Магистрам-литведам / Said

которую, как надеялся Ренан, принесет его филологиче ская востоковедческая наука, или, коль скоро речь идет о критическом историке ориентализма, это устанавливает сложную связь между ориентализмом и его предполагае мым человеческим предметом, которая в итоге строится на силе, а отнюдь не на беспристрастной объективности.

III

Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения

Взгляды Ренана по поводу семитов как восточных наро дов все же в большей степени принадлежат к сфере науч ной филологии, чем к области расхожих предрассудков и банального антисемитизма. Читая Ренана и Саси, мы сра зу же видим, как культурные генерализации облекаются в броню научной аргументации и обрастают вспомогатель ными исследованиями. Как и многие другие академиче ские специальности на ранних фазах становления, совре менный ориентализм всеми силами стремится удержать заданный предмет исследований. На этом пути появляет ся подробно разработанный вокабуляр со своими функ циями и стилем, тем самым Восток ставится в рамки ком$ паративного исследования того рода, который использо вал Ренан. Такой компаративизм редко носит чисто опи сательный характер, гораздо чаще он одновременно вклю чает в себя оценку и истолкование. Вот пример типичного использования компаративного метода Ренаном.

Очевидно, что во всех своих проявлениях семиты пред стают перед нами как раса несовершенная по причине своей примитивности. Эта раса, смею прибегнуть к такой аналогии, относится к индоевропейской семье как каран дашный набросок к живописному полотну, ей недостает разнообразия, полнокровности, изобилия жизни, что яв

235

ляется условием способности к совершенствованию. Подобно тем индивидам, чьи жизненные силы которых настолько слабы, что, выйдя из миловидности детского возраста, они достигают только самой посредственной му жественности, семитские нации пережили свой наиболее яркий расцвет на заре своего существования и так и не су мели достичь подлинной зрелости.*

Эталоном здесь выступают индоевропейцы, как и то гда, когда Ренан говорит, что восприимчивость семитов как восточных народов никогда не поднималась до высот, достигнутых индоевропейскими расами.

Невозможно сказать с полной определенностью, что стоит за таким компаративным подходом — научная не обходимость или замаскированный этноцентрический предрассудок. Единственное, что можно утверждать: они идут рука об руку и подкрепляют друг друга. И Ренан, и Саси пытались свести Восток к своего рода человеческой схеме, с готовностью раскрывающейся навстречу испы тующему взгляду и лишенной человеческой многомер ности, которая только усложняет исследование. В случае Ренана такой подход задавала сама филология. Ведь сами основные ее принципы побуждают сводить язык к его корням, после чего филолог считает возможным связать эти лингвистические корни с расой, характером и темпе раментом у самых их истоков, как это делали Ренан и многие другие. Так, например, Ренан признавал свою близость к Гобино, оправдывая ее общностью позиций филологов и ориенталистов.** В последующих изданиях «Общей истории» он использовал некоторые работы Го бино. Таким образом, компаративизм в изучении Восто

* Renan. Oeuvres complètes. Vol. 8. P. 156.

** Письмо к Гобино от 26 июня 1856 г.: Oeuvres complètes. Vol. 10: 203–204. Идеи Гобино представлены в его эссе: Gobineau. Essai sur l'inégalité des races humaines (1853–1855).

236

ка и восточных народов стал синонимом очевидного он тологического неравенства между Западом и Востоком.

Стоит кратко остановиться на основных чертах этого неравенства. Я уже упоминал об энтузиазме Шлегеля в от ношении Индии, сменившемся впоследствии антипатией к ней и, конечно же, к исламу. Многие из ранних ориента листов любителей начинали с того, что видели в Востоке спасителый dérangement53 европейского ума и духа. Восток превозносили за пантеизм, духовность, стабильность, древность, простоту и т. д. Шеллинг, например, видел в восточном политеизме преуготовление к иудео христиан скому монотеизму: предтечей Авраама выступал Брахма. Однако почти без исключений подобное чрезмерное по клонение сменялось обратной реакцией: Восток вдруг представал чудовищно бесчеловечным, антидемократи ческим, отсталым, варварским и т. д. Маятник, далеко от клонившись в одну сторону, стремительно возвращался обратно — теперь Восток уже явно недооценивали. Ори ентализм как профессия вырастал из этих крайностей, из основывавшихся на неравенстве компенсаций и попра вок, из идей, взращенных в этой среде и взращивающих аналогичные идеи в культуре в целом. Действительно, связанный с ориентализмом проект ограничения и ре структурирования можно проследить непосредственно вплоть до того самого неравенства, посредством которого сравнительная бедность (или богатство) Востока взывает о научном подходе, аналогичном тому, что существует в таких дисциплинах, как филология, биология, история, антропология, философия или экономика.

