Магистрам-литведам / Said

УДК 1/14 ББК 87.3 С 14

Посвящается Жанет и Ибрагиму

БЛАГОДАРНОСТИ

Лекции об ориентализме я читал в течение ряда лет, но бóльшая часть этой книги была написана в 1975–1976 го дах в бытность мою стипендиатом (fellow) Стэнфордского центра фундаментальных исследований в области наук о поведении, Калифорния. В этом уникальном и щедром институте мне посчастливилось воспользоваться не толь ко любезно предоставленной стипендией, но также и по мощью Джоан Вармбрюн, Криса Хота, Джейн Кильсмай ер, Престона Катлера и директора центра, Гарднера Линд зи. Список друзей, коллег и студентов, которые прочли или просмотрели частично или полностью эту рукопись столь велик, что смущает меня самого. И теперь то об стоятельство, что она наконец то появилась в виде книги, смущает также и их. Тем не менее должен с благодарно стью отметить неизменно полезную поддержку со сторо ны Жанет и Ибрагима Абу Лугода (Abu Lughod), Ноама Хомского и Роджера Оуэна, которые прошли через этот проект от начала до конца. Также я с большой благодар ностью признаю плодотворный и критический интерес коллег, друзей и студентов из различных мест, чьи вопро сы и суждения помогли мне значительно заострить этот текст. Андре Шифрин и Жанна Мортон из издательства

5

Pantheon Books были соответственно идеальным издателем и редактором, им удалось превратить мучительный (по крайней мере для автора) процесс подготовки рукописи в поучительный и поистине увлекательный процесс. Мири ам Саид очень помогла мне своими исследованиями в об ласти первоначального периода современной истории институтов ориентализма. Помимо всего прочего, ее лю бящая поддержка действительно сделала бóльшую часть работы над этой книгой не только радостным, но и воз можным делом.

Они не могут представлять себя, их должны представлять другие.

Карл Маркс. 18 Брюмера Луи Бонапарта.

Восток — это профессия.

Бенджамен Дизраэли. Танкред.

ВВЕДЕНИЕ

I

Посетив Бейрут во время ужасной гражданской войны 1975–1976 годов, один французский журналист с горе стью писал о разрушенной деловой части города: «Ко гда то казалось, что … это Восток Шатобриана и Нерваля (Nerval)».* 1 Конечно же, он прав, особенно, если учесть, что это говорит европеец. Восток (Orient)2 — это почти всецело европейское изобретение, со времен античности он был вместилищем романтики, экзотических существ, мучительных и чарующих воспоминаний и ландшафтов, поразительных переживаний. Теперь он исчезал на наших глазах, в определенном смысле даже уже исчез — время его прошло. Казалось совершенно неуместным, что у вос точных людей в ходе этого процесса могут быть какие то собственные интересы, что даже во времена Шатобриана и Нерваля они жили здесь, а теперь это именно им угро жает опасность. Главным для этого европейского визитера было его собственное, европейское представление о Вос токе и его нынешней судьбе, причем для журналиста и его французских читателей обе эти вещи имели особый кол лективный смысл.

* Desjardins, Thierry. Le Martyre du Liban. Paris: Pion, 1976. P. 14.

7

У американцев Восток не вызывает такого чувства, по скольку для них Восток прежде всего ассоциируется с Дальним Востоком (преимущественно с Китаем и Япони ей). В отличие от американцев французы и англичане — в меньшей степени немцы, русские, испанцы, португаль цы, итальянцы и швейцарцы — имеют давнюю традицию того, что я буду называть в дальнейшем ориентализмом, определенным способом общения с Востоком, основан ном на особом месте Востока в опыте Западной Европы. Восток — это не только сосед Европы, но еще и место рас положения ее самых больших, самых богатых и самых ста рых колоний, это исток европейских языков и цивилиза ций, ее культурный соперник, а также один из наиболее глубоких и неотступных образов Другого. Кроме того, Восток помог Европе (или Западу) определить по прин ципу контраста свой собственный образ, идею, личность, опыт. Однако ничто в таком Востоке не является сугубо воображаемым. Восток — это неотъемлемая часть евро пейской материальной цивилизации и культуры. Ориен тализм выражает и репрезентирует эту часть культурно и даже идеологически как вид дискурса с соответствующи ми ему институтами, словарем, ученой традицией, образ ным рядом, доктринами и даже колониальными бюро кратиями и колониальным стилем. Напротив, американ ский способ понимания Востока оказывается значитель но менее плотным, хотя наши недавние японская, корей ская и индокитайская авантюры должны теперь сделать этот образ более трезвым и более реалистичным. Более того, значительно усилившаяся политическая и экономи ческая роль Америки на Среднем Востоке3 теперь предъ являет к нашему пониманию Востока более серьезные требования.

