Магистрам-литведам / Said

иное дело, они стоят ниже по уровню, это отсталые наро ды. Лекции Шлегеля о языке и жизни, истории и литера туре полны подобных дискриминаций, которые он проде лывает ничтоже сумняшеся. Древние евреи,— говорит он,— созданы для того, чтобы быть народом пророков и прорицаний. А вот мусульмане несут «мертвый, пустой теизм, всего лишь негативную унитарную веру».*

Большая часть из расистских элементов, присутствую щих в упреках Шлегеля в адрес семитов и других «низ ших» восточных народов, была широко распространена в европейской культуре. Но нигде более, вплоть до дарви нистов антропологов и френологов конца XIX века, не стали они основой научного рассмотрения, как это про изошло в сравнительной лингвистике и в филологии. Ка залось, что язык и раса связаны множеством сложнейших взаимосвязей, и «хороший» Восток — это всегда класси ческий период какой нибудь древней Индии, тогда как «плохой» Восток связан с нынешней Азией, частично с Северной Африкой и повсеместно — с исламом. «Ариане» были ограничены рамками Европы и древнего Востока, как показал Леон Поляков (не упомянув ни разу, что «се миты» — это не только древние евреи, но также и мусуль мане**), арианский миф доминировал в исторической и культурной антропологии за счет «меньших» народов.

Официальная интеллектуальная генеалогия ориента лизма определенно должна включать в себя Гобино, Рена на, Гумбольдта, Штайнталя, Бурнуфа, Ремюса, Пальмера, Вайля, Доци, Мюира (Steinthal, Burnouf, Remusat, Palmer,

* Schlegel, Friedrich. Über die Sprache und Weisheit der Indier: Ein Beitrag zur Begründung der Altertumstunde. Heidelberg: Mohr & Zimmer, 1808. P. 44–59; Schlegel. Philosophie der Geschichte: In achtzehn Vorlesungen gehalten zu Wien im Jahre 1828 / Ed. Jean Jacques Anstett. Vol. 9 // Kritische Friedrich Schlegel Ausgabe / Ed. Ernest Behler. Munich: Ferdinand Schöningh, 1971. P. 275.

** Poliakov, Léon. The Aryan Myth: A History of Racist and Nationalist Ideas in Europe. Trans. Edmund Howard. N. Y.: Basic Books, 1974.

154

Weil, Dozy, Muir), если называть почти наугад только са мые известные имена XIX века. Она также должна вклю чать в себя диффузный слой различных ученых обществ: Société asiatique, основанное в 1822 году, the Royal Asiatic Society, основанное в 1823 году, American Oriental Society, основанное в 1842 году и т. д.102 Но, возможно, официаль ная генеалогия попыталась бы отрицать, что значитель ный вклад в нее внесли также художественная литература и путевые заметки, подкреплявшие установленные ори енталистами различения между отдельными географиче скими, темпоральными и расовыми регионами Востока. Однако подобное отрицание было бы некорректным, по скольку в отношении исламского Востока эта литература особенно богата и вносит существенный вклад в построе ние ориенталистского дискурса. Сюда входят труды Гете, Гюго, Бертона, Шатобриана, Кинглейка (Kinglake), Нер валя, Флобера, Лэйна, Бертона, Скотта, Байрона, Виньи, Дизраэли, Джордж Элиот и Готье. Позднее, в конце XIX—начале XX века, к этому ряду можно добавить Даути (Doughty), Барраса, Лоти, Т. Е. Лоуренса, Форстера (Barrès, Loti, Lawrence, Forster). Все эти авторы явственно очертили то, что Дизраэли назвал «великой азиатской тайной». Существенную роль в этом предприятии сыгра ли не только раскопки мертвых цивилизаций Востока в Месопотамии, Египте, Сирии и Турции (осуществленные европейскими археологами), но также основные геогра фические экспедиции, неизменно проходившие через Восток.

