Магистрам-литведам / Said

для западной науки о языках, культурах и религиях. Клю чевым в этом отношении был текст Эдгара Кине «Le Génie des religions» (1832),35 работа, провозгласившая наступле ние восточного Ренессанса и поставившая Восток и Запад в функциональную зависимость друг от друга. Я уже упо минал о широком значении этой взаимосвязи, всесторон не проанализированной Раймоном Швабом в его работе «La Renaissance orientale». Здесь я обращаюсь к ней лишь затем, чтобы отметить те конкретные ее аспекты, которые имеют отношение к призванию Ренана как филолога и ориенталиста. Союз Кине и Мишле, их интерес, соответ ственно, к Гердеру и Вико сделали для них очевидной не обходимость для ученого историка встретиться лицом к лицу с иным, странным и далеким — почти так же, как для следящей за развертыванием драматического события аудитории или для верующего, оказавшийся свидетелем откровения. Позиция Кине такова: Восток предлагает, а Запад располагает. В Азии — пророки, в Европе — доктора (ученые гуманитарии и ученые естественники: здесь — игра слов). Из подобного столкновения рождается новое вероучение, новый бог. Но позиция Кине состоит в том, что оба они — и восток (East), и запад — идут навстречу своей судьбе и подтверждают собственную идентичность именно в этом столкновении. В качестве научного подхо да западная ученость, якобы обладая исключительно аде кватной позицией для подобной оценки, предъявляет нам образ пассивного, недоразвитого, женственного, вечно безмолвного и бездеятельного востока (East). Затем, пыта ясь выразить, артикулировать восток (East), она заставля ет Восток (Orient) открыть свои тайны перед взыскатель ным взором ученого филолога, чья сила исходит из его способности разгадывать секреты и расшифровывать эзо терические языки — этот мотив постоянно звучит у Рена на. То же, что Ренан утратил за 1840 е годы, годы его уче ничества в качестве филолога — это драматический под ход: его сменил научный подход.

215

Для Кине и Мишле история — это драма. Кине настой чиво описывает весь мир как храм, а человеческую исто рию — как род религиозного ритуала. Оба они, и Мишле,

иКине, видели мир, о котором говорили.36 Происхожде ние человеческой истории было чем то таким, что они могли описать столь же величественным и страстным языком, каким пользовались Вико и Руссо для изображе ния жизни на земле в первобытные времена. Для Мишле

иКине не было сомнения в том, что они принадлежат к общему европейскому романтическому предприятию — «либо в эпосе, либо в каком либо другом из главных жан ров — в драме, прозаическом романе или в визионерской „великой Оде“ — радикально переработать в соответст вующих терминах исторические и интеллектуальные об стоятельства их собственного века, христианской модели грехопадения, искупления и обретения новой земли, ко торая послужит основой для нового, возрожденного Рая».* Думаю, что для Кине идея рождения нового бога была равноценна заполнению места, оставшегося после бога прежнего. Для Ренана, однако, быть филологом оз начало полностью разорвать все связи со старым христи анским Богом, так что вместо нового вероучения — воз можно, науки — появится нечто свободное и совершенно иное. Вся карьера Ренана была посвящена осуществле нию этого прогресса.

Он выразил это очень просто в конце ничем не приме чательного эссе о происхождении языка: человек более не творец (inventor), и век творения определенно завер шен.** Был период, о котором мы можем только гадать, когда человек был буквально перенесен37 из безмолвия в слово. После этого язык уже был, и для настоящего учено го задача состоит в том, чтобы исследовать язык как суще$ ствующий, а не гадать об обстоятельствах его возникнове

* Abrams. Natural Supernaturalism. P. 29.

