ИПУР 2 семестр_1 / 13 Идеи равенства и социальный утопизм в русском народном вольнодумстве второй половины XVIII в

Идеи равенства и социальный утопизм в русском народном вольнодумстве второй половины XVIII в.

Важное место в истории отечественного вольномыслия зани­мают документы крестьянской войны под предводительством Емельяна Пугачева, в особенности же пугачевские манифесты и указы, увещевания и наставления, которые, будучи, по словам Пушкина, образцами народного красноречия, своеобразно вы­светили не только бунтарски-демократический инстинкт русского крестьянина, но и его глубокий пробуждающийся социальный разум.

Для уяснения специфики этих материалов надо также учесть следующие обстоятельства: в пугачевском движении участвовали наряду с казаками и крестьянством работные люди уральских заводов, причем яицкие казаки, на которых опирался Пугачев, были большей частью раскольниками, чья оппозиция по отношению к господствующей церкви содействовала стиранию ореола святости с экономических и политических устоев феодализ­ма. Среди староверов было немало грамотеев — обличителей бес­правия. В лексике и аргументации пугачевских документов пред­ставлены как монархические, так и религиозные настроения, вера в царя и вера в бога. В целом, однако, крестьянская война в России XVIII в. в отличие от ряда аналогичных движений фео­дальной эпохи не развертывалась под религиозным стягом; для нее характерны веротерпимость, идея вероисповедного равенства; порой прорывался и стихийный антиклерикализм.

В пугачевских воззваниях, составителями которых были Мак­сим Горшков, Иван Почиталин и другие, настойчиво проводи­лась та мысль, что богатство угнетателей создано трудом угнетен­ных и, стало быть, социальное неравенство коренится не в бо­жественном предначертании, а в ограблении народа тунеядцами-помещиками. «. . .Оное их, помещиков, имение и богатство, — сказано в указе Пугачева от 1 декабря 1773 г., — также явство и питие было крестьянского кошта»; эти блага отнимались у на­рода дворянами, отсюда возникло «отягощение и разорение» народа '. «Дворянство обладает крестьянами, — говорится в воз­звании пугачевского полковника Ивана Грязнова к жителям Че­лябинска 8 января 1774 г., — но хотя в законе божием и написано,

чтоб они крестьян также содержали, как и детей, но они не только за работника, но хуже почитали полян псов своих, с ко­торыми гоняли за зайцами»².

Пронизывающий эти высказывания антикрепостический па­фос сочетается с попыткой противопоставить официальной, ка­зенно-помещичьей интерпретации патриотизма его демократи­ческое и революционное толкование; патриотами здесь в первую очередь называют людей труда, простолюдинов, призванных спасти и радикально обновить отечество, им и должна по праву принадлежать новая, раскрепощенная Россия. «Когда вы устоите за свое отечество, — взывает именной указ Пугачева от 17 сентяб­ря 1773 г., — и не истечет ваша слава казачья отныне и до веку и у детей ваших» ³. В другом манифесте от 2 декабря 1773 г. впер­вые появляется понятие «истинные сыны отечества» — так ха­рактеризуются здесь восставшие крестьяне и казаки⁴. Глава вос­стания именуется в обращениях пугачевцев «отцом отечества».

В качестве радикального средства борьбы с социальным не­равенством публицистика крестьянской войны требовала конфи­скации помещичьей собственности, ликвидации податей и рекрут­чины, всех феодальных повинностей и привилегий. Все земные блага должны принадлежать трудящимся. В соответствии с этим Пугачев обещает народу вечную вольность, а вместе с нею землю, пастбища, сенокосные угодья и т. п., моря и реки «с рыбными ловлями», леса «с бортями, бобровыми гонами и протчими угодь­ями», жилье, провиант. Преобразование общества, намечаемое в пугачевских замыслах, включало и коренное изменение судопро­изводства ⁵.

Всего этого трудовой народ должен добиваться сам, не до­жидаясь милостей от господ. Пугачев непримирим по отношению к «злодеям-дворянам». «Кои прежде они дворяне в своих по­местьях и вотчинах, — указывал Пугачев 31 июля 1774 г., — оных противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян, ловить, казнить, и вешать, и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с своими кресть­янами. По истреблении которых противников и злодеев-дворян всякой может возчувствовать тишину, спокойную жизнь, коя до века продолжаться будет»⁶.