К концу XIX века все эти достижения получили матери альное подкрепление в виде европейской оккупации всего Ближнего Востока (за исключением отдельных частей Отто манской империи, поглощенных после 1918 года). И вновь главными колониальными силами были Британия и Фран ция, хотя Россия и Германия также играли в этом процессе определенную роль.* Колонизация означала прежде всего

155

осознание — а на самом деле и созидание — интересов. Это могли быть коммерческие, коммуникационные, религиоз ные, военные и культурные интересы. Например, в том, что касается ислама и исламских территорий, Британия счита ла, что она, как христианская держава, имеет законные ин тересы по обеспечению собственной безопасности. Возни кает сложный аппарат по обслуживанию этих интересов. Так появляются первые организации вроде Общества со действия распространению христианского знания (1698), Общества распространения Евангелия за рубежом (1701), Церковного миссионерского общества (1799), Британского и иностранного библейского общества (1804), Лондонского общества содействия распространению христианства среди евреев (1808). Все эти миссии «открыто присоединились к европейской экспансии».* Добавьте к этому торговые ком пании, научные общества, фонды географических исследо ваний, переводческие фонды, насаждение на Востоке школ, миссий, консульских отделов, фабрик и иногда крупных ев ропейских сообществ, и понятие «интереса» более полно раскроет свой смысл. Как бы то ни было, эти интересы за щищали с большим рвением и затратами.

Однако мой очерк носит самый общий характер. Что об щего между типичным опытом и эмоциями, которые со путствуют и научным успехам ориентализма, и политиче ским завоеваниям, опирающимся на помощь ориентализ ма? Во первых, это разочарование от того, что современ ный Восток не похож на книги о нем. Вот фрагмент из письма Жерара Нерваля, написанного Теофилю Готье в конце августа 1843 года.

Я уже потерял, царство за царством, провинцию за про винцией, самую прекрасную часть Вселенной, и скоро не останется ни одного места, где я смог бы найти убежище для своих грез; но больше всего я сожалею о Египте: ему

* Tibawi A. L. British Interests in Palestine, 1800–1901. London: Ox ford University Press, 1961. P. 5.

156

нет больше места в моем воображении, теперь я с горечью поместил его в своей памяти.*

Это писал автор великого «Путешествия на Восток». Се тования Нерваля — общая тема романтизма (обманутые грезы, как об этом говорит Альберт Бегин (Béguin) в работе «Романтическая душа и мечта» («L'Ame romantique et le rêve»)) и путешественников по библейскому Востоку, от Ша тобриана до Марка Твена. Как это хорошо видно в «Песни о Магомете» (Magometgesang) Гете или в «Прощании арави тянки» («Adieux de l'hôtesse arabe») Гюго, всякий непосредст венный контакт с реальным Востоком оборачивался иро ничным комментарием к его романтической оценке. Вос поминания о современном Востоке соперничают с вообра жением, отсылая нас вновь к воображению как более близ кому европейскому восприятию месту, нежели Восток ре альный. Как сказал однажды Нерваль, обращаясь к Готье, для человека, который никогда не видел Востока, лотос — все еще лотос; а для меня — это просто один из видов луко вицы. Писать о современном Востоке — значит либо брать на себя тяжкий груз демистификации почерпнутых из тек стов образов, либо ограничиваться тем Востоком, о котором говорил Гюго в своем первоначальном предисловии к «Вос точным мотивам»,— Востоком как «образом» или «мыс лью», символами «une sorte de préoccupation générale».** 103

Если поначалу индивидуальное разочарование и общее предубеждение достаточно хорошо картируют настрое ния ориенталистов, за ними следуют также и другие, бо лее привычные мысли, чувства и восприятия. Ум научает ся отделять общее восприятие (apprehension) Востока от специфического опыта о нем. Каждый, так сказать, идет своим собственным путем. В романе Скотта «Талисман» (1825) сэр Кеннет, рыцарь Спящего Леопарда, где то на

* De Nerval, Gerard. Oeuvres / Éd. Albert Béguin and Jean Richet. Paris: Gallimard, 1960. Vol. 1. P. 933.

