественной истории и паломники, для которых «Восток» — это особого рода знание по поводу определенных мест, народов и цивили заций. Восточные идиомы вошли в обиход и заняли прочное место в европейском дискурсе. За этими идио мами лежит доктринальный слой представлений по по воду Востока. Эти доктрины сформировались на основе опыта многих европейцев, большинство которых сходи лись во мнениях относительно таких существенных ас пектов Востока, как «восточный характер», «восточный деспотизм», «восточная чувственность» и т. п. Для всяко го европейца в XIX веке (и, как мне кажется, для подоб ного утверждения не нужны особые познания) Восток и

* Nietzsche, Friedrich. On Truth and Lie in an Extra Moral Sense // The Portable Nietzsche / Ed. and trans. Walter Kaufmann. N. Y.: Viking Press, 1954. P. 46–47. См.: Ницше Ф. Об истине и лжи во вненравст венном смысле // Философия в трагическую эпоху. М.: REFL book, 1994. С. 254–266. (Перевод изменен.)

315

был такой системой истин, истин в смысле Ницше. И следовательно, каждый европеец, что бы он ни пытал ся говорить о Востоке, неизбежно оказывался расистом, империалистом и почти всегда энтоцентристом. Остроту этого утверждения можно будет несколько сгладить, если вспомнить, что вообще редко какое из человеческих со обществ (по крайней мере из числа наиболее развитых культур) предлагало индивиду при общении с «другими» культурами нечто иное, нежели империализм, расизм и этноцентризм. Итак, ориентализм находит поддержку, и эта поддержка исходит из общего культурного давления, которое делает еще более жестким чувство различия ме жду европейской и азиатской частями мира. Моя пози ция состоит в том, что ориентализм — это фундаменталь но политическая доктрина, навязываемая Востоку, пото му что Восток слабее Запада, который в свою очередь молчит о том, что Восток и его слабость — это не одно и то же.

Данное утверждение было сформулировано нами еще в главе 1, и практически весь последующий текст видел ся мне как его развитие. Уже само наличие такого «поля», как ориентализм, не имеющего соответствую щего эквивалента на Востоке, предполагает сопоставле ние силы Востока и Запада. О Востоке написано мно гое, и все это, конечно же, говорит о степени и характе ре взаимодействий между Востоком и Западом, которые поистине чудовищны. Но решающим показателем силы Запада является то, что невозможно сопоставить движе ние западного человека на восток (с конца XIX века) с соответствующим движением восточного человека на запад. Даже оставляя в стороне тот факт, что западные армии, консульский корпус, торговцы, научные и ар хеологические экспедиции всегда отправлялись на вос ток (East), число путешественников с исламского вос тока в Европу между 1800 и 1900 годами по сравнению с числом отправлявшихся в других направлениях ни

316

чтожно.* Более того, если восточные путешественники на запад оправлялись туда, чтобы учиться и дивиться передовой культуре, цели западных путешественников на Восток, как мы видели, были совершенно иного по рядка. Кроме того, в период между 1800 и 1950 годами было написано около 60 000 книг по поводу Ближнего Востока, среди же восточных работ о Западе нельзя ука зать ничего подобного. Как культурный аппарат, ориен тализм представляет собой агрессию, активность, кри тику, волю к истине и знание. Восток существовал для Запада, и то же самое верно для бесчисленных ориента листов, чей подход к предмету своей деятельности был либо патерналистским, либо же откровенно высоко мерным — если, конечно же, они не занимались древ ностью. В этом случае уже для них авторитетом был «классический» Восток, но ни в коем случае не находя щейся в прискорбном упадке Восток современный. И кроме того, подкрепляя деятельность западных уче ных, существовала многочисленная армия разного рода агентств и институтов, не имеющих параллелей в вос точном обществе.

Подобный дисбаланс между востоком и западом (East and West) совершенно очевидно является функцией ме няющихся исторических моделей. В период своего поли тического и военного расцвета с VIII по XVI век ислам до минировал как на востоке, так и на западе. Затем центр силы сместился к западу, теперь же он, по видимому, сно ва возвращается на восток. В своем рассказе об ориента лизме XIX века в главе 2 я остановился на особо напря женном периоде в конце века, когда зачастую неповорот ливый, абстрактный и прожективный ориентализм ока

* Количество арабских путешественников на запад примерно оценил и подсчитал Ибрагим Абу Лугод, см.: Abu$Lughod, Ibrahim. Arab Rediscovery of Europe: A Study in Cultural Encounters. Princeton, N. J.: Princeton University Press, 1963. P. 75–76 and passim.