**Renan. De l'origine du langage // Oeuvres complètes. Vol. 8. P. 122.

216

ния. Тем не менее, хотя Ренан разрушает чары неистового творения первобытных времен (вдохновлявшие Гердера, Вико, Руссо, даже Кине и Мишле), он утверждает новый, преднамеренный тип искусственного творения, который предстает как результат научного анализа. В своей leçon inaugurale38 в Коллеж де Франс (21 февраля 1862 года) Ре нан объявил свои лекции открытыми для публики, дабы каждый из первых рук мог лицезреть «le laboratoire même de la science philologique».* 39 Однако каждый читатель Ре нана понимал, что подобное заявление несло в себе также типичный заряд иронии, пусть даже и слегка хромающей. Ренан собирался не столько шокировать публику, сколько дать ей возможность получать удовольствие пассивно. Поскольку он принимал кафедру гебраистики, лекция была посвящена вкладу семитских народов в историю ци вилизации. Могло ли быть более тонкое унижение для «священной» истории, чем замена божественного вмеша тельства в историю филологической лабораторией, и мог ло ли быть нечто более красноречивое, чем объявление современного Востока всего лишь материалом для иссле дований европейцев?** Безжизненные компаративные фрагменты, собранные в общую картину Саси, теперь сменяет нечто существенно новое.

Энергичные разглагольствования, которыми Ренан за ключает свою лекцию, имели также и другую функцию, нежели просто попытка соединить восточно семитскую филологию с будущим и с наукой. Этьен Катремер (Quatremère), непосредственный предшественник Ренана на посту главы кафедры гебраистики, напоминал скорее популярную карикатуру на ученого. Человек поразитель ного трудолюбия и педантичных привычек, он впрягся в работу, как бестактно признался Ренан журналу «Journal

* Renan. De la part des peuples sémitiques dans l'histoire de la civilisation // Oeuvres complètes. Vol. 2. P. 320.

** Ibid. P. 333.

217

des débats» в октябре 1857 года, подобно прилежному ра ботнику, который, даже работая от зари и до зари, все же не мог увидеть возводимое им здание в целом. Этим зда нием было не что иное, как «la science historique de l'esprit humain»,40 которую теперь камень за камнем возводим мы.* Точно так же, как Катремер отставал от своего века, Ренан в своей деятельности стремился непременно идти с веком в ногу. Более того, если до сих пор Восток связыва ли исключительно и без разбора с Индией и Китаем, на мерения Ренана состояли в том, чтобы создать новую, собственную область Востока, в данном случае — семит ский Восток. Вне всякого сомнения, он обратил внима ние на столь же небрежное, сколь и распространенное смешение арабского с санскритом (как, например, в «Шагреневой коже» Бальзака роковой талисман покрыт арабской вязью, названной санскритом), и он поставил себе задачей, соответственно, проделать в отношении се митских языков то, что Бопп проделал с индоевропейски ми — именно об этом он заявляет в предисловии 1855 году к сравнительному исследованию семитских языков.** По этой же причине в планы Ренана входило свести семит ские языки к четкому и эффектному фокусу à la Бопп и, кроме того, поднять изучение этих отверженных и непол ноценных языков на уровень пылкой новой науки о соз нании à la Луи Ламбер.

* Renan. Trois Professeurs au Collège de France: Etienne Quatre mère // Oeuvres complètes. Vol. 1. P. 129. Ренан не слишком ошибался относительно Катремера. У него был талант находить для работы интересные темы и затем делать их исключительно скучными. См. его эссе: Quatremère. Le Goût des livres chez les orientaux; Des sciences chez les arabes // Mélanges d'histoire et de philologie orientales. Paris:

E.Ducrocq, 1861. P. 1–57.

**De Balzac, Honoré. La Peau de chagrin. Vol. 9. (Études philosophiques 1) // La Comédie humaine / Ed. Marcel Bouteron. Paris: Gallimard, 1950. P. 39; Renan. Histoire générale des langues sémitiques. P. 134.