** Hugo. Oeuvres poétiques. Vol. 1. P. 580.

157

границе Палестинской пустыни сходится в поединке с не ким сарацином. Когда позже крестоносец и его против ник (а это на самом деле переодетый Саладин) вступают в разговор, христианин видит, что мусульманин в конце концов не так уж и плох. Тем не менее он отмечает:

Я так и думал, … что твоя ослепленная раса ведет свой род от этих нечистых демонов: ведь без их помощи вам ни когда бы не удалось держать в своих руках эту благосло венную землю Палестины против такого числа доблест ных воинов Господних. Мои слова относятся не только лично к тебе, сарацин, я говорю о твоем племени и вере вообще. Мне странно, однако же, не то, что ты ведешь свой род от врага рода человеческого (Evil One), но то, что ты еще и кичишься этим.*

Но сарацин действительно гордится тем, что ведет счет своей расы от Иблиса, мусульманского Люцифера. Одна ко, что действительно любопытно, это не худосочный ис торизм, при помощи которого Скотт стилизует сцену под «Средневековье», вкладывая в уста христианина теологи ческие нападки на мусульманина в том духе, который уже не был свойствен европейцам XIX века (хотя бывало и та кое). Скорее, это легкомысленно высокомерное осужде ние целого народа чохом. Оскорбление смягчает лишь хо лодное «мои слова относятся не только лично к тебе».

Конечно, Скотт не был знатоком ислама (хотя Г. А. Р. Гибб, ценивший «Талисман» за понимание ислама и Саладина, таковым, несомненно является**) и потому позволял себе значительные вольности в отношении роли Иблиса, превращая того в героя для правоверных. Позна ния Скотта, по всей видимости, идут от Байрона и Бек форда (Beckford). Однако здесь нам достаточно отметить,

* Scott, sir Walter. The Talisman. 1825; reprint ed., London: J. M. Dent, 1914. P. 38–39. См.: Скотт В. Талисман // Собр. соч.

Т.19. М.: Терра, 1999. С. 44. (Перевод изменен.)

**См.: Hourani, Albert. Sir Hamilton Gibb, 1895–1971 // Proceedings of the British Academy. 1972. Vol. 58. P. 495.

158

до какой степени приписываемый всему Востоку в целом характер мог противостоять и риторической, и экзистен циальной силе явно противоречащих ему случаев. Это как если бы, с одной стороны, существовала некая корзина под названием «Восток», куда бездумно сваливали бы все научные, анонимные и традиционные западные подходы к Востоку, но при этом, с другой стороны, в соответствии с традицией рассказывания баек и анекдотов, можно было говорить об опыте пребывания на Востоке и обще ния с Востоком, который с этой весьма полезной корзи ной ничего общего не имеет. Но уже сама структура прозы Скотта показывает, что мы имеем дело с еще более тесным переплетением одного и другого. Общая категория зара нее ограничивает ту область, в рамках которой только и можно обсуждать тот или иной конкретный случай. Не так уж важно, насколько глубоки специфические отли чия, не так уж важно, в какой степени тот или иной от дельный восточный человек может выбиваться за поло женные ему пределы, прежде всего он — восточный, и лишь затем — человек, и, наконец, снова восточный.

Такие общие категории, как «восточный», могут до вольно любопытным образом варьироваться. Энтузиазм Дизраэли в отношении Востока первоначально возник в ходе его поездки по Востоку в 1831 году. В Каире он запи сал: «Мои глаза и ум все еще поражены великолепием, ко торое столь мало согласуется с тем, как мы его изобража ем».* Общее великолепие и страсть инспирировали трансцендентное чувство, но мало способствовали инте ресу к подлинной реальности. В его романе «Танкред» полно расовых и географических банальностей. Все дело в расе, утверждает Сидония, так что спасение можно найти только на Востоке и среди восточных рас. Там, по ходу

* Цит. по: Jerman B. R. The Young Disraeli. Princeton, N. J.: Prince ton University Press, 1960. P. 126. См. также: Blake, Robert. Disraeli. London: Eyre & Spottiswoode, 1966. P. 59–70.