317

зался на пороге нового ощущения своей всемирной мис сии на службе у официального колониализма. Именно к этому проекту и к этому моменту я и собираюсь обратить ся, в особенности принимая во внимание, что он даст нам важное понимание фона, на котором разворачивается кризис ориентализма в XX веке и возрождение культур ной силы на востоке.

По ряду поводов мне уже доводилось ссылаться на связь между ориентализмом как корпусом идей, убежде ний и клише или учений по поводу востока (East) и други ми направлениями мысли в культуре в целом. Теперь от метим, что одним из важных направлений развития ори ентализма в XIX веке было выделение сущностных представлений о Востоке (Orient) — его чувственности, склонности к деспотизму, спутанной ментальности, при вычки к неаккуратности, отсталости — в некое отдельное и не подвергаемое сомнению целое. Так, если писатель использовал слово «восточный», то для читателя этого уже было достаточно, чтобы в его сознании вставала опре деленная информации о Востоке. Эта информация каза лась в моральном отношении нейтральной и объективно достоверной. Казалось, что она имеет эпистемологиче ский статус, равный статусу исторической хронологии или географической локализации. В его наиболее фунда ментальной форме восточный материал не мог быть по колеблен никаким открытием, и представлялось, что его значимость также не подлежит полному пересмотру. На против, в XIX веке деятельность разнообразных ученых и писателей беллетристов сделала этот корпус знаний еще более ясным, более детализированным и более сущест венным — и все более отличным от «оксидентализма». Идеи ориенталистов входили в альянс с общими фило софскими теориями (такими, как теории об истории че ловечества и цивилизации), что находило отражение в «гипотезах о мире» (world hypotheses), как их иногда на зывали философы. Профессиональные ориенталисты

318

различными способами стремились выразить свои фор мулировки и идеи, научные работы, наблюдения за сего дняшним положением дел таким языком и терминологи ей, чья культурная достоверность была обоснована други ми науками и системами мысли.

Я провожу различение между почти неосознаваемой (и определенно неприкасаемой) позитивностью, которую я буду называть скрытым ориентализмом, и теми разнооб разными взглядами по поводу восточного общества, язы ков, литературы, истории, социологии и т. д., которые я буду называть явным ориентализмом. Происходят или нет изменения в знании о Востоке — этот вопрос мы будем ис следовать почти исключительно в рамках явного ориента лизма, поскольку скрытый ориентализм более менее по стоянен в своем единодушии, стабильности и устойчиво сти. У тех авторов XIX века, о которых шла речь в главе 2, различия в представлениях о Востоке можно охарактери зовать исключительно как явные — различия в форме и личностном стиле, редко различия в базовом содержании. У каждого из них неизменным оставалось представление об отделенности Востока, его эксцентричности, отстало сти, молчаливом безразличии, его женственной прони цаемости и пассивной податливости. А потому каждый писавший о Востоке — от Ренана до Маркса (если гово рить об идеологии), или от наиболее строгих ученых (Лэйн и Саси) до самых могучих беллетристов (Флобер и Нер валь) — видели в Востоке место, требующее со стороны Запада внимания, возрождения и даже искупления. Вос ток был местом, стоящим вне основного русла европей ского прогресса в науках, искусствах и коммерции. Хоро шие или дурные ценности приписывали Востоку, они не изменно оказывались функцией высокоспециализиро ванного интереса Запада к Востоку. Такова была ситуация примерно с 1870 х годов и на протяжении первых десяти летий XX века. Однако позвольте мне проиллюстрировать сказанное несколькими примерами.

