Магистрам-литведам / Said

тателей их представлениям о Востоке, он и не пытается разрушать уже устоявшиеся убеждения. Все, что делает «Bibliothèque orientale»,— это репрезентирует Восток бо лее полно и более ясно. То, что прежде было бессвязным собранием случайно добытых фактов по поводу леван тийской истории, библейских представлений, исламской культуры, наименований мест и т. д., превращается в ра циональную панораму Востока от А до Я. Статью «Мо хаммед» д'Эрбело начинает с перечисления всех имен пророка, а затем утверждает его идеологическую и док тринальную значимость следующим образом.

Это известный обманщик Магомет, создатель и основа тель ереси, которая называет себя религией и которую мы называем магометанством. См. статью Ислам.

Толкователи Аль Корана и другие доктора мусульман ского, или магометанского, права воздали этому ложному пророку все хвалы, которые ариане, павликиане или пау линисты и прочие еретики приписывали Иисусу Христу, отрицая при этом его божественную сущность …* 47

«Магометанство» — весьма важный (и притом оскор бительный) европейский термин; «ислам», правильное название мусульманской веры, отсылает нас к другой ста тье. «Ересь, … которую мы называем магометанством», «разоблачена» как имитация христианской имитации подлинной религии. Затем в ходе пространного историче ского обзора жизни Мохаммеда д'Эрбело уже может обра титься к более менее правильному изложению. Однако в «Библиотеке» важно именно расположение статьи о Мо хаммеде. Опасности безудержного распространения ере си устраняются тем, что дело превращается в идеологиче ски прозрачный вопрос алфавитного порядка. Мохаммед более не бродит по Европе как опасный и безнравствен ный распутник, но спокойно занимает свое (по общему

* D'Herbelot. Bibliothèque orientale. Vol. 2. P. 648.

104

признанию, значительное) место на сцене ориенталисти ки.* Приводится его генеалогия, доводы и даже разви тие,— все это в рамках простых заявлений, которые не по зволяют ему блуждать где либо в другом месте.

Подобные «образы» Востока являются именно обра зами, которые репрезентируют или символизируют весьма обширную сущность, в ином случае невозможно диффуз ную, именно с их помощью ее удается охватить взглядом и понять. Это также и характеры, отсылающие нас к таким описанным Теофрастом, Лабрюйером и Селденом48 типам, как хвастун, скряга или обжора. Возможно, не совсем вер ным будет утверждать, что перед нами воочию встают та кие характеры, как miles gloriosus,49 или Магомет обман щик, поскольку налагаемые дискурсивные ограничения рассчитаны на то, чтобы мы в лучшем случае смогли без за труднений и обиняков почувствовать родовой тип характе ра. Однако, характер Магомета в изложении д'Эрбело — это именно образ, поскольку ложный пророк — часть об щего театрального представления, называемого orientale, в полной мере представленного в «Библиотеке».

Дидактические качества ориенталистской репрезента ции невозможно отделить от общего исполнения. В науч ной работе, такой как «Восточная библиотека», которая является результатом систематического исследования, ав тор подчиняет проработанный материал дисциплинарно му порядку. Кроме того, он стремится ясно дать читателю понять, что издание представляет ему материал в упоря доченном дисциплинарным суждением виде. Таким обра зом, в действительности «Библиотека» воплощает в себе идею силы ориентализма и его эффективности. Читателю постоянно напоминают, что впредь, для того чтобы до браться до Востока, ему придется пройти сквозь выстро енные ориенталистами научные схемы и коды. Восток не

* См. также: Watt, Montgomery. Muhammad in the Eyes of the West // Boston University Journal. Fall 1974. Vol. 22, no. 3. P. 61–69.

105

только подгоняли под моральные требования западного христианства, его окружили стеной подходов и суждений, отсылавших западный ум не непосредственно к восточ ным источникам, но прежде всего к другим работам ори енталистов. Сцена ориентализма, как я ее называю, пре вращается в систему морального и эпистемологического оцепенения. В качестве репрезентирующей институцио нализированное западное знание о Востоке дисциплины ориентализм воздействует трояким образом. Он воздейст вует на Восток, на ориенталиста и на западного «потреби теля» ориентализма. Думаю, было бы неверно недооцени вать силу этой тройственной связи. Восток (Orient) («от сюда и далее» к востоку (East)) откорректирован, даже на казан за то, что лежит вне границ западного общества, «нашего» мира. Именно так Восток подвергается ориен$ тализации. Это процесс, который не только маркирует Восток как сферу действия ориентализма, но также и за ставляет непосвященного западного читателя принимать кодификации ориенталистов (как, например, выстроен ную в алфавитном порядке «Библиотеку» д'Эрбело) за подлинный Восток. Короче говоря, истина становится функцией ученого суждения, а не самого материала, кото рый временами, как кажется, самим своим существовани ем обязан ориенталистам.