218

Неоднократно Ренан имел случай достаточно ясно вы разить свое представление о том, что семиты и семитские языки являются творением ориенталистского филологи ческого исследования.* А поскольку он и был тем челове ком, который проводил эти исследования, ни у кого не должно было оставаться сомнений по поводу его собст венной центральной роли в этом новом, искусственном творении. Но что же именно во всех этих примерах Ренан имеет в виду под словом «творение»? И каким образом это творение связано с естественным творением и с творени ем, приписываемым Ренаном и другими исследователями лаборатории и классификации вкупе с естественными науками, и прежде всего тому, что называется «философ ской анатомией»? Здесь нам придется немного заняться спекуляциями. На протяжении всей своей карьеры Ре нан, по видимому, представлял себе роль науки в челове ческой жизни, как (я цитирую, насколько это возможно, в дословном переводе) «сообщение (говорение или артику ляцию) человеку имени [logos?] вещей».** Наука сообща ет вещам дар речи. Даже лучше: наука обнаруживает, за ставляет выразить себя присутствующую в вещах потен циальную речь. Особая ценность лингвистики (как тогда окрестили новую филологию) не в том, что она походит

* См., например, его: De l'origine du langage. P. 102; and Histoire générale. P. 180.

** Renan. L'Avenir de la science. P. 23. Весь отрывок выглядит сле дующим образом: «Pour moi, je ne connais qu'un seul résultat à la science, c'est de résoudre l'énigme, c'est de dire définitivement à l'homme le mot des choses, c'est de l'expliquer à lui même, c'est de lui donner, au nom de la seule autorité légitime qui est la nature humaine toute entière, le symbole que les religions lui donnaient tout fait et qu'ils ne peut plus accepter». («Единственным результатом в науке для меня является решение загадки, окончательное объяснение человеку сути вещей, объяснение его самого, возможность дать ему от имени единствен ной законной власти, каковой является человеческая природа в це лом, символ, который религии давали ему готовым и который он не в состоянии больше принимать».)

219

на естественные науки, но, скорее, в том, что она обраща ется со словами как с естественными, но в любом ином случае безмолвными объектами, единственное назначе ние которых — раскрывать свои секреты. Следует пом нить, что главным прорывом в изучении надписей и иероглифов было открытие Шампольона, что символы на Розеттском камне наряду с фонетическими, имели еще и семантические компоненты.* 41 Заставить объекты гово рить — это то же самое, что заставить говорить слова, на деляя их обстоятельным смыслом, строго определенным местоположением в подчиненном правилам распорядке. В первом смысле «творение», как использовал это слово Ренан, означало артикуляцию, при помощи которой та кой объект, как семитские языки, можно было бы рассмат ривать как своего рода результат творения. В втором смысле «творение» также означало рас крытие (помеще ние на виду), освещение — в случае семитских языков речь идет о восточной истории, культуре, расе, созна нии — выдвижение их ученым из сокрытости. Наконец, «творение» — это формулирование системы классифика ции, при помощи которой можно было бы сравнивать ис следуемый объект с другими подобными же объектами; и под этим словом «сравнивать» Ренан имел в виду ком плексную сеть парадигматических связей, имеющихся между семитскими и индоевропейскими языками.

Если в сказанном выше я был излишне настойчив, го воря о почти забытом ныне исследовании Ренана по се митским языкам, на то есть веские причины. Ведь именно к исследованию семитских языков Ренан обратился после того, как утратил христианскую веру. Я уже говорил о том, каким образом для него изучение семитских языков заме нило веру и способствовало критическому отношению к

* См.: Madeleine V.$David. Le Débat sur les écritures et l'hiéroglyphe aux XVIIe et XVIIIe siècles et l'application de la notion de déchiffrement aux écritures mortes. Paris: S.E.V.P.E.N., 1965. P. 130.