319

Тезис об отсталости Востока, о его вырождении и нера венстве с Западом в начале XIX века проще всего ассо циируется с представлениями по поводу биологических основ неравенства рас. Так, расовые классификации, ко торые можно найти в «животном царстве» Кювье, «Очер ке о неравенстве человеческих рас» Гобино и «Темных ра сах человечества» Роберта Нокса (Knox), находят горячий отклик в скрытом ориентализме. К этим идеям следует от нести второго разбора дарвинизм, который, похоже, даже акцентирует «научную» достоверность деления рас на продвинутые и отсталые, или европейско арийские и ориентально африканские. Так, весь вопрос империализ ма в целом, как он обсуждался в конце XIX века и про , и антиимпериалистами, основывался на бинарной типоло гии развитых и отсталых (или неполноценных) рас, куль тур и обществ. В «Очерках о принципах международного законодательства» Джона Уэстлейка (1894) (Westlake),1 на пример, утверждается, что те регионы земли, которые обозначены как «нецивилизованные» (слово, в котором чувствуется, помимо прочего, груз ориенталистских по сылок), должны быть аннексированы или оккупированы более развитыми державами. Аналогично, в представле ниях таких авторов как Карл Петерс,2 Леопольд де Сос сюр и Чарльз Темпл (Carl Peters, Leopold de Saussure, Charles Temple) присутствует бинарное деление на разви тых/отсталых,* столь открыто проповедуемое в ориента лизме XIX века.

Наряду со всеми прочими народами, обозначенными как отсталые, выродившиеся и нецивилизованные, на восточные народы смотрели сквозь призму биологиче ского детерминизма и морально политического увещева ния. Таким образом, восточные народы связали с теми элементами западного общества (преступники, сума

* См.: Curtin, Philip D., ed. Imperialism: The Documentary History of Western Civilization. N. Y.: Walker & Co., 1972. P. 73–105.

320

сшедшие, женщины, нищие), общим для которых была их характеристика как достойных сожаления чужих. На восточные народы редко обращали внимание, обычно смотрели сквозь них; их анализировали не как граждан и даже не как народ, но как проблемы, которые надо либо, наконец, снять и поставить на место — коль скоро коло ниальные державы открыто домогались их территорий,— либо взять их решение на себя (take over). Дело в том, что уже само обозначение чего либо как «восточного» пред полагает готовую сорваться с языка оценку, а в случае на родов, населявших дряхлеющую Оттоманскую империю, и явную программу действий. Раз уж восточный человек принадлежит к подчиненной расе, его и следует подчи нить: все так просто. Locus classicus3 подобного рода суж дений можно найти в работе «Les Lois psychologiques de l'évolution des peuples» («Психологические законы эволю ции народов») (1894) Гюстава Ле Бона.

Однако у скрытого ориентализма было и другое приме нение. Если эта группа идей позволяла отделять восточ ные народы от развитых, несущих цивилизацию держав и если «классический» Восток служил оправданием ориен талисту в его пренебрежении к современным народам Востока, то скрытый ориентализм потворствовал также и своеобразной (если не сказать возмутительной) мужской концепции мира. Я уже вскользь упоминал об этом при обсуждении Ренана. Восточного мужчину рассматривали в отрыве от сообщества, в котором тот жил и на которое многие ориенталисты, следуя Лэйну, смотрели со смесью страха и презрения. Далее, сам ориентализм был исклю чительно мужской сферой. Как и многие другие профес сиональные гильдии в современном мире, он рассматри вал самого себя и свой предмет в сексистских шорах. Это особенно хорошо видно в заметках путешественников и литераторов: женщины обычно оказываются порождени ем мужских фантазий о силе. Они олицетворяют безгра ничную сексуальность, они более или менее глупы и, кро

321

ме того,— постоянно хотят. Прототипом подобных кари катур, которых полным полно в порнографических рома нах (например, в «Афродите» Пьера Луи (Louÿs)) и кото рые черпали новизну на Востоке, выступает Кучук Ханем Флобера. Более того, мужская концепция мира в ее воз действии на ориенталистов практиков оказывается ста тичной, замороженной, зафиксированной навечно. Даже сама возможность развития, трансформации, человече ского движения — в самом глубинном смысле этого сло ва — отрицается в отношении Востока и восточного чело века. Подобная неподвижность и непродуктивность в ко нечном итоге стала ассоциироваться с наихудшим родом вечности. Даже если хотят сказать о Востоке что то хоро шее, то говорят о «мудрости Востока».