Читателю станет ясно (и я постараюсь прояснять это по мере дальнейшего чтения), что под ориентализмом я имею в виду несколько вещей, причем все они, по моему мнению, взаимосвязаны. Легче всего принимают акаде

8

мическое определение ориентализма. И действительно, этот ярлык все еще используется в некоторых академиче ских институтах. Всякий, кто преподает Восток, пишет о нем или исследует его,— а это относится к антропологам, социологам, историкам или филологам,— будь то в его общих или частных аспектах, оказывается ориентали стом, а то, чем он/она занимается,— это и есть ориента лизм. Правда, сегодня специалисты предпочитают ему термины «восточные исследования» (Oriental studies) или «страноведение» (area studies) как из за его слишком об щего и неопределенного характера, так и потому, что он ассоциируется с высокомерным административным от ношением европейского колониализма XIX — начала XX века. Тем не менее о «Востоке» пишут книги и прово дят конгрессы, где ориенталисты нового или старого об разца выступают в качестве главных авторитетов. Дело в том, что даже если его нет в прежнем виде, ориентализм продолжает жить в академической среде, в доктринах и диссертациях о Востоке и людях Востока.

Помимо данной академической традиции, чьи судьбы, трансмиграции, специализации и переносы отчасти так же были предметом данного исследования, существует ориентализм и в более широком понимании. Ориента лизм — это стиль мышления, основанный на онтологиче ском и эпистемологическом различении «Востока» и (почти всегда) «Запада». Так что значительная часть авто ров, среди которых есть поэты, писатели, философы, тео ретики политологи, экономисты и имперские админист раторы, усвоила это базовое различение Востока и Запада в качестве отправной точки своих теорий, стихов, рома нов, социальных описаний и политических расчетов в от ношении Востока, его народов, обычаев, «ума», судьбы

ит. д. Такой ориентализм вмещает в себя, скажем, Эсхила

иВиктора Гюго, Данте и Карла Маркса. Несколько ниже я коснусь методологических проблем, с которыми мы стал киваемся на столь широко очерченном «поле», как это.

9

Взаимообмен между академическим и более или менее имагинативным вариантами понимания ориентализма идет постоянно, и с конца XVIII века он принимает зна чительные размеры, носит упорядоченный — возможно, даже регулируемый — характер с обеих сторон. Теперь я подхожу к третьему пониманию ориентализма, несколько более определенному в историческом и материальном от ношении, чем предыдущие два. Начиная примерно с кон ца XVIII века, ориентализм можно считать корпоратив ным институтом, направленным на общение с Восто ком — общение при помощи высказываемых о нем суждениях, определенных санкционируемых взглядах, его описания, освоения и управления им,— короче гово ря, ориентализм — это западный стиль доминирования, реструктурирования и осуществления власти над Восто ком. Для того чтобы определить ориентализм, мне пред ставляется полезным обратиться здесь к понятию дискур са у Мишеля Фуко, как он развивает его в работах «Архео логия знания» и «Надзирать и наказывать». Моя позиция заключается в том, что без исследования ориентализма в качестве дискурса невозможно понять исключительно систематичную дисциплину, при помощи которой евро пейская культура могла управлять Востоком — даже про изводить его — политически, социологически, идеологи чески, военным и научным образом и даже имагинативно в период после эпохи Просвещения. Более того, ориента лизм занимал столь авторитетные позиции, что, я уверен, никто из пишущих, думающих о Востоке или действую щих там не мог бы заниматься своим делом, не принимая во внимание ограничения, накладываемые на мысль и действие ориентализмом. Коротко говоря, из за ориента лизма Восток не был (и не является до сих пор) свобод ным предметом мышления и деятельности. Это не озна чает, что ориентализм в одностороннем порядке опреде ляет все, что может быть сказано о Востоке, скорее, это значит, что существует целая сеть интересов, которые не

10

избежно затрагиваются (а потому всегда причем) всегда, когда только дело касается этой специфической сущности под названием «Восток». То, как это происходит, я и по пытаюсь показать в данной книге. Я также попытаюсь по казать, что европейская культура выиграла в силе и иден тичности за счет того, что противопоставляла себя Восто ку как своего рода суррогатному и даже тайному «Я».