Таким образом, ориентализм как профессия на деле освящал это неравенство и порожденные им специфиче ские парадоксы. Чаще всего тот или иной человек стано вился профессиональным ориенталистом потому, что Восток влек его к себе. Однако чаще всего его ориенталист ская подготовка, так сказать, открывала ему глаза, и он оказывался перед своего рода развенчанным проектом,

237

вследствие чего Восток утрачивал изрядную долю некогда пригрезившегося исследователю величия. Чем еще мож но объяснить, например, недюжинные усилия, предпри нятые Уильямом Мюиром (Muir) (1819–1905) или Райн хартом Доци (Dozy) (1820–1883),54 и присутствующую в их деятельности выразительную антипатию к Востоку, исламу и арабам? Характерно, что Доци был одним из приверженцев Ренана, поскольку он в своей четырехтом ной работе «Histoire des Mussulmans d'Espagne, jusqu'a la conquête de l'Andalousie par les Almoravides» («История му сульман Испании до завоевания Андалузии Альморави дами») (1861) использовал многие из антисемитских суж дений Ренана, собрав их в 1864 году в один том, где утвер ждалось, что примитивный бог евреев — это вовсе не Яхве, а Баал, и доказательства тому следует искать в именно Мекке. Работы Мюира «Жизнь Магомета» (1858–1861) и «Халифат, его становление, закат и паде ние» (1891) до сих пор являются значительными памят никами науки, хотя его подход к исследуемому предмету отчетливо выражен в следующей фразе: «Меч Мохаммеда и Коран — самые непреклонные враги Цивилизации, Свободы и Истины, которые когда либо знал мир».* Множество подобных выражений можно найти и в рабо те Альфреда Лайэля, одного из тех, кого сочувственно ци тировал Кромер.

Даже если ориенталист в явной форме не выражал осу ждение предмету своего исследования, как это делали Доци или Мюир, принцип неравенства все же оказывал влияние на его позицию. Задачей профессиональных ориенталистов было и остается так или иначе сводить во едино картину, реконструировать, так сказать, облик Вос тока и его народов. Фрагменты, как те, которые раскопал Саси, поставляют материал, но нарративную форму, связ

*Цит по: Hourani, Albert. Islam and the Philosophers of History. P. 222.

238

ность и фигуры конструирует сам исследователь, для ко торого наука состоит из попыток перехитрить непокор ную (не Западную) не историю Востока при помощи упорядоченной хроники, портретов и сюжетов. Трехтом ный труд Коссена де Персеваля «Essai sur l'histoire des Arabes avant l'Islamisme, pendant l'époque de Mahomet» («Очерк истории арабов до принятия ислама в эпоху Ма гомета») (1847–1848) — это профессиональное исследо вание в полном смысле слова, оно опирается на источни ки документы, введенные в научный оборот другими ориенталистами (и в первую очередь, конечно же, Саси), или документы — такие как тексты ибн Халдуна, на ко торые Коссен ссылается особенно часто,— хранящиеся в востоковедческих библиотеках в Европе. Тезис Коссена состоит в том, что именно Мохаммед сделал арабов наро дом, и потому ислам — это по преимуществу инструмент политический, а не духовный. Коссен прежде всего стре мится к ясности на фоне громадной массы противоречи вого материала. И потому результатом исследования ис лама является в буквальном смысле одномерный портрет Мохаммеда, встающий перед нами к концу книги (после того, как мы прочитали описание его смерти) почти с фо тографической точностью.* Не похожий ни на демона, ни на Калиостро, Мохаммед Коссена — это человек, со ответствующий истории ислама (в его наиболее приемле мой версии) как исключительно политического движе ния, чей образ выстроен при помощи бесчисленных ци тат, которые ставят его над и в некотором смысле вне тек ста. Замысел Коссена состоял в том, чтобы не оставить о Мохаммеде ничего недосказанного, расставить все точки над «i». В результате Пророк предстает перед нами в ис

* Caussin de Perceval. Essai sur l'histoire des Arabes avant l'Islamisme, pendant l'époque de Mahomet et jusqu'à la réduction de toutes les tribus sous la loi musulmane. 1847–1848; reprint ed., Graz, Austria: Akademische Druck und Verlagsanstalt, 1967. Vol. 3. P. 332–339.