В целом этот дидактический процесс не так уж сложно объяснить и не так уж сложно понять. Следует только помнить, что все культуры определенным образом кор ректируют сырую реальность, превращая ее из неупоря доченного набора объектов в единицы знания. Проблема, собственно, не в том, что такая конверсия имеет место. Для человеческого сознания совершенно естественно со противляться воздействию неведомого и чужого, а потому все культуры склонны существенным образом трансфор мировать другие культуры, воспринимая их не такими, какие они есть, но такими, какими они должны быть (к выгоде воспринимающего). Для западного человека

106

Восток всегда напоминал некоторые аспекты Запада. Так, для некоторых немецких романтиков индийская религия была в сущности восточной версией германо христиан ского пантеизма. Тем не менее ориенталист делает такое превращение Востока из одного в другое сутью своей дея тельности: он делает это ради себя самого, ради своей культуры, а иногда, как он полагает, и ради самого Восто ка. Этот процесс конверсии определенным образом дис циплинарно упорядочен: ему обучают, в его рамках суще ствуют свои научные общества, периодические издания, традиции, вокабуляр, риторика,— все это в основе своей связано и подпитывается господствующими культурными и политическими нормами Запада. Как я постараюсь в дальнейшем показать, процесс конверсии в этой своей интенции становится все более тотальным, так что при обращении к ориентализму XIX и XX веков прежде всего бросается в глаза интенсивная схематизация им всего Востока в целом.

Сколь давнюю историю имеет подобная схематизация, видно из приведенных мною примеров западной репре зентации Востока в классической Греции. Судить же о глубине и четкости артикуляции этих репрезентаций, ос нованных на более ранних представлениях, об исключи тельной тщательности ее схематизаций, о поразительной эффективности его положения в западной имагинатив ной географии можно по дантову «Аду». Достоинства «Божественной комедии» Данте состоят в неразрывной связи реалистического изображения земной реальности со всеобщей и вечной системой христианских ценностей. Данте пилигриму в его странствиям по Аду, Чистилищу и Раю открывается уникальное ви´дение суда и воздаяния. Так, он видит Паоло и Франческу, осужденных навечно за свои грехи, но одновременно повторяющих — даже про живающих — те движения души и поступки, из за кото рых они сюда попали. Каждая фигура в глазах Данте не только представляет саму себя, но и является типичной

107

репрезентацией определенного характера и предназна ченной ему судьбы.

«Maometto» — Мохаммед — появляется в песне 28 «Ада». Он помещен в восьмой из десяти кругов ада, в де вятую из десяти Злых Щелей, в круг мрачных рвов, окру жающих в аду крепость Сатаны. Таким образом, прежде чем Данте доходит до Мохаммеда, он проходит через кру ги, где содержатся менее тяжкие грешники: сладостраст ники, алчные, чревоугодники, еретики, гневливые, само убийцы, богохульники и нечестивцы. После Мохаммеда на пути к самому дну ада, где обитает Сатана,— только поддельщики и предатели (Иуда, Брут и Кассий). Таким образом, он относит Мохаммеда к суровой иерархии по роков, к категории, которая у Данте названа «seminator di scandalo e di scisma».50 Кара Мохаммеда, конечно же, тоже вечная, носит особый характер: его тело рассечено от под бородка до ануса, как пишет Данте, подобно ушату без дна. В стихах Данте не упущено ни одной эсхатологиче ской детали, так живо обрисовано наказание: кишки Мо хаммеда и экскременты выписываются с поразительным тщанием.51 Мохаммед разъясняет Данте свое наказание, указывая при этом на идущего перед ним в ряду грешни ков Али, которого дьявол рассек надвое.52 Он также про сит Данте предупредить Фра Дольчино, священника от ступника, чья секта проповедует общность жен и богов и кого обвиняли в прелюбодеянии, что того ожидает.53 От читателя не ускользнуло, что Данте проводит параллель между бунтующей чувственностью Дольчино и Мохамме да, а также между их претензиями на исключительное по ложение в теологии.