В историческом и культурном отношении существует качественная и количественная разница между фран ко британским участием в делах Востока и — до наступле ния периода американского доминирования после Вто рой мировой войны — участием любой другой европей ской и атлантической силы. Говорить об ориентализме — значит, говорить прежде всего (хотя и не только) о британ ском и французском культурном предприятии, проекте, затрагивающем столь различные сферы, как воображение вообще, Индия и Левант в целом, библейские тексты и библейская география, торговля специями, колониаль ные армии и длительная традиция колониальной админи страции, гигантский ученый корпус; бесчисленные «экс перты» и «специалисты» по Востоку, профессура, слож ный комплекс «восточных» идей (восточный деспотизм, восточная роскошь, жестокость, чувственность), множе ство восточных сект, философий и премудростей, адапти рованные для местных европейских нужд,— список мож но продолжать более или менее бесконечно. Моя позиция состоит в том, что ориентализм проистекает из особой близости, существовавшей между Британией и Франци ей, с одной стороны, и Востоком — с другой, который вплоть до начала XIX века в действительности означал только Индию и библейские земли. С начала XIX века и до конца Второй мировой войны Франция и Британия до минировали на Востоке и в сфере ориентализма. После Второй мировой войны и в сфере доминирования на Вос токе, и в сфере его понимания их сменила Америка. Из этой близости, чья динамичность оказывается исключи

11

тельно продуктивной, пусть даже она неизменно демон стрирует сравнительно большую силу Запада (Англии, Франции или Америки), исходит бóльшая часть тех тек стов, которые я называю ориенталистскими.

Необходимо сразу оговориться, что, несмотря на зна чительное число упоминаемых мною книг и авторов, го раздо бóльшее их число пришлось оставить без внимания. Для моей аргументации, однако, не так уж важны ни ис черпывающий список имеющих отношение к Востоку текстов, ни четко очерченный список текстов, авторов или идей, в совокупности образующий канон ориента лизма. Вместо этого я буду исходить из иной методологи ческой альтернативы — той, чьим хребтом в некотором смысле является набор исторических генерализаций, ко торые я уже отметил в данном Введении — и именно об этом я хочу теперь поговорить более детально.

II

Я начал с предположения, что Восток не является инертным фактом природы. Он не просто есть, так же как есть сам Запад. Нам следует серьезно отнестись к глубоко му наблюдению Вико о том, что люди творят свою исто рию сами, и то, что они могут познать, зависит от того, что они могут сделать,— и распространить его на географию, поскольку и географические, и культурные сущности (не говоря уже об исторических) — такие, как отдельные ме стоположения, регионы, географические сектора, как «Запад» и «Восток» — рукотворны. А потому так же, как и сам Запад, Восток — это идея, имеющая историю и тради цию мышления, образный ряд и свой собственный сло варь, обусловившие их реальность и присутствие на Запа де и для Запада. Таким образом, эти две географические сущности поддерживают и до определенной степени от ражают друг друга.

12

Сделав такое заявление, нам придется развернуть его в ряде обоснованных оговорок. Первая из них состоит в том, что было бы неправильно считать, будто Восток — это по существу идея, или создание, не имеющее отноше ния к реальности. Когда Дизраэли говорит в своем романе «Танкред», что Восток — это профессия, он имеет в виду, что интерес к Востоку станет для блестящих молодых представителей Запада всепоглощающей страстью. Не верно было бы понимать его так, будто для человека Запа да Восток — это только профессия. Были прежде (и есть сейчас) культуры и нации, которые пространственно рас полагаются на Востоке, и их жизнь, история и обычаи со ставляют грубую реальность — очевидно, большую, чем все, что только могло быть о них сказано на Западе. По этому поводу наше исследование ориентализма мало что может добавить, разве что признать его в явной форме. Однако феномен ориентализма в том его виде, в каком о нем пойдет речь здесь, связан не столько с соответствием между ориентализмом и Востоком, но с внутренней со гласованностью ориентализма и его представлений по по воду Востока (Восток как профессия), вопреки и помимо всякого соответствия или его отсутствия с «реальным» Востоком. Моя позиция состоит в том, что заявление Дизраэли по поводу Востока относится преимущественно к той рукотворной согласованности, к тому упорядочен ному множеству идей, которое представляется самым важным в отношении Востока, а не просто, по выраже нию Уоллеса Стивена, к его существованию.

Вторая оговорка состоит в том, что эти идеи, культуру и историю невозможно понять сколько нибудь серьезно без учета их силы, или, точнее, конфигурации власти. Ве рить в то, что Восток рукотворен — или, как я говорю, «ориентализирован» — и в то же время верить в то, что это произошло всего лишь в силу закономерностей воображе ния, значит быть совершенно неискренним. Отношение между Западом и Востоком — это отношение силы, гос

13