Литература русского зарубежья / 9. набоков в критике и современные споры

Набоков и критики

Имя Владимира Владимировича Набокова (1899—1977) стоит особняком среди имен других писателей русской диаспоры зарубежья. В первую очередь это касается его славы, его мировой известности, того резонанса, который вызвали его произведения. Наверное, это признание сравнимо лишь с тем, которое получило творчество Ивана Бунина. «Измерить» набоковскую популярность довольно легко — одна библиография научных и критических работ о нем насчитывает около тысячи страниц. «Объяснить» эту известность тоже нетрудно. Набоков — уникальный случай «билингвизма» в истории русской литературы, он владел английским языком так же хорошо, как и русским. Благодаря этому около половины его произведений написаны на английском языке, включая нашумевший роман «Лолита».

В декабре 1922 года выходит книга стихотворений «Гроздь», а в январе 1923 — стихотворный сборник «Горний путь». Они были подписаны псевдонимом «В. Сирин» — именем одной из трех волшебных птиц славянского фольклора. Приговор большинства откликнувшихся на сборники рецензентов был суров, но справедлив — стихи подражательны и искусственны, несмотря на техническое мастерство их автора. Опасность «чужого слова» для рождения слова собственного в случае с Сириным отметил, например, К. Мочульский: «Но наследие давит своей тяжкой пышностью: все, к чему ни прикасается их живая рука, становится старым золотом. Трагизм их в том, что им, молодым, суждено завершать. Они бессильны пойти дальше, сбросить с себя фамильную парчу. <...> У стихов Сирина большое прошлое и никакого будущего».

Но проницательные рецензенты (например, Ю. Айхеванвальд) смогли увидеть уже в этих сборниках черты той особой «набоковской» поэтики, которую нельзя спутать ни с какой иной: любопытная звукопись, смелая и неожиданная детализация и т. д. И уже в этих первых сборниках мы видим развитие тем, ставших для писателя своеобразной «визитной карточкой». Это прежде всего тема детства и воспоминаний о прошлом, которой во многом подчинены многочисленные культурные аллюзии сборников (русская поэзия XIX века, средневековая литература и т. д.). Именно прошлое позволяет избежать хаоса настоящего и укрыться в этом прошлом вместе с любимым человеком.

Эмигрантской критикой роман Машенька был встречен доброжелательно. С выходом «Машеньки» Набоков-Сирин обратил на себя внимание как подающий большие надежды прозаик «молодого поколения» эмиграции, хотя многие рецензенты оценили роман весьма односторонне — как добротное социально-бытовое повествование из эмигрантской жизни. Но некоторые указали на те черты поэтики романа, которые впоследствии будут ассоциироваться прежде всего с именем Набокова. Например, Ю. Айхенвальд, написавший две рецензии на «Машеньку», настаивал на том, что содержание книги не исчерпывается лишь реалистическим воспроизведением эмигрантского быта, наоборот, это бытие у Сирина «скорее призрак, тень и фантастика, чем реальность: оно менее действительно, нежели те далекие дореволюционные годы, когда герои жили в России, у себя дома, а не в берлинском пансионе, где свела их судьба и автор. …»16. Эти суждения Ю. Айхенвальда оказались самыми дальновидными. Уже второй роман Набокова-Сирина «Король, дама, валет» (1928) раз и навсегда развеял миф о Сирине как «новом Тургеневе» эмиграции. Более того, начиная с этого произведения стал создаваться и неустанно расти другой миф — представление о Набокове как писателе, которому совершенно безразличны проблемы добра и зла, которого интересует лишь форма и стиль своих книг, который предал забвению реалистические традиции русской литературы, словом, «имидж» писателя талантливого, но «непонятного». Так, эмигрантский критик К. Зайцев в парижской газете «Россия и славянство» делал весьма неутешительные выводы: «С огромной поэтической зоркостью, с исключительным стилистическим блеском автор воспроизводит абсолютное ничтожество и бессодержательность жизни. <...> Герои Сирина — “человекоподобные”. Они физиологически подобны людям, но жуть, исходящая от книги Сирина, именно определяется тем, что это именно лишь подобия людей, более страшные, чем механические гомункулусы. Люди как люди, но только без души. Страшный, фантастический гротеск, написанный внешней манерой изощренного реализма». Критик очень хорошо подметил этот «внешний реализм» писательской манеры Набокова, который никогда, собственно, и не стремился стать «реалистом». Наоборот, Набокова всегда интересовало то, что спрятано за пеленой видимой «реальности», и эта особая «отстраненность — остраненность» чувствуется уже в первом абзаце романа, где описывается сцена уплывающего вдаль вокзального перрона. Уже в этом отрывке намечается ведущий в романе мотив кукольности, «сделанности» окружающего героев мира, да и сами герои не кто иные, как «король, дама, валет» из колоды игральных карт, ненадолго помещенные фантазией автора в красиво раскрашенный, но безнадежно бутафорский мир.

В глазах критики занимает блистательное, но отдельное положение. Шаховская: с Набоковым нечто блистательное и страшное вошло в русскую литературу. 

Он отказывается от некоторых свойств рус лит: дидактический пафос, сочувствие и сопереживание герою, произведение как продолжение жизни. Учебник жизни - так воспринимаются русские писатели. Писатель эстет, элитарный, но читали его очень широко. 

... Зачем я вообще пишу? Чтобы получать удовольствие, преодолевать трудности... Я просто люблю сочинять загадки и сопровождать их изящными решениями. 

Холодный индивидуалист, ценящий только себя. Но его презрение к толпе, презрение к массовым движениям, его сомнение во всем, что ценят все. Тоталитарный режимы - а его стремление отстоять человеческое я, самодостаточное! Сам по себе. Сохранить себе лицо. 

Приглашение на казнь; Облако, озеро, башня; Королек - все об этом. И героев убивают и ненавидят за то, что герой не похож на всех. Восстание против масс! Против подавления человека. 

На Набоков человек очень сентиментальный, нежный, но не работает на публику. В основе его эстетизма - стремление довести до совершенства, довести до красоты, восстание против "бега времени" (~роднит его с рус лит). Отсюда и метафизическая жалость к хрупкости человеческого бытия, и создавая идеальные тексты, он пытается преодолеть эту действительность. Предпочитает конкретности любым абстрактностям. 

Проблема времени, запечатленние жизни в неком слове, в неком модусе красоты. Проза вырастает из любви, в некотором виде парадоксальной. Пишет, создает словесную конструкцию и не скрывает о том, что создает новую конструкцию. Обнажение авторского лица. 

"Ничто никогда не изменится. Ничто никогда не умрет" сходные мысли были и у русской литературы - ходасевич, пастернак и другие. 

Набоков предлагает другие правила игры, он предлагает читателю стать альтер-эго автора и смотреть на произведение его глазами. Гиппиус: и так путает, и хочется чего то простого...