Восстание Пугачева, как и другие крестьянские восстания, не. руководствовалось ясным политическим сознанием. Взгляды его вожаков отнюдь не являлись стройной теоретической концепцией, в них было много противоречивого, наивного, крестьянски-патриархального, что отразилось в письменном народном твор­честве.

Но вызванные к жизни могучим порывом революционной актив­ности масс, «манифесты», «указы» и другие произведения пугачев­цев, выражали настроения и требования самого народа. Значитель­ное число сохранившихся экземпляров некоторых из этих доку­ментов говорит об их распространенности и популярности. Полная пламенного воодушевления публицистика крестьянской войны оказала благотворное воздействие на народное сознание и передо­вую общественную мысль.

Показателен пример А. Н. Радищева. Он имел возможность как современник следить за «указами» и «манифестами» восстав­ших крестьян. Его переход на позиции идеолога русской революции произошел под несомненным влиянием освободитель­ных движений его времени, включая пугачевское восстание. Ради­щев не разделял монархических и некоторых других представле­ний пугачевцев; не вызывала его сочувствия и массовая кровавая расправа восставших с дворянами. Но ставка пугачевцев на развертывание активности масс, их стремление «учинить во всей России вольность» были близки ему; получила у него развитие и прозвучавшая в пугачевской публицистике революционно интер­претируемая идея сына отечества. Идеи Радищева, в свою оче­редь, находили живой отклик в народе, были известны и среди крепостных интеллигентов, его сочинения переписывались. «Путе­шествие из Петербурга в Москву», отмечал Пушкин, можно уви­деть и «в мешке брадатого разносчика»⁷. Рукописные копии этого произведения доходили до Урала.

В архивах сохранились и другие, менее известные материалы, представляющие интерес для истории народного свободомыслия XVIII в.

Идея естественного равенства отстаивалась в рукописных со­чинениях русских авторов. Ее обоснованию специально посвящено «Слово о равенстве людей», включенное в рукописный «Сборник слов», относящийся к XVIII в. Автор этого произведения не на­зван, но по своему духу оно близко к «Речи о человеке, украшен­ном заслугами», тоже входящей в этот сборник. «Речь» написана учителем Матвеем Байцуровым. Оба сочинения проникнуты ува­жением к простолюдинам и имеют вид проповеди, поучения; судя по всему, их авторы вышли из демократически-разночинной сре­ды. Место человека в истории определяется не генеалогией, не родословной книгой, а заслугами перед народом; большие же заслуги могут иметь и «маленькие», неза­метные люди. Без их усилий, без их поддержки невозможна дея­тельность выдающихся лиц. Роль «простых» людей столь велика, что ее можно уподобить солнечному теплу: к нему привыкли и забывают, что без солнца не было бы жизни на земле. «Слово о равенстве» защищает интересы простых тружеников, угнетенных. Сходные взгляды встречаются в других сочинениях, а также выступлениях представителей русской разночинной среды XVIII в. В апреле 1792 г. был арестован и заточен в острог при Суздаль-ско-Евфимиевском монастыре чиновник Гавриил Попов. Ратуя с позиций естественного права за освобождение крестьян от кре­постной зависимости, он писал: «Кажется, не созданы князи, цари, императоры, государи, бояре, вельможи и прочие сановни­ки, а создан человек, и все те титулующиеся не больше, как чело-веки, да еще и именами сими названы от подобных себе. То, что за странность, чтоб человек у человека был изнуренный невольник? А и того хуже, что один другого продает, как скота, на торжище выводимого. Кажется сие ни с намерением творца вселенной, ни с выбором и установлением природы несогласно»¹¹. Люди труда, в первую очередь крестьяне, приносят, по мнению Попова, наи­большую пользу отечеству. 10 ноября 1793 г. учителем Тобольской духовной семинарии, сыном священника Петром Андреевичем Словцовым, была произнесена в местном кафедральном соборе «крамольная» проповедь. Выступая против общественного нера­венства, он говорил: «Если не все граждане поставлены в одних и тех же законах, если в руках одной части захвачены преимуще­ства, отличия и удовольствия, тогда как прочим оставлены труды, тяжесть законов или одни несчастия, то там спокойствие, которое считают залогом общего счастия, есть глубокий вздох, данный народу тяжким ударом. Правда, что спокойствие следует из по­виновения; но от повиновения до согласия столько же расстояния, сколько от невольника до гражданина» ¹². Словцов был арестован, отвезен в Тайную экспедицию, а затем заключен как опасный государственный преступник в Валаамов монастырь.

