ЗАРУБА. РОМАНТИЗМ / 15

Вопрос 15 Поэзия В. Гюго

Первый период творчества (1820 -1848) :

Первые поэтические произведения юного Гюго, во многом еще подражательного характера (его кумиром был тогда Шатобриан), появились в начале 20-х годов. Политический подъем на подступах к июльской революции 1830 года, а затем республиканские восстания 1832-1834 годов вдохнули в него мощный прилив энтузиазма, повлекли за собою целый переворот в его эстетике и художественной практике. ("Революция литературная и революция политическая нашли во мне свое соединение", - напишет он позднее.) Возглавив молодое романтическое движение, Гюго провозглашает новые художественные принципы, яростно ниспровергая старую систему классицизма. Он вводит в художественную литературу новые - прежде запретные для нее - темы и образы, ярчайшие краски, бурную эмоциональность, драматизм резких жизненных контрастов, освобождение словаря и синтаксиса от условностей классицистской эстетики, которая превратилась к этому времени в закостенелую догму, нацеленную на сохранение старого режима как в политической, так и в художественной жизни. Бок о бок с Гюго выступают молодые поэты и писатели романтического направления - Альфред де Мюссе, Шарль Нодье, Проспер Мериме, Теофиль Готье, Александр Дюма-отец и другие, объединившиеся в 1826-1827 годах в кружок, который вошел в историю литературы под именем "Сенакль".

В 1827 году Гюго создает историческую драму "Кромвель", и предисловие к этой драме становится манифестом французских романтиков.

• Он выдвинул новое понимание человека как существа двойственного, обладающего телом и душою, то есть началом животным и духовным, низменным и возвышенным одновременно. Отсюда и последовала романтическая теория гротеска, уродливого или шутовского, выступающего в искусстве резким контрастом по отношению к возвышенному и прекрасному.

• Гюго протестует и против такого канона классицизма, как правило "двух единств" (единство места и единство времени). Он справедливо считает, что "действие, искусственно ограниченное двадцатью четырьмя часами, столь же нелепо, как и действие, ограниченное прихожей".

• Главный пафос Предисловия-манифеста Гюго состоит, таким образом, в протесте против всякой насильственной регламентации искусства, в яростном ниспровержении всех устаревших догм: "Итак, скажем смело: время настало!.. Ударим молотом по теориям, поэтикам и системам. Собьем старую штукатурку, скрывающую фасад искусства! Нет ни правил, ни образцов, или, вернее, нет иных правил, кроме общих законов природы...".

Ниспровергающий пафос Предисловия дополняется созидающим пафосом поэзии Гюго, в которой он стремится на практике реализовать свою романтическую программу.

В поэзии наиболее ясно выразилась эволюция мысли и художественного метода Гюго: в каждом из его поэтических сборников – (первый период) "Оды и баллады", "Восточные мотивы", четыре сборника 30-х годов: "Осенние листья" (1831), "Песни сумерек" (1835), "Внутренние голоса" (1837), "Лучи и тени" (1840), затем (второй период) "Возмездие", "Созерцания", "Грозный год", трехтомная "Легенда веков"

Уже в предисловии к "Одам и балладам" 1826 года Гюго намечает новые принципы романтической поэзии, противопоставляя "естественность" первобытного леса "выравненному", "подстриженному", "выметенному и посыпанному песочком" королевскому парку в Версале, как он образно представляет устаревшую поэтику классицизма. Однако первым по-настоящему новаторским словом в поэзии Гюго явился сборник "Восточных мотивов", созданный в 1828 году на той же волне энтузиазма в преддверии революции 1830 года, что и предисловие к "Кромвелю".

 Именно в этом сборнике:

• начинает осуществляться переход от поэзии интеллектуальной и ораторской, какой была по преимуществу классицистская поэзия (например, стихотворения Буало), к поэзии эмоций, к которой тяготеют романтики.

• Отсюда берут свое начало поиски наиболее ярких поэтических средств, воздействующих не столько на мысль, сколько на чувства Шедевр живописной и динамической поэзии, сборник "Восточные мотивы" был своего рода открытием чувственного и красочного мира;.