159

дела, друзы, христиане, мусульмане и евреи легко могут вести дружескую беседу, потому что, как кто то саркасти чески заметил, арабы — это тоже евреи, только на лоша дях, в душе все они — восточные люди. Соответствие вы страивается между общими категориями, а не между кате горией и ее предметом. Восточный человек живет на Вос токе, он ведет праздную восточную жизнь в государстве восточной деспотии и похоти, отягощенный чувством восточного фатализма. Столь разные авторы, как Маркс, Дизраэли, Бертон и Нерваль, могли вести между собой долгие дискуссии (как это в действительности и было), используя подобного рода обобщения как бесспорные и даже вполне разумные.

Что касается лишенного чар и генерализованного — если не сказать шизофренического — представления о Востоке, есть еще одна любопытная деталь. Превратив шись в генерализованный объект, весь Восток в целом мог стать иллюстрацией определенной формы эксцентрики. Хотя тот или иной отдельный восточный индивид не мог поколебать или изменить общие категории, наделявшие его странность смыслом, эту странность начинают ценить ради нее самой. Вот, например, как Флобер описывает зрелище Востока.

Чтобы позабавить толпу, шут Мохаммеда Али однажды привел женщину на каирский базар, усадил напротив лав ки и овладел ею прилюдно, пока хозяин лавки хладно кровно курил трубку.

По дороге из Каира в Шубру (Shubra) некоторое время тому назад молодой человек публично занимался содоми ей с громадной обезьяной, как и в предыдущей истории, лишь для того, чтобы представить себя в выгодном свете и позабавить народ.

Некоторое время назад умер марабут104 — идиот, кото рого долгое время почитали святым, отмеченным печатью Бога. Все мусульманские женщины пришли посмотреть на него и мастурбировали его так, что в конце концов он умер

160

от истощения — с утра до ночи это была одна непрерывная мастурбация105 …

Quid dicis106 по поводу следующего факта: некоторое время тому назад один сантон (священник аскет) имел привычку прогуливаться по улицам Каира абсолютно го лым, за исключением колпака на голове и еще одного кол пачка, прикрывающего его мужское достоинство.107 Что бы помочиться, он снимал этот колпачок, и бездетные женщины, желавшие родить, подставляли себя под его струю и натирались мочой.*

Флобер откровенно признает, что это гротеск особого рода. «Все старое комическое ремесло», под которым Фло бер понимает всем известные условности, вроде «слуги, ко торого поколотили палками, … непристойного сводничест ва, … плутоватого торговца», приобретает на Востоке но вый «свежий, … искренний и очаровательный» смысл. Этот смысл нельзя повторить, им можно наслаждаться только на месте, да и «припомнить» его можно лишь весьма прибли зительно. За Востоком наблюдают, поскольку его почти (но никогда не чрезмерно) вызывающее поведение одновре менно скрывает в себе бездну удивительного. Европеец, позволяющий своей чувственности отправиться в путеше ствие по Востоку, всегда наблюдатель и никогда не участ ник, он всегда отстранен, всегда готов к новым примерам того, что в «Описании Египта» называется «bizarre jouissance».108 Восток становится живым собранием причуд.

И это собрание причуд вполне логично становится от дельным сюжетом для текстов. Круг замыкается: проявив себя с той стороны, о которой тексты не говорили, Восток возвращается вновь как предмет письма, но уже в рамках определенной дисциплины. Его инаковость можно пере вести, его смысл — декодировать, его враждебность — ус

* Flaubert in Egypt: A Sensibility on Tour. Trans. and ed. Francis Steegmuller. Boston: Little, Brown & Co., 1973. P. 44–45. См: Flaubert, Gustave. Correspondance / Éd. Jean Bruneau. Paris: Gallimard, 1973. Vol. 1. P. 542.