239

кусственном свете, лишенный как своей огромной рели гиозной силы, так и любых следов способности внушать европейцам страх. Дело в том, что при этом Мохаммед как фигура, принадлежащая своему времени и месту, пол ностью изгладился, от него осталось лишь слабое подо бие человека.

Близка к Коссену и карлейловская версия Мохаммеда, с той только разницей, что ее автор не является профес сионалом ориенталистом. Этот Мохаммед полностью подчинен задаче подтвердить тезис автора при полном иг норировании подлинных исторических и культурных об стоятельств, определявшихся временем и местом жизни Пророка. Хотя Карлейл и цитирует Саси, его эссе явно направлено на утверждение некоторых общих идей по по воду искренности, героизма и миссии Пророка. Такой подход оказывается благотворным: Мохаммед предстает уже не как легенда и не как бесстыжий сластолюбец или потешный мелкий кудесник, приучавший голубей скле вывать у него из ушей горошины. Скорее, это человек трезвомыслящий и имеющий твердые убеждения, пусть даже он и написал Коран — «утомительное, бессвязное нагромождение, книгу незрелую и дурно обработанную, полную бесконечных повторов, длиннот, запутанную; со вершенно сырую и бездарную — короче говоря, невыно симую глупость».* Понимая, что и сам не может служить образцом ясности и стилистического совершенства, Кар лейл говорит это с целью уберечь Мохаммеда от примене ния к нему бентамовских (утилитаристстких) стандартов, которые в равной мере осудили бы обоих — и его, и Мо хаммеда. Но все же карлейловский Мохаммед — это ге рой, перенесенный в Европу из варварского Востока, ко торого лорд Маколей счел неполноценным в своей знаме нитой «Памятной записке» (1835), в которой он утвержда

* Carlyle, Thomas. On Heroes, Hero Worship, and the Heroic in History. 1841; reprint ed. N. Y.: Longmans, Green & Co., 1906. P. 63.

240

ет, что это «нашим туземным подданным» следует учиться у нас, а не нам у них.*

Иными словами, и Коссен, и Карлейл, уверяют нас, что о Востоке не следует беспокоиться — так далеко ушла Ев ропа в своих достижениях от народов Востока. Здесь взгляды профессионала и любителя совпадают. В пределах поля компаративистики, где оказался ориентализм после филологической революции начала XIX века, и вне него — в популярных стереотипах или образах Востока, каким его представили философы вроде Карлейла, и стереотипах, подобных тем, что создавал Маколей, Восток был в интел лектуальном отношении подчинен Западу. Став предме том для изучения и рефлексии, Восток приобрел все при знаки врожденной ущербности. Он стал зависеть от ка призов теоретиков, которые использовали его в качестве иллюстрации для собственных концепций. Кардинал Ньюмен — не самый крупный ориенталист — избрал в 1853 году ислам темой своих лекций, оправдывавших вступление Британии в Крымскую войну.** Кювье счел нужным упомянуть Восток в своей работе «Le Règne animal» («Животное царство») (1816). Восток стал модной темой для бесед в различных парижских салонах.*** Спи сок ссылок, заимствований и трансформаций, обрушив

* Индийский опыт Маколея описан в работе: Trevelyan, G. Otto. The Life and Letters of Lord Macaulay. N. Y.: Harper & Brothers, 1875. Vol. 1. P. 344–371. Полный текст «Записки» Маколея без труда мож но найти в книге: Curtin, Philip D., ed. Imperialism: The Documentary History of Western Civilization. N. Y.: Walker & Co., 1971. P. 178–191. Некоторые следствия взглядов Маколея для ориентализма обсужда ются в работе: Arberry A. J. British Orientalists. London: William Collins, 1943.

**Newman, John Henry. The Turks in Their Relation to Europe. Vol. 1 // Historical Sketches. 1853; reprint ed., London: Longmans, Green & Co., 1920.

***См.: Ancelot, Marguerite$Louise. Salons de Paris, foyers éteints. Paris: Jules Tardieu, 1858.

241

шихся на восточную идею, поистине необъятен, но в ос нове всех достижений первых ориенталистов и того, что использовали западные не профессионалы, лежала одна и та же схематичная модель Востока, удовлетворяющая тео ретическим (и что едва ли менее важно, практическим) требованиям преобладающей, доминирующей культуры.