Перенесенный из области неявной социальной оценки на культуру в целом, такой статичный мужской ориента лизм проявляется в конце XIX века самым различным об разом, но чаще всего тогда, когда речь заходит об исламе. Даже такие уважаемые историки культуры, как Леопольд фон Ранке и Якоб Буркхардт, выступали с нападками на ислам, как если бы они имели дело не с антропоморфной абстракцией, а с религиозно политической культурой, в отношении которой возможны и осмыслены глубокие ге нерализации. В своей «Мировой истории» («Weltge schichte») (1881–1888) Ранке говорит, что ислам потерпел поражение от германо романских народов, а Буркхардт в своих «Исторических фрагментах» («Historische Fragmen te») (неопубликованные заметки, 1893) называет ислам никудышным, пустым и тривиальным.* Подобные же ин теллектуальные операции проделывает, хотя и с большим талантом и энтузиазмом, Освальд Шпенглер, чьи идеи по

* См.: Fück, Johann W. Islam as an Historical Problem in European Historiography since 1800 // Historians of the Middle East / Eds Bernard Lewis and P. M. Holt. London: Oxford University Press, 1962. P. 307. См. также: Буркхардт Я. Размышления о всемирной истории. М.: РОСПЭН, 2004.

322

поводу магической личности (типичным представителем которой являются мусульмане Востока) широко пред ставлены в «Закате Европы» (1918–1922) и развиваемой им «морфологии» культур.

Широкое распространение подобных взглядов и пред ставлений о Востоке в современной западной культуре обусловлено тем, что его практически никогда не воспри нимают непредвзято и не сочувствуют ему. По целому ряду очевидных причин Восток всегда находился одно временно в положении и аутсайдера, и инкорпорирован ного слабого партнера Запада. В той степени, в какой за падные исследователи были информированы о современ ных народах Востока или направлениях движения мысли и культуры на Востоке, они воспринимали последние либо как безмолвные тени, в которые ориенталисту еще предстоит вдохнуть жизнь, придать им реальность, или же как своего рода культурный и интеллектуальный пролета риат, годный лишь на то, чтобы служить полем благород ной интерпретативной деятельности ориенталиста. Вос ток нуждается в его присутствии в качестве верховного су дьи, образованного человека и могучей культурной воли. Я хочу сказать, что при обсуждении Востока последний почти полностью отсутствовал, и это притом, что ориен талист то всегда был на месте и давал это почувствовать. Однако не следует забывать, что присутствие ориентали ста было обусловлено фактическим отсутствием Востока. Данный факт замены и вытеснения, как его следует на звать, явно оказывает определенное давление и на самого ориенталиста, направленное на то, чтобы преуменьшить место Востока в его работе, даже если он и посвятил доб рую часть жизни прояснению и раскрытию Востока. Чем еще можно объяснить значительную часть научной про дукции такого рода, что мы связываем с именами Юлиуса Веллхаузена (Wellhausen) и Теодора Нольдеке (Nöldeke),4 откровенно огульные заявления, которые полностью по рочат предмет своего исследования? Так, Нольдеке мог

323

заявить в 1887 году, что в результате деятельности в каче стве ориенталиста он утвердился в «невысоком мнении» о восточных народах.* Как и Карл Беккер (Becker), Нольде ке был филэллинистом, но демонстрировал свою любовь к Греции тем необычным образом, что выказывал явную нелюбовь к Востоку, который, как бы то ни было, был предметом его научных исследований.

В своем весьма ценном и глубоком исследовании ори ентализма «L'Islam dans le mirror de l'Occident»5 Жак Ваар денбург (Waardenburg) выделяет пять важных экспертов, которые формируют образ ислама. Весьма удачна также метафора Ваарденбурга ориентализма конца XIX—начала XX века как зеркала. В творчестве каждого из названных им выдающихся ориенталистов присутствует в высокой степени тенденциозное — в четырех случаях из пяти даже откровенно враждебное — ви´дение ислама, как если бы каждый из них видел в исламе отражение собственной из любленной слабости. Каждый из этих ученых был превос ходно образован и обладал уникальным стилем научного творчества. Среди них пятеро представляют самое лучшее и сильное в традиции ориентализма на протяжении при мерно с 1880 х и вплоть до межвоенного периода. Даже благожелательная оценка Игнацом Голдциером (Ignaz Goldziher)6 толерантного отношения ислама к прочим ре лигиям обесценивается его явной нелюбовью к антропо морфизмам Мохаммеда и поверхностной теологии и юриспруденции ислама. Интерес Дункана Блэка Макдо нальда (Duncan Black Macdonald) к исламскому благочес тию и ортодоксии искажен тем, что он считал исламским еретическим христианством; изучение Карлом Беккером исламской цивилизации приводит его к тому, что он объ являет ее прискорбно неразвитой. Весьма глубокие иссле дования Кристианом Снук Хергронье (Snouck Hurgronje)7 исламского мистицизма (который он считал существен

* Ibid. P. 309.

324