Однако это еще не все, что Данте хочет поведать нам об исламе. Еще ранее в «Аду» мы встречаемся с небольшой группой мусульман. Авиценна, Аверроэс и Саладин нахо дятся среди добродетельных язычников, которые, вместе с Гектором, Энеем, Авраамом, Сократом, Платоном и Аристотелем осуждены на пребывание в первом круге

108

ада,54 где им назначено минимальное (и даже почетное) наказание за то, что они не оценили благость христиан ского откровения. Конечно же, Данте восхищается их ве ликими достоинствами и свершениями, но, коль скоро они не христиане, вынужден их осудить, хоть и не слиш ком сурово, на пребывание в аду. Вечность — великий уравнитель различий, это так, однако нарочитый анахро низм и аномальность того, что дохристианские светочи помещены в ту же категорию «проклятых язычников», что и послехристианские мусульмане, совершенно не беспо коит Данте. Даже несмотря на то, что Коран объявляет Иисуса пророком, Данте предпочитает считать, что вели кие мусульманские философы и султан полностью неве жественны относительно христианства. Они могут в ка кой нибудь а исторической версии даже оказаться вместе с героями и мудрецами классической древности, как, на пример, на фреске Рафаэля «Афинская школа», где Авер роэс сидит на полу Академии вместе с Сократом и Платоном55 (или в «Диалогах мертвых» (1700–1718) Фене лона, где разворачивается дискуссия между Сократом и Конфуцием).

Эти дискриминации и тонкости поэтического изобра жения ислама у Данте служат примером схематической, почти космологической неизбежности, с какой ислам и его представители оказываются порождением географи ческого, исторического и, помимо всего, морального вос приятия Запада. На эмпирические данные о Востоке или какой либо его части мало обращают внимание, прежде всего значение имеет то, что я называю ориенталистским ви´дением — видением, которое не ограничивается сфе рой профессиональной учености, но, скорее, является об щим достоянием всех, кто размышляет о Востоке на Запа де. Поэтическое дарование Данте усиливает это ви´дение Востока, делает его еще более репрезентативными. Мо хаммеда, Саладина, Аверроэса и Авиценну включили в состав воображаемой космологии — их выстроили по по

109

рядку, расклассифицировали, втиснули в жесткие рамки и закрепостили, не обращая особого внимания ни на что, кроме их «функции» и той модели, которую они на этой сцене воплощают. Исайя Берлин следующим образом описал эффект подобного подхода.

В [такой] … космологии мир людей (и в некоторых вер сиях вся Вселенная) представляют собой единую, всеобъ емлющую иерархию, так что объяснить, почему каждый фрагмент таков, каков он есть, а также находится там и то гда, где и когда он есть, и делает то, что делает,— означает eo ipso56 сказать, в чем состоит их цель, сколь успешно они ее выполняют, и каковы отношения координации и субор динации между целями различных сущностей в гармонич ной пирамиде, которую они в совокупности образуют. Если такая картина реальности верна, то историческое объяснение, как и всякое другое, должно состоять, поми мо прочего, в атрибуции индивидов, групп, наций, ви дов,— каждого к своему надлежащему месту в модели Все ленной. Знать «космическое» место той или иной вещи или личности — это то же самое, что сказать, что она есть или что она делает, и в то же время почему она должна быть там и делать то, что она делает. Отсюда быть и иметь ценность, существовать и иметь функцию (и выполнять ее более или менее успешно) — это одно и то же. Модель, и лишь она одна, приводит к появлению и является причи ной смерти, дарует цель, т. е. ценность и смысл, всему су щему. Понимать — значит воспринимать модели… Чем более неизбежным можно представить событие, дейст вие, характер, тем лучше их можно понять, тем глубже озарение исследователя и тем ближе мы стоим к конеч ной истине.

Такой подход является глубоко антиэмпирическим.* То же самое относится и к ориенталистскому подходу в

целом. Как и магия или мифология, он обладает характе

* Berlin, Isaiah. Historical Inevitability. London: Oxford University Press, 1955. P. 13–14.

110

ром само ограничивающей, само подкрепляющей систе мы, в которой вещи таковы, каковы они есть, потому что они именно таковы, однажды, на все времена, по онтоло гическим соображениям, которые никакому эмпириче скому материалу никогда не удастся ни поколебать, ни из менить. Европеец встречается с Востоком, и в особенности с исламом, во всеоружии такой системы репрезентации Востока и, как предположил Анри Пирен (Henri Pirenne), ислам становится для него олицетворением чужака, про тив которого и была направлена вся европейская цивили зация в целом еще с эпохи Средневековья. Упадок Рим ской империи в результате нашествия варваров имел пара доксальный эффект включения варварских областей в римскую или среднеземноморскую культуру, Романию (Romania),57 тогда как продолжающееся с VII века ислам ское вторжение, как отмечает Пирен, привело к смещению центра европейской культуры к северу из района Среди земного моря, ставшего теперь арабской территорией. «На сцену истории вышел германизм. Тем самым римская тра диция была прервана. Теперь же грядет новая, самобытная романо германская цивилизация». Европа была заперта в себе самой: Восток, если это не просто торговый регион, был культурно, интеллектуально и духовно чужд Европе и европейской цивилизации, которая, по словам Пирена, стала «одним великим христианским сообществом, объе диненным общей ecclesia58… Отныне Запад зажил своей собственной жизнью».* В поэме Данте, в работах Петра Достопочтенного (Peter the Venerable)59 и других ориента листов из Клюни, в полемике с исламом христианских ав торов от Гиберта Ногентского (Guibert of Nogent)60 до Беды Достопочтенного,61 от Роджера Бэкона, Вильяма Трипо лийского, Бурхарда Сионского (Burchard of Mount Syon) и Лютера, в «Поэме о Сиде», в «Песни о Роланде», в трагедии