• Отсюда и чисто романтическая драматичность, представленная в необычайно зримых картинах: пылающие турецкие корабли, сожженные греческим патриотом Канарисом; зашитые в мешки тела, выбрасываемые темной ночью из женского сераля ("Лунный свет"); четыре брата, закалывающие сестру за то, что она приподняла чадру перед гяуром; движение зловещей черной тучи, ниспосланной богом для разрушения порочных городов Содома и Гоморры и извергающей на них ярко-красное пламя ("Небесный огонь"). Это насыщение поэзии интенсивными красками, динамизмом, драматическим и эмоциональным накалом идет об руку с героической темой освободительной войны греческих патриотов против турецкого ига (стихотворения "Энтузиазм", "Дитя", "Канарис", "Головы в серале" и другие).

Последующие поэтические книги Гюго, создаваемые на протяжении 30-х годов, - "Осенние листья" (1831), "Песни сумерек" (1835), "Внутренние голоса" (1837), "Лучи и тени" (1840), - идут по пути более глубокого постижения жизни, выдают постоянное стремление поэта вникнуть в законы мироздания и человеческой судьбы. Здесь отразились и философские, и политические, и нравственные искания времени. Недаром в первом же стихотворении "Осенних листьев" Гюго говорит, что его душа поставлена "в центр" вселенной и откликается на все, как "звучное эхо".

Лирический герой Гюго из сборников 30-х годов:

• постоянно всматривается, вслушивается, вдумывается во все окружающее. Наблюдая картины чудесных закатов, он не просто любуется ими, но пытается за чувственным великолепием красок и форм найти "ключ к тайне" бытия.

• Он поднимается на гору, где слушает величественный и гармоничный гимн, который создается природой, и скорбный, режущий ухо крик, исходящий от человечества.

• Раздумья о судьбах людей, об их бедах и горестях, об их прошлом и будущем, которое теряется во мраке, постоянно волнуют поэта: "чистого" созерцания, "чистой" природы для него не существует.

Вдохновленный идеями Сен-Симона и Фурье, он уже в это время настойчиво поднимает социальную тему бедности и богатства ("Для бедных", "Бал в ратуше", "Не смейте осуждать ту женщину, что пала"). Чутко улавливая подземные толчки, предвещающие революционную ломку, поэт еще до июльской революции (в мае 1830 г.) пишет стихотворение "Размышление прохожего о королях", где советует королям прислушаться к голосу народа, который волнуется у подножия их трона подобно грозному океану. Народ-океан, грозный для коронованных владык, - сквозной образ, проходящий через все творчество Гюго.

Еще одна тема 30-х годов предвещает позднего Гюго: это тема политическая и тираноборческая, которая ведет поэта к выходу в широкий мир, к сочувствию всем угнетенным народам. В стихотворении "Друзья, скажу еще два слова" (1831) он говорит, что глубоко ненавидит угнетение, в каком бы уголке земли оно ни возникало, и что отныне он вставляет в свою лиру "медную струну". В этом же стихотворении намечается характерное для Гюго понимание гражданской миссии поэта ("Да, муза посвятить себя должна народу!"), которое найдет более полное выражение в программном стихотворении "Призвание поэта" (1839) из сборника "Лучи и тени".

Мир, созданный Гюго в поэзии 30-х годов, предстает перед нами в резких контрастах: гармонический гимн, выражающий природу, - и горестный вопль человечества; ничтожные и близорукие короли - и волнующиеся народы; пышные празднества богачей - и нищета бедняков; пьяная оргия баловней судьбы - и зловещий призрак смерти, похищающей свои жертвы прямо из-за пиршественного стола; даже на дне человеческой души поэт различает и ясную лазурь, и черную тину, где копошатся злобные змеи. Столь же красочное и динамическое изображение жизни, как в сборнике "Восточные мотивы", умение запечатлеть даже душевные движения и раздумья в необычайно конкретных, зримых образах дополняется в 30-е годы введением драматических эффектов света и тени. От многоцветной феерии "Восточных мотивов" Гюго переходит к более концентрированным и сгущенным комбинациям белого и черного цветов, которые соответствуют его контрастному видению мира.