Иногда бывали и исключения, или, во всяком случае, более интересные и сложные варианты понимания этого неравного партнерства Востока и Запада. Карл Маркс ввел понятие азиатской экономической системы55 при анализе в 1853 году британского владычества в Индии, но мимоходом отметил, что обнищание народа было вызва но вмешательством в эту систему английских колонизато ров, их ненасытностью и неприкрытой жестокостью. От статьи к статье у него росла уверенность в том, что, даже разрушая Азию, Британия создает предпосылки для под линной социальной революции. Стиль Маркса подталки вает нас к тому, чтобы мы, пусть и против воли, подавили в себе естественное возмущение, вызванное страданиями наших восточных собратьев, пока их общество подверга ется насильственной трансформации: ведь это происхо дит в силу исторической необходимости.

Однако как ни печально с точки зрения чисто человече ских чувств зрелище разрушения и распада на составные элементы этого бесчисленного множества трудолюбивых, патриархальных, мирных социальных организаций, как ни прискорбно видеть их брошенными в пучину бедствий, а каждого из членов утратившим одновременно как свои древние формы цивилизации, так и свои исконные источ ники существования,— мы все же не должны забывать, что эти идиллические сельские общины, сколь безобид ными они бы ни казались, всегда были прочной основой восточного деспотизма, что они ограничивали человече ский разум самыми узкими рамками, делая из него покор ное орудие суеверия, накладывая на него рабские цепи традиционных правил, лишая его всякого величия, всякой исторической инициативы…

242

Вызывая социальную революцию в Индостане, Англия, правда, руководствовалась самыми низменными целями и проявила тупость в тех способах, при помощи которых она их добивалась. Но не в этом дело. Вопрос заключается в том, может ли человечество выполнить свое назначение без коренной революции в социальных условиях Азии. Если нет, то Англия, несмотря на все свои преступления, оказывается, способствуя этой революции, бессознатель ным орудием истории.

Но в таком случае, как бы ни было прискорбно для на ших личных чувств зрелище разрушения древнего мира, мы имеем право воскликнуть вместе с Гете:

Если мука — ключ отрады, Кто б терзаться ею стал? Разве жизней мириады Тамерлан не растоптал?*

Приводимая Марксом в подтверждение тезиса о несу щих в себе отраду мучениях цитата взята из «Западно вос точного дивана» и указывает нам на источники представле ний Маркса о Востоке. Это романтические и даже мессиан ские воззрения: как человеческий материал Восток менее важен, чем он же в качестве части романтического проекта спасения. Несмотря на гуманные чувства и сострадание к бедствующим людям, которые Маркс обозначает вполне отчетливо, его экономический анализ прекрасно вписыва ется в стандартную схему ориенталистского предприятия. В конце концов верх берет именно романтический ориен талистский подход, и теоретические суждения Маркса по общественно экономическим проблемам сменяются клас сическим стандартным суждением.

Англии предстоит выполнить в Индии двоякую мис сию: разрушительную и созидательную,— с одной сторо

* Маркс К. Британское владычество в Индии // Маркс К., Эн$ гельс Ф. Соч. Т. 9. М., 1957. С. 135–136.

243

ны, уничтожить старое азиатское общество, а с другой сто роны, заложить материальную основу западного общества в Азии.*

Идея возрождения безжизненной в основе своей Азии — это, конечно же, типичный ход для романтиче ского ориентализма, но услышать подобное заявление из уст того же самого автора, который только что так остро переживал страдания народа,— это поразительно. Прежде всего нам следовало бы спросить, каким образом мораль ное уравнение Маркса, сочетающее потери Азии с осуж даемым им британским колониальным владычеством, превращается в прежнее неравенство между Востоком и Западом, о котором мы уже столько говорили? Во вторых, нам следовало бы спросить, куда же подевалось человече ское сострадание, в какое царство мысли оно удалилось, когда возобладал ориенталистский подход?

Сразу же бросается в глаза, что ориенталисты, как и многие другие мыслители начала XIX века, смотрят на че ловечество сквозь призму либо широких собирательных понятий, либо абстрактных генерализаций. Они не хотят и не могут исследовать отдельные личности: вместо этого в их сочинениях преобладают искусственные сущности, восходящие, по видимому, к гердеровскому популизму. Для ориенталистов существуют только восточные наро ды, азиаты, семиты, мусульмане, арабы, евреи, только расы, типы ментальности, нации и т. п., причем некото рые из этих сущностей вызваны к жизни примерно теми же научными методами, с какими мы встречались в трудах Ренана. Точно так же и стародавние оппозиции «Евро па»—«Азия», «Запад»—«Восток» за чрезвычайно широки ми ярлыками скрывают все возможное человеческое мно гообразие, сводя его в итоге к одной двум итоговым соби рательным абстракциям. И Маркс здесь не исключение.

* Маркс К. Будущие результаты британского владычества в Ин дии // Там же. С. 225.

244