* Pirenne, Henri. Mohammed and Charlemagne. Trans. Bernard Miall. N. Y.: W. W. Norton & Co., 1939. P. 234, 283.

111

Шекспира «Отелло» (то, что про «чернокнижника и колду на, / Который промышляет запрещенным»62),— Восток и ислам неизменно репрезентированы как олицетворение чужака, играющего особую роль внутри Европы.

Имагинативная география — от ярких портретов из «Ада» и до прозаических описаний в «Восточной библио теке» д'Эрбело — легитимизирует вокабуляр, универсум репрезентативного дискурса, свойственного восприятию и пониманию ислама и Востока. То, что в рамках этого дискурса считается фактом, например то, что Мохам мед — обманщик, на деле является компонентом дискур са, позицией, которую этот дискурс заставляет нас прини мать, как только встречается имя Мохаммеда. В основе всех этих составляющих ориенталистского дискурса (под которым я понимаю всего лишь вокабуляр, используемый тогда, когда речь идет о Востоке) — лежит ряд фигур ре презентации, или тропов. Эти фигуры относятся к дейст вительному Востоку — или исламу, который является главным предметом моего исследования,— так же, как стилизованные костюмы к персонажам пьесы. Они по добны кресту, который, например, несет на себе Всякий (Everyman),63 или пестрому костюму Арлекина в комедии дель арте. Другими словами, нам не приходится обращать внимание на соответствие между языком, используемым для изображения Востока, и самим Востоком, и не столь ко потому, что язык неточен, но также и потому, что он даже не пытается быть точным. Как и Данте в своем «Аду, этот язык одновременно пытается и охарактеризовать Восток как чуждый, и схематически вывести его на теат ральную сцену, чья аудитория, импресарио и актеры рас считаны на Европу, и только на Европу. Отсюда колебания между знакомым и чужым. Мохаммед — всегда обманщик (он знаком нам именно потому, что пытается быть похо жим на Иисуса, каким мы его знаем) и всегда — восточный человек (т. е. чужой, потому что, хотя в каком то отноше нии он и похож на Иисуса, все же не такой, как Иисус).

112

Чем перечислять связанные с Востоком фигуры речи — его странность, отличие от нас, экзотическую чувствен ность и т. д.— лучше попытаемся выявить некоторые их общие черты, как они дошли до нас еще от эпохи Ренес санса. Все они декларативны и самоочевидны, граммати ческое время, которым они оперируют — это вневремен ная вечность; они выражают впечатление повторяемости и силы, они всегда симметричны европейскому эквива ленту (хотя и диаметрально ниже), который иногда спе цифицируется, а иногда — нет. Для всех этих функций за частую достаточно одной простой частицы «есть». Так, Мохаммед «есть» обманщик, сама эта фраза канонизиро вана в «Библиотеке» д'Эрбело и в известном смысле дра матизирована Данте. Не нужно никакого фона, необходи мое свидетельство для того, чтобы осудить Мохаммеда, уже содержится в частице «есть». Не нужно квалифициро вать фразу, нет необходимости говорить, что Мохаммед «был» обманщиком, равно как не нужно задумываться о времени, когда не придется повторять это утверждение. Она просто («есть») повторяется, он «есть» обманщик, и каждый раз, когда кто либо это говорит, Мохаммед все более и более становится обманщиком, а автору заявле ния добавляется еще немного авторитета от того, что ска зал такое. Так, знаменитая биография Мохаммеда Хам фри Придокса (Prideaux) XVII века имеет подзаголовок «Истинная природа обмана». Наконец, конечно же, такие категории, как обманщик (или, что то же самое, «восточ ный» человек), предполагают, даже требуют противопо ложной категории, оппозиции, которая не была бы связа на ни с мошеннической подменой, ни бесконечно нужда лась бы в эксплицитной идентификации. И такой оппо зицией является категория «оксидентальный», «запад ный», или, в случае Мохаммеда — Иисус.

В философском отношении тот тип языка и ви´дения, который я в самом общем смысле называю ориентализ мом, является формой радикального реализма. Всякий,

113