Второй период творчества (1848 - ):

Революционные события 1848 года, а затем контрреволюционный государственный переворот 2 декабря 1851 года открыли собою новый этап в мировоззрении и творчестве Гюго.

После всех политических баталий годы изгнания и одиночества лицом к лицу с океаном были нелегким испытанием для поэта. "Изгнание - это суровая страна", - сказал он однажды. Но он был последователен в своем отказе. Даже когда его семья - жена, сыновья, дочь, уставшие от жизни на чужбине, один за другим покинули острова, Гюго остался непоколебимым. Когда в 1859 году императором была провозглашена амнистия и многие изгнанники вернулись на родину, он сказал ставшие знаменитыми слова: "Я вернусь во Францию только тогда, когда туда вернется свобода". И он действительно возвратился только после падения империи в 1870 году.

Девятнадцатилетний период изгнания оказался для Гюго необычайно плодотворным. За это время им были созданы подлинные шедевры как в поэзии, так и в жанре романа. 

Своеобразие второго периода Гюго:

• поэт вобрал в свое творчество многие черты и приемы реалистического искусства (изображение социальной среды, вкус к документу, реализм детали, интерес к воспроизведению народного языка и другие), но при этом остался настоящим романтиком в самом лучшем значении этого слова.

• Причем романтизм второго периода связан уже не с анархическими бунтарями-одиночками 30-х годов, а с массовыми народными движениями, с проблемой восстаний и революций, которыми обогатился опыт политического изгнанника, международного борца и трибуна. Отсюда не только сатирический, но и эпический размах, который приобретает отныне романтическое творчество Гюго.

Новый характер романтизма второй половины века сказывается у Гюго прежде всего в поэзии, когда были созданы замечательные поэтические книги "Возмездие" (1853), "Созерцания" (1856), "Грозный год" (1872), три тома "Легенды веков" (1859, 1877, 1883) и другие.

Начиная со сборника "Возмездие", поэзия эта принимает ярко выраженный воинствующий и подчеркнуто демократический характер. Мастер поэтической формы, Гюго и раньше никогда не вдохновлялся теорией "искусства для искусства"; теперь же его понимание гражданской миссии поэта, подготавливаемое на протяжении 30-х годов, достигает своего подлинного апогея: слово поэта должно "карать", "будить", поднимать народы, звать человечество к высоким моральным образцам. Однако даже в сборнике "Возмездие" Гюго не ограничивается прямой сатирой. Особенность сатирической поэзии Гюго состоит в том, что политическая карикатура самым тесным образом связана у него с пророчеством, с оптимистической концепцией исторического процесса. Как бы ни была страшна или низменна картина действительности, воссозданная сатирическим гением Гюго, он всегда стремится подняться над данным, фактическим, настоящим, чтобы прозреть движение к идеалу, к грядущему, которое придет на смену сегодняшнему позору. Недаром яростная сатира поэмы "Сдается на ночь" заканчивается знаменательными словами о том, что, пока императорская банда гуляет с невероятным шумом, где-то ночной тропой "спешит божий посланец - будущее". В концовке стихотворения "Карта Европы", где говорится о порабощении и угнетении многих европейских народов, об их слезах и муках, поэт снова обращается к грядущему: "Ждет будущее нас! И вот, крутясь и воя, сметая королей, несется гул прибоя...". Знаменательно, что пришествие желанного будущего представляется поэту отнюдь не идиллически. Это будущее надо завоевать в страшной битве (вспомним динамические образы прибоя, гремящей волны, бури, постоянные в поэзии Гюго), и в этой битве главная роль отводится народам, к которым обращается поэт; это их зовет трубный глас "с четырех концов неба", это им вечность велит "вставать".