220

ней в будущем. Изучение семитских языков было для Ре нана первым полномасштабным ориенталистским и на учным исследованием (завершено в 1847 году, первая пуб ликация в 1855 года), оно вошло в последующие его ос новные работы по происхождению христианства и исто рии евреев в качестве пропедевтики. Если и не по вопло щению, то по замыслу (интересно, что лишь в очень не многих из общепринятых и современных ему работ и по истории лингвистики, и по истории ориентализма он удо стоился чего то большего, нежели беглое упоминание)* его труды по семитологии преподносились как прорыв в филологии, на чем впоследствии основывался авторитет его суждений (почти всегда неудачных) по поводу рели гии, расы и национализма.** Когда бы Ренан ни пытался

* О Ренане мельком упоминает только Р. Шваб («La Renaissance orientale»), его совсем не упоминает Фуко («The Order of Things»), и лишь в уничижительном контексте о нем идет речь у Хольгера Пе дерсона (Pederson, Holger. The Discovery of Language: Linguistic Science in the Nineteenth Century. Trans. John Webster Spargo. 1931; reprint ed., Bloomington: Indiana University Press, 1972). Макс Мюл лер в лекциях по языкознанию (Müller, Max. Lectures on the Science of Language. 1861–1864; reprint ed., N. Y.: Scribner, Armstrong, & Co., 1875) и Гюстав Дюга в «Истории ориентализма в Европе XII–XIX в.». (Dugat, Gustave. Histoire des orientalistes de l'Europe du XIIe au XIXe siècle. 2 vols. Pans: Adrien Maisonneuve, 1868–1870) не упоминают о Ренане вовсе. «Восточные эссе» Джеймса Дарместете ра (Darmesteter, James. Essais Orientaux. Paris: A. Lévy, 1883), из кото рых первое, «Ориентализм во Франции» (L'Orientalisme en France), рассматривающее вопросы истории, посвящено Ренану, но при этом автор нигде не упоминает о его вкладе в науку. Имеется также несколько коротких упоминаний произведений Ренана в энцикло педической (и чрезвычайно важной) работе Жюля Моля (Mohl, Jules. Vingt sept ans d'histoire des études orientales: Rapports faits à la Société asiatique de Paris de 1840 à 1867. 2 vols. Paris: Reinwald, 1879–1880).

** В работах, посвященных теме расы и расизма, Ренану уделяют более значительное место. О нем идет речь в следующих работах: Seillière, Ernest. La Philosophie de l'impérialisme. 4 vols. Paris: Pion,

221

высказываться, например по поводу евреев или мусуль ман, он неизменно делал это в весьма резких критических тонах (не имевших под собой никаких других оснований, кроме той науки, которой он занимался). Более того, се митологический трактат Ренана подавался им как вклад и в развитие индоевропейской лингвистики, и в дифферен циацию ориенталистских дисциплин. Для первой семит ские языки были деградировавшей формой — деградиро вавшей как в моральном, так и в биологическом смысле, тогда как для последних они были своего рода устойчивой формой культурного декаданса (если не образцом послед него). Наконец, семитские языки были первым творени ем Ренана, фикцией, созданной им в своей филологиче ской лаборатории в соответствии с ощущением собствен ного места в обществе и призвания. Мы никоим образом не должны упустить из виду, что для «эго» Ренана семит ские языки были символом европейского (и, следователь но, его собственного) господства над Востоком и над соб ственной эрой.

Следовательно, в качестве части Востока, семитские языки не были ни вполне природным объектом, вроде биологических видов обезьян, например, ни вполне не природным, или божественным объектом, как считалось ранее. Скорее, они занимали промежуточное положение, как признанная диковина, как «язык наоборот» в отноше нии к нормальным языкам (понятно, что нормой высту пали индоевропейские языки). Они воспринимались как

1903–1908; Simar, Théophile. Étude critique sur la formation de la doctrine des races au XVIIIe siècle et son expansion au XIXe siècle. Brussels: Hayez, 1922; Voegelin, Erich. Rasse und Staat. Tübingen: J. C. B. Mohr, 1933. Следует также отметить работу последнего Voegelin, Erich. Die Rassenidee in der Geistesgeschichte von Ray bis Carus. Berlin: Junker und Dunnhaupt, 1933, которая, хотя в ней непо средственно и не идет речь о времени Ренана, содержит в себе важ ное дополнение к «Rasse und Staat»: Barzun, Jacques. Race: A Study in Modern Superstition. N. Y.: Harcourt, Brace & Co., 1937.