Острая и глубокая критика крепостничества содержится в «Благовести свободы» — рукописном трактате, вышедшем, по-видимому, из раскольничьей среды '³. Эта рукопись была передана в 1797 г. А. Еленским (в то время узником Соловецкого монасты­ря) архимандриту Ионе. Ознакомившись с рукописью, Иона сразу же обнаружил в ней «содержание в противность божьему и госу­дарственным установлениям, прямо клонящееся к возмущению к вольности народной». В ходе допроса Еленский утверждал, что он все сказанное в этом сочинении считает беззаконным и «тому не верит и не следует»; получил же он его от некоего Захара Константиновича, по должности камердинера (т. е. скорее всего крепостного человека — дворового или вольноотпущенного) >⁴.

Эта рукопись представляла собой, по-видимому, своего рода воззвание, призванное сплотить недовольных существующим строем крестьян, солдат и прочие элементы общества. Особые надежды возлагались на староверов. Известное распространение этот документ, очевидно, получил: приписка, сделанная в конце рукописи, гласит, что «из сего подлинника пущено в мир 243 ко­пии», которые, в свою очередь, «немало уже родили» ^|5.

Резко осуждается в этом сочинении крепостной гнет: «В Рос­сии находим (чего в прочих государствах нету) звание крестьян, холопов, мужиков, канальев, шельмов, скотов и прочих мерзких наименований, вот где вам награждение за пролитую кровь пред­ков ваших и вашу собственную, за распространение России и за все устроение в отечестве, за прогнание неприятелей и прочие услуги. . . Всякий, сие читая, подумайте, чего еще дворяне не довершили и зла в отечестве своем не сделали, разве чего в аде не было, то нет в России. Сколько их помещики или господа ваши съедают напрасно ваших трудов. . . А сколько в каторге, в неволе, в заточении находится неповинных людей — исчислить нель­зя. . . без слез и рыдания нельзя думать о ваших горестях» >в.

Обращение к народу во втором лице едва ли свидетельствует о том, что автор (или авторы) считали себя чем-то внешним, инородным по отношению к нему; скорее — это литературно-проповеднический прием, своего рода формула призыва, нередко встречающаяся в народном творчестве. Характерен этот прием и для сочинений, непосредственно связанных с «Благовестью. . .» (находящихся в одном «деле» с ней) и варьирующих или допол­няющих ее антикрепостнические идеи. «И чего же, любезнейшие братья, — читаем мы в одной из этих рукописей — «Отзыве к на­роду», — в течение тысячи с лишним лет вашей неволи не испыта­ли, чего не претерпели, и что с вами не случилось; и ежели вкрат­це вспомнить, кажется нам слишком много. . . А что и говорить о ваших трудах? Ради чего вы трудитесь без сна ночи проводите, кровавым потом обливаетесь, здоровье и жизнь теряете? Не ради ли хвалы господней или вспомоществования собратий ваших в отечестве? Нет, любезнейшие братья, ваши труды — на карту поставлено, на любовника и на наложниц подарено, пропито, на поздравление барона выстрелено, на мотовство и великолепие сдержано. Спрашивает о награждении вашем. А вот награжде­ние: пришел к палатам, должен шапку снять, а ежели не снял, плетьми порядочно выпороли. В городе за квартиру должен до­рого заплатить, изрядно натолкли бока и хорошенько обманули на продаже или покупке какой, в тюрьме посидел, а может там и жизнь окончил. . . Ветрогонам и толстобрюхам, встретив на дороге, хотя бы с тяжелым возом, сняв шляпу, должен с дороги поворотить. Сия награда и не счисленная всех мучений ваших, да сверх всего в приставку имеете обыкновенное звание [:] проклятая скотина, собака, свинья, дурак, черт и прочие подобные тому выражения. О, господи, дателю жизни человеческой, как ты о сво­ем могуществе терпелив, и как много веков в сей гибели бедный народ под твоею справедливостию мучим был, и как долго ожидал восчувстврвания гордых антихристов» >⁷.