Постоянная вера в народ, обращенность к народу, мысль о народе и революции - характернейшая черта поэзии Гюго второго периода. Мысли и образы, связанные с народом, проходят через "Возмездие", "Грозный год" и через "Легенду веков". Народу посвящено в "Возмездии" несколько специальных стихотворений. В одном из них, построенном на характерных романтических контрастах, поэт развертывает свой старый излюбленный образ народа-океана, одновременно и кроткого и грозного, таящего в себе неизвестные глубины. В поэме "Караван" народ предстает в образе могучего льва, появляющегося среди хищных зверей мирным и величавым, идущим всегда той же дорогой, "которой он приходил вчера и придет завтра", - так поэт подчеркивает неотвратимость этого прихода, который заставит мгновенно смолкнуть неистовое рычание, вой и визг хищников из лесной чащи.

Романтической поэзии Гюго свойственно при этом глубокое личное чувство; оно наполняет почти все его поэтические сборники. Лирический образ поэта-изгнанника, удалившегося на берег океана, побежденного, но не сломленного, отказывающегося принять бесчестие родины и взывающего во мраке к "сонным душам", - постоянно присутствует в стихотворениях "Возмездия":

 

Изгнанник, стану я у моря,

Как черный призрак на скале,

И, с гулом волн прибрежных споря,

Мой голос зазвучит во мгле... 

Необычайно богата эмоциональная палитра сборника "Созерцания", который поэт составил из стихотворений, созданных им на протяжении двадцатипятилетнего периода. Примечательна искренность интонации, с которой Гюго говорит о своих радостях и печалях, при необычайной зримости и материальности художественного образа, с помощью которого он раскрывает глубоко личные чувства.

Лирическое неотделимо в поэзии Гюго от эпического, личные чувства и переживания поэта всегда сплетены с напряженной мыслью о вселенной, со стремлением охватить внутренним взором необъятный человеческий и даже космический мир. Многолетнее одиночество изгнания, постоянное созерцание бушующих стихий на берегу океана особенно расположили Гюго к подобным раздумьям о катаклизмах, происходящих и в природе, и в человеческом обществе. "Я вижу реальные очертания всего того, что люди называют деяниями, историей, событиями, успехами, катастрофами, необъятную механику Провидения", - записал он однажды в своем дневнике джерсийского периода, подытоживая опыт трехлетнего изгнания.

До высот подлинного эпоса поэзия Гюго поднимается в громадном цикле "Легенда веков", где поэт задумал "запечатлеть человечество в некоей циклической эпопее, изобразить его последовательно и одновременно во всех аспектах истории, легенды, философии, религии, науки, сливающихся в одном грандиозном движении к свету", - как он пишет в предисловии к первой части. Толкование человеческой истории как постоянного восхождения к добру и свету подвигает автора на особый отбор событий, образов и сюжетов, которые берутся не столько из действительной истории, сколько из легендарной. Не нужно искать здесь исторической точности: Гюго преследует иные - нравственно-назидательные задачи. Для этого он вовлекает в изображение человеческой драмы античных богов, библейских мудрецов, легендарных и исторических королей и героев. Эпическое повествование в его "Легенде" связано с символом, который стоит почти за каждым из ее эпизодов.

Характерная черта романтической поэзии, которая так ярко сказалась в "Легенде веков", состоит в том, что здесь дано не прямое изображение, а, скорее, преображение повседневной действительности, представление человеческой истории и политической борьбы в раздвинутых, порою космических и мифологических рамках. 

"Художник, скульптор и музыкант, он создавал зримую и слышимую философию", - справедливо сказал о Гюго его современник Бодлер.

Вся этика и эстетика Гюго основаны на:

• преодолении настоящего, на возвышении над повседневностью и порыве к нравственному идеалу. В противоположность натуралистическому методу, который сознательно не отрывался от повседневности,

• для Гюго характерны сила и размах воображения, создание образов на грани реального и фантастического (как чудовищная маска Гуинплена, символизирующая общую изуродованность человека в бесчеловечном мире).

• Это эстетика чрезмерности и контраста, нарочитого укрупнения - вплоть до гротеска - как героев, так и событий, как добродетели, так и порока, эстетика постоянных антитез: черного и белого, злого и доброго, не только сосуществующих, но и постоянно сражающихся между собой во всей вселенной и в душе человека. Это, наконец, чисто романтическая тенденциозность: сознательное преобладание нравоучительной цели над задачами создания типического характера