161

мирить, но тем не менее приписываемая Востоку обобщен$ ность, разочарование, которое испытываешь после встре чи с ним, присущая ему непонятая эксцентричность,— все это сказывается на том, что говорят и пишут о Востоке. Например, для ориенталистов конца XIX и начала XX века ислам является типично восточным явлением. Карл Бек кер считал, что хотя «ислам» (заметьте широту обобще ния) наследовал эллинистической традиции, он не смог ни воспринять, ни воспользоваться гуманистической тра дицией греков. Более того, чтобы понять ислам, необхо димо помимо всего прочего рассматривать его не как «са мобытную» религию, но как своего рода неудачную по пытку Востока использовать греческую философию, но без того творческого вдохновения, которое мы видим в ре нессансной Европе.* С точки зрения Луи Массиньона, возможно, самого известного и самого влиятельного из современных французских ориенталистов, ислам был систематическим отрицанием воплощения Христа, а его величайший герой — вовсе не Мохаммед или Аверроэс, а ал Халладж,109 мусульманский святой, распятый ортодок сальными мусульманами за то, что чрезмерно персонали зировал ислам.** Эксцентричность Востока как таковая оставалась вне поля исследования Беккера и Массиньона, хотя косвенно они вынуждены были ее признать тем, что с таким трудом пытались ее упорядочить в западных терми нах. Мохаммед был отвергнут, а на первый план вышел ал Халладж, потому что стал олицетворением Христа.

В качестве судьи Востока современный ориенталист, что бы он о себе ни думал и в чем бы ни уверял нас, далек от объективности. Его человеческая отчужденность, зна ком чего является едва прикрытое профессиональной

* Этот аргумент представлен в работе: Becker, Carl H. Das Erbe der Antike im Orient und Okzident. Leipzig: Quelle & Meyer, 1931.

** См.: Massignon, Louis. La Passion d'al Hosayn ibn Mansour al Hallaj. Paris: Paul Geuthner, 1922.

162

эрудицией отсутствие симпатии, тяжким бременем тяго теет над всеми ортодоксальными подходами, перспекти вами и настроениями ориентализма. Его Восток — это не Восток как таковой, но Восток ориентализированный. Нерушимая связка знания и власти объединяет европей ских, или западных, политиков и западных ориентали стов. Она задает круг сцены, на которой раскрывает себя Восток. К концу Первой мировой войны и Африка, и Вос ток были для Запада не столько интеллектуальным зрели щем, сколько своего рода привилегированным простран ством для последнего. Масштаб ориентализма в точности соответствовал масштабу империи, существовало полное согласие между ними обоими, что спровоцировало един ственный в истории Западной мысли кризис по поводу того, что такое Восток и как с ним следует обращаться. И этот кризис продолжается до сих пор.

Начиная с 20 х годов, от одного края Третьего мира до другого, ответ империи и империализма носил диалекти ческий характер. Ко времени Бандунгской конферен ции110 1955 года весь Восток в целом обрел политическую независимость от западных империй и столкнулся с но вой конфигурацией империалистических сил — Соеди ненными Штатами и Советским Союзом. Оказавшись не

всостоянии признать в новом Третьем мире «свой» Вос ток, ориентализм теперь стоял лицом к лицу с уверенным

всебе и политически подготовленным Востоком. Перед ориентализмом раскрывались две альтернативы. Одна за ключалась в том, чтобы продолжать действовать так, как будто бы ничего не произошло. Вторая состояла в том, чтобы адаптироваться к новым условиям. Но для ориента листа, убежденного в неизмененности Востока, новое — это попросту обманутое новым старое, ложный дис$ориен$ тализм (позволим себе такой неологизм). Третью, реви зионистскую альтернативу, заключавшуюся в том, чтобы вовсе обойтись без ориентализма, всерьез рассматривало лишь незначительное меньшинство.

163