222

эксцентрический, почти чудовищный феномен отчасти потому, что местом их экспозиции и изучения были биб лиотеки, лаборатории и музеи. В своем трактате Ренан принял тон изложения и метод экспозиции, позволяю щий извлечь максимум из книжной учености и естествен ного наблюдения, как его использовали такие исследова тели, как Кювье и Жоффруа Сент Илер, père et fils.42 Это было существенным стилистическим достижением, по скольку оно позволяло Ренану в качестве концептуальной рамки для понимания языка последовательно использо вать, скорее, не первобытность или божественные знаме ния, а библиотеки, а также музеи, где результаты лабора торного наблюдения выставляются на всеобщее обозре ние для целей исследования и преподавания.* Ренан по всюду имеет дело с обычными человеческими фактами — языком, историей, культурой, сознанием, воображением (коль скоро речь идет о семитах и восточных народах и коль скоро их можно подвергнуть анализу в лаборато рии),— как с тем, что подверглось трансформации в нечто иное, как с чем то исключительно девиантным. Итак, се миты — это ярые монотеисты, у которых нет ни мифоло гии, ни искусства, ни коммерции, ни цивилизации; их ум ограничен и малоподвижен (ригиден), в конечном счете они представляют собой «une combinaison inférieure de la nature humaine».** 43 В то же время Ренан хочет быть верно

* В работе «La Renaissance orientale» у Шваба есть чудные страни цы по поводу музея, параллелизма между биологией и лингвисти кой, по поводу Кювье и Бальзака и др., см.: P. 323 and passim. По по воду библиотеки и ее значимости для культуры сер. XIX века, см.: Foucault. La Bibliothèque fantastique, его предисловие к книге Флобе ра: Flaubert. La Tentation de Saint Antoine. Paris: Gallimard, 1971. P. 7–33. Я глубоко признателен проф. Эугенио Донато за то, что он об ратил мое внимание на эти сюжеты, см.: Donato, Eugenio. A Mere Labyrinth of Letters: Flaubert and the Quest for Fiction // Modern Language Notes. Vol. 89, no. 6 (December 1974). P. 885–910.

** Renan. Histoire générale. P. 145–146.

223

понятым: он говорит о прототипе, а не о реальном семит ском типе, существующем в действительности (тем не ме нее, он нарушил и этот принцип, рассуждая во многих своих произведениях о современных евреях и мусульма нах в далеком от научной беспристрастности духе).* Итак, с одной стороны, человека сводят к видовому образцу (specimen), а с другой стороны, имеется компаративное суждение, в рамках которого образцы остаются образца ми, но становятся еще и предметом филологического, на учного исследования.

По всей работе «Histoire générale et système comparè des langes sémitiqu» («Общая история и сравнительная система семитских языков») разбросаны рассуждения по поводу связи между лингвистикой и анатомией (а для Ренана они важны в равной мере) и замечания о том, как эти связи мо гут быть использованы для истории человечества (les sciences historiques). Но прежде нам следует рассмотреть скрытые связи. Думаю, не будет преувеличением сказать, что типичная страница из «Histoire générale» Ренана типо графически составлена в стиле, весьма близком к стилю Кювье или Жоффруа Сент Илера. И лингвисты, и анато мы имеют дело с материалом, непосредственно в природе не наблюдаемым. Скелет и точные очертания мышц, как и парадигмы, конструируемые лингвистами из сугубо гипо тетических протосемитских или протоиндоевропейских языков, являются продуктом лабораторной или библио течной работы. Текст лингвистической или анатомиче ской работы имеет к природе (или действительности) в об щем плане такое же отношение, что и выставленный в му зее экземпляр какого нибудь млекопитающего или анато мический орган. И в том, и в другом случае мы имеем ис кажающее преувеличение, подобно тому как это имеет ме сто во многих восточных фрагментах Саси, который ста вит себе целью показать отношение между наукой (или

* См.: L'Avenir de la science. P. 508 and passim.

224