Настолько жгуче здесь возмущение социальной неправдой, «небратолюбием», что автор, несмотря на свою религиозную на­строенность, не может сдержать горького упрека и по адресу самого господа бога.

В прежние времена, считает автор, все люди были равны , «не было звания в народе дворянского, ни крестьянского» ¹⁸. Однако позднее «люди себе подобными стали владеть яко скота­ми. . .»^|9. Из числа дворян стали назначаться разного рода властители. «Итак, достаточные люди, — резюмирует „Благо-весть. . .", — имея за собой людей и собственную землю, стали называться владельцами, и, как прежде, было обыкновение чест ных людей выбирать в судьи и в придворные вельможи, а из храб­рых воинов в начальники военные, так после из звания дворянско­го, хотя и нечестных людей в вельможи, в судьи и в военные на­чальники стали набирать. Яко уже ученых грамоте в их звании довольно было, то и церковные чины они занимали. И как время от времени они усиливались, разбогатели, стали гордиться и должны были по воле духовных чинов в вельмож даже и в цари поступать, везде они успевали в пользу свою: на войнах чины получать, в отечестве награждение, за всякое благополучие церк­вям и дворянам цари имения раздавали, крестьян записывали, и что народ неученый выдумал в пользу общества, то дворянин получал в награждение, и начали называться благородными, после и господами, что дошло ныне до высокопревосходительства, княжеского и графского сиятельства. . . и чуть ли не всю Россию господа в крепости себе взяли (курсив мой. — Л. К-) и всеми выгодами и народом завладели. . .»²°.

Как трактуются в «Благовести» пути преобразования общест­ва? Главное требование гласит: «Народ весь Российской и Сла­вянской из крепостей освободить, дворянство уничтожить»²¹. Это требование расчленяется на ряд пунктов, конкретизируется при­менительно к различным областям общественной жизни. Во главу угла ставится уничтожение помещичьего строя и сословной иерар­хии, «дворянского чина». «Все звания дворянские, господские, графские, княжеские вовсе уничтожаются (кроме царской фами­лии), и отныне впредь никогда (где бы наше царство не распро­странялось) не будет ни крестьянина, ни дворянина, ни помещика под смертною казнию, а будут три сорта народов [:] земледельцы первые, ремесленные вторые, купеческие третьи, и они все между собою равные»²².

Выделение крестьян и ремесленников в качестве основной силы будущего общества свидетельствует о демократической направ­ленности рассматриваемого документа, отражающей рост воз­мущения крестьян крепостным строем. Но, лишая дворянство господствующего положения, автор «Благовести. . .» ограничива­ется чисто моральным осуждением существующего гнета. Тут явственно проходит размежевание с пугачевской беспощадно­стью: «Яко их имение, движимое, деньги и прочем имущество бывших помещиков, собранное из слез невинных людей и в горо­дах построенные дома или из таких же доходов, то из народа при удалении их от власти, да никто не прикоснется такового имения и не сделает им грабежа. Пусть неправильно собранное им самим будет в погибель»²³. И не считает автор возможным прибегнуть к расправе с угнетателями: «Да никто из народа, — предупрежда­ет он, — не будет мстительной, хотя бы и сущих варваров по­мещиков своих не убивать и не мучить, ибо бог на убивцах строго взыщет. . .»²⁴. При всем этом земля должна быть отдана «в пользу общую», принадлежать «всему племени человеческому»; кресть­яне объявляются ее законными, полноправными владельцами — «никто не будет платить за землю никому» ²з.

Далее. Согласно автору «Благовести», преобразуется налого­вая система. Все граждане мужского пола независимо от звания (за исключением царя и военнослужащих) обязываются ежегодно вносить определенную сумму в две инстанции: государственную казну и общенародный фонд; за счет первой инстанции должны содержаться вооруженные силы, а «сумма общенародная» до­лжна расходоваться для награждения отставных воинов, содер­жания школ, пропитания бедняков, вдов и сирот и прочие надо­бности ²⁶.

Оставляя во главе государства «благохотящего» царя, автор учреждает при нем конституционный народный совет, состоящий из «умных людей», представляющих земледельцев, ремесленников и купцов; члены совета обязаны «везде с царем присутствовать» и составлять законы. Последние должны становиться всеобщим достоянием, чтобы каждый знал «право человека и закон цар­ский» ²⁷.

Существующие несправедливые суды сверху до низу «преда­ются вечному уничтожению», а взамен их создается новый, еди­ный для всех «суд совестный», который будет устроен «согласно с народом»²⁸. Судьи, уличенные в несправедливости, лихоимстве предаются смертной казни ²s.

Армию предлагается «на основании добродетели располо­жить» и, «несмотря ни на какое лицо, из частных постоянных и умных людей, грамотных или неграмотных, по показанию по­ведения товарищей, из солдат жеребьями будут избираться кап­ралы и унтер-офицеры, а из них тоже жеребьем офицеры, знаю­щие совершенно службу, а буде бы в военное время рядовой солдат чем отличился, то в обер- и штабофицеры будут произво­диться» зо. Отмечается необходимость заботы со стороны государ­ства о солдатах-инвалидах войны: «Ранены на войне солдаты без службы по уездам будут жить на всем готовом, пищи и одежды казенной»³¹. Из сближения армии с народом следует вывод об уравнении офицерского пайка с солдатским Интересно также предложение о лишении всех церковников, «начав с архиереев до последнего священника», государственного жалованья и обязанности их жить «от собственных трудов» ³³.

Эти предложения оформлены в виде пунктов царской присяги. Присягнуть народу об отказе от своих привилегий должны были, согласно замыслам автора «Благовести. . .», и все, без исключе­ния, помещики. Царская присяга связана с помещичьей, но между ними есть и различие, если первый документ предостерегает про­тив насильственного захвата помещичьей собственности, то во втором делается упор на необходимости добровольного отказа помещиков от своей земли в пользу крестьян.

«Благовесть свободы» проникнута верой в народ и уважением к нему, как творчески созидательной силе, истинному оплоту Отечества.

XVIII век знает наряду с массовыми выступлениями немало единоличных фактов протеста русских людей из народа против социальной несправедливости.

Горькие испытания выпали на долю дворового человека князей Голицыных — Николая Семеновича Смирнова. Ему удалось полу­чить хорошее по тому времени образование — он слушал «при­ватно» лекции в Московском университете и отдельно занимался с профессором С. Е. Десницким. Но хозяева всячески помыкали им, унижали его. «Всегдашние сии неудовольствия и беспрестан­ные в желаниях моих препоны, — пишет Смирнов, — учинили тог­дашнюю мою жизнь совершенно мне постылою, и унижающее имя холопа представляло мне рабство тяжелою цепью, меня угнетаю­щею»³⁷. Отказ господ отпустить Смирнова на волю, переполнил чашу его терпения. «Я остался, — продолжает он, — без всякой надежды пользоваться когда-либо драгоценнее всего мне казав­шеюся свободою. Сия неудача и встречавшиеся мне весьма часто досады и огорчения усугубили омерзение мое к рабству»³⁸. Смир­нов решился «или погибнуть, или преуспеть в обретении вольно­сти» 39. В 1785 г. он бежал, но вскоре был схвачен и сослан сол­датом в Тобольские команды с тем, чтобы иметь (как сказано в повелении Екатерины II) «за жизнью и поведением его смотре­ние» ⁴⁰.

Судьбы крепостного интеллигента Смирнова и великого рево­люционного мыслителя Радищева пересеклись. Характеризуя круг лиц, с которыми Радищев был связан в Сибири, его сын Павел Александрович упоминает и о проживающем в Тобольске бывшем крепостном князя Голицына («некто Смирнов»; «отпущен­ник») ⁴¹. Смирнов сотрудничал в тобольском журнале «Иртыш, превращающийся в Ипокрену», с которым Радищев также был связан»⁴².

Смирнов — один из зачинателей «негритянской» темы в рус­ской литературе, использовавших ее для осуждения крепостного рабства в России. «Злосчастным невольникам» посвящена его повесть «Зара», протестующая против «каменосердных» рабовла­дельцев, «покрывших человечество срамом неизгладимым»⁴³. В примечании автора к этому небольшому произведению упомина­ется труд французского просветителя-энциклопедиста Рейналя «Философская и политическая история учреждений и торговли европейцев в обоих Индиях» (на него ссылался и Радищев), подсказавший ему идею его повести. «Я читал, — замечает Смир­нов, — Рейналеву историю обеих Индий и нашел в ней анекдот этот, в шести или семи строках замыкавшийся. Он столько по­разил меня, что я, закрывши книгу, написал его по-русски, ничего не заимствуя от Рейнали, кроме основы»⁴⁴. Смирнов упоминает и Вольтера. Ему же принадлежит перевод антифидеистической «восточной сказки» Гольбаха «Дервиш Фурук». Известное влия­ние на него оказал, по-видимому, и видный представитель англий­ского свободомыслия конца XVII—первой половины XVIII в., просветитель-деист материалистической ориентации Г. Болинг-брок. Смирнов пишет о своем «философствовании с Болингбро-ком»«. Последний, видя в боге первопричину бытия, считал тем не менее, что источником науки является созерцание природы, и настаивал на природном происхождении идей субстанции, форм, отношений, цвета и т. д. в результате впечатлений, полученных че­ловеком из внешнего мира. «Истинное» христианство, очищенное от суеверий, противопоставлялось Болингброком теологическому. Добродетель также восходит, согласно ему, не к вере, а к морали, проверяемой разумом. Сходные мотивы есть и у Смирнова. «Серд­це, имеющее вождем одну природу, — подчеркивал он, — не укло­няется от впечатлений ее» .

В целом можно сказать, что жизнь этого алчущего свободы крепостного была сломлена, его способностям не суждено было полностью реализоваться.

Драматично сложилась судьба и другого талантливого само­родка Ивана Ивановича Тревогина (Тревоги) ⁴⁷. Он родился в 1761 г. в селе Горохватка, в семье бедного иконописца, вос­питывался в сиротском доме при Харьковском народном училище «по бедности его на казенном иждивении...»⁴⁸. Не выдержав издевательств, Тревогин бежал в Воронеж, позже — в Санкт-Петербург. Сменил ряд професий — от гардеробщика и коню­шенного до архитекторного подмастерья и губернского регистра­тора, пытался заняться журналистикой, издавать «Парнасские ведомости». Увязнув в долгах, завербовался в Кронштадте матро­сом на голландский корабль, затем мытарствовал в Амстердаме, Лейдене и Гааге, убедившись в том, что «еще в беднейшем со­стоянии находится, нежели в каком он был в России»⁴⁹. Далее — служба матросом в голландском флоте под вымышленным именем Роланда Инфортьюне (Несчастного), бегство с корабля, обвине­ние в дезертирстве, переезд во Францию, заключение в Бастилию и, наконец, высылка в Россию, где судьбой Тревогина занимался начальник Тайной канцелярии Шешковский (тот самый, который вел следствие по делу Радищева.) Незадачливый путешествен­ник был заточен в Петропавловскую крепость, потом на два года в Смирительный дом, а в 1785 г. отправлен Екатериной II (как и Смирнов) солдатом в Тобольский гарнизонный ба­тальон с указанием о «неослабном за ним присмотре». Умер Тревогин в 1790 г.

Во время своих скитаний он размышлял о подневольном поло­жении трудового народа, о будущем России и человечества, пыта­ясь сконструировать нечто вроде социального идеала. Свою мо­дель идеального общества он именовал Империей знаний, царст­вом Иоанийским, или Офиром.

Тревогин не первым выступил в России с проектом социальной утопии. В XVIII в. появились утопические сочинения М. М. Хе­раскова, В. А. Левшина, Н. А. Львова, Ф. И. Дмитриева-Мамоно­ва, Ф. Л. Эмина. В 1773—1784 гг. известный историк и политиче­ский деятель князь М. М. Щербатов написал «Путешествие в цар­ство Офирское» (правда, это произведение было опубликовано много позже). Несмотря на совпадение названия идеального цар­ства у Щербатова и Тревогина, их проекты существенно различ­ны. (Об утопии Щербатова читателю уже известно из главы V настоящей книги.)

Иначе выглядит Офирское царство Тревогина. Проектируемая им просвещенная монархия делает определенные шаги в сторону демократизации общественных порядков: во-первых, признается сменяемость правителей всех рангов, включая царя, — «цари не могут быть много раз на царство помазанными»; во-вторых, вы­движение на государственные посты, вплоть до высших, должно соответствовать способностям и заслугам; если, например, царь найдет «человека вернейшего и премудрейшего из всех своих подданных», то он может его предпочесть «всем своим ми­нистрам» ⁵⁰.

Большое место в утопии Тревогина отводится науке. Именно она призвана быть важнейшим средством и гарантом гармониза­ции общественных отношений. В противоположность Щербатову, который на первый план выдвигал Храм божий, у Тревогина ведущее место занимают секуляризированные институты — Храм натуры и Храм дружества. Правда и мудрость нераздельны у Тре­вогина с природой. В начале одного из своих литературных на­бросков — «Отступник от веры» — он пишет: «. . . другие поют славу и геройство вельмож», описывают «пламень браней», «песнь моя не в том состоит». Автор обращается к Правде, Премудрости и Природе: «Повелите, научите и откройте, как петь мне»⁵¹.

Выдвигая в трактате «Область знаний» и примыкающих к не­му проектах идею создания Империи знаний, Тревогин освобож­дает эту Империю от вмешательства со стороны дворянства. В орбиту ее интересов входит содействие успехам просвещения во

всех частях света, но верховное ее правительство находится в России.

Империя знаний охватывает сферы наук, художеств, ремесел и языков. Исходя из таких свойств человеческого духа, как па­мять, разум и воображение, Тревогин намечает в составе своей империи советы и департаменты памяти (истории), разума (фило­софии) и воображения (поэзии или шире — искусства). Ведущая роль философии в области разработки проблем разума, пред­полагает исследование в сфере конкретных наук — физики, хи­мии, астрономии, математики, ботаники, медицины, экономики, права, географии и т. д.

Все проблемы должны разрабатываться путем теоретического «изъяснения» и «в практике». Предлагается построить специаль­ные фабрики, заводы и подсобные учреждения — библиотеки, музеи, типографии.

Тревогинская Империя знаний зиждется на демократических началах. Все дела в ней решаются «общими советами». «Офир-ский кавалер не что иное есть, как только ученая особа, вступив­шая в Офир для службы из одного только к человеческому роду усердия и любви; ибо Офир учреждается для одного собрания в одно место всех наук, художеств и ремесел, для приведения оных в совершенство и для просвещения народов» 52. и далее: «В Империи знаний престолы не наследственны, но возводятся на оные из членов те, которых чрезвычайный совет способными к правлению найдет. . . Члены суть все равные между собою и не отличаются ни в чем. . .»^и. Правитель ученой области сменяется через каждые пять лет. В его обязанность входит стараться вкоре­нять в интересах пользы и просвещения «знания в человеческие сердца», «размножать и приращать сумму и сокровища ученой области», «ненавидеть злобу и неправду», ставить перед общест­вом проблемы, требующие исследования, «переписываться с пред­ставителями ученой области, находящейся в других странах» и с «публичными учеными собраниями», стараться «заводить заводы, фабрики и прочее», «приращать науки, художества и ре­месла», «поощрять подчиненных своих к трудам и учениям по­средством награждений, также сохранять правосудие, избегать лихоимств и сему подобного и содержать свое правление в тишине и спокойствии, как доброму и благорассудительному человеку и патриоту принадлежит, дабы в короткое время могла счастли­вая Россия показать в свете осьмое чудо, которое откроет миру все сокрывающиеся в природе